первого  епископа.  Сделано это было, правда, после того, как русичи подошли
к  вратам  Константинополя  и  нагнали страху и на самого патриарха, который
именно  в  тот  момент  был  в  столице, да и на императора Михаила, который
перед  тем  неосмотрительно  отправился  в военный поход, не позаботившись о
стольном  граде.  Патриарх  поскорее  призвал  императора в Константинополь;
беспомощные   против   отчаянных   русских,  которые  на  легких  суденышках
пересекли  море  и  вот-вот  могли  овладеть  столицей, император и патриарх
ревностно  молились  в  храме  Влахернской  божьей матери, выпрашивая у бога
несчастий  для  русов;  бог  им  не  помог - помогла буря, которая разметала
русские  суденышки,  но  патриарх  отнес  это  в  заслугу  Христу и поклялся
привести  в  веру Христову этот великий и загадочный в своей силе народ, для
чего  и  снарядил за море своего епископа. Кого-то он крестил, этот епископ,
но  следа  от  него  не  осталось, ибо в такой великой земле трудно оставить
след.  И все-таки ромеи, когда заходила речь про Русь, каждый раз выставляли
имя  патриарха Фотия. Пускай выставляют! Ярослав научился за эти годы борьбы
и   терпения  самому  главному  для  державного  мужа  умению  -  ждать.  Не
суетиться,  не  бросаться  вслепую,  не  нарываться  на  мелкие  стычки,  не
раздражать  могучих,  а  самому постепенно наращивать силу и могущество, ибо
видел, что все это есть в его земле, а со временем и еще приумножится.
     У  князя  заботы  были  державные, у Сивоока - людские. Внешне вроде бы
ничего   и   не   изменилось.  Мищило  не  стал  противиться  воле  князя  и
митрополита,  стал  послушным  помощником  Сивоока,  иной  раз  даже слишком
усердным.  Перед  тем  как заложить новое основание, Сивоок принялся еще раз
измерять  расположение  церкви,  чтобы  она  стояла  в точном соответствии к
сторонам  света.  Использовано было греческое искусство измерения при помощи
тени.  Направление  север - юг определялось кратчайшей тенью, которую солнце
бросает  в  полдень.  Теперь нужно было положить к этой тени прямую линию, и
она  даст  святую  ориентацию:  восток - запад. Для этого брали шнур с тремя
узлами,   расположенными  между  собой  на  расстоянии,  которое  измеряется
соответственно  числам  три,  четыре  и  пять  одинаковых отрезков, из шнура
создавался  треугольник  так,  чтобы  более  короткая его сторона была тенью
север  -  юг,  тогда  другая  сторона  давала  направление  восток - западСобственно,  это  уже  было  сделано  во время закладки первого основания, и
Сивоок  мог  бы  выразить  полное  доверие Mищиле, о чем он ему и сказал, но
Мищило  настоял  на  том,  чтобы  перемерили  еще раз, он был очень смирным,
тихая  улыбка блуждала на его устах, и Сивоок, ослепленный своим успехом, не
смог разгадать под этой улыбкой угрозы.
     ______________
     треугольнике. (Прим. автора).

     Да, собственно, что мог сделать ему Мищило?
     Гюргий  задумал неслыханную затею: снял с себя серебряный чеканный пояс
и  этим  поясом  измерил место для закладки нового основания. Затем попросил
князя,  чтобы  тот  велел  поймать  двух  диких  тарпанов,  и  в воскресенье
торжественно  выехали  за  Киев, в поле; Гюргий связал тарпанов за шеи своим
поясом  и  отпустил  их  в поле, тарпаны с места взяли во весь опор, в дикой
ярости  изорвали  пояс,  разлетелся  он в мелкие куски, так что и не собрать
его  никогда,  пропал  пояс,  а  вместе с этим поясом навеки пропала и тайна
измерений церкви, задуманной Сивооком.
     Всем  понравилась  эта  затея,  Гюргия  хвалил  даже  князь,  а  Мищило
подсказывал  Ярославу,  что такое выдумать мог разве что сам Сивоок, и снова
смотрел  с  загадочной  улыбкой  на  своего соперника, но Сивоок не придавал
значения  ни  словам,  ни  улыбке Мищилы, ибо они для него не значили ровным
счетом ничего!
     Был  у  Сивоока  враг  куда  страшнее  и  могущественнее,  вызвал его к
действиям  сам, мог бы пробыть в Киеве хоть десяток лет и не повстречаться с
ночным  боярином  Ярослава - Ситником, но после той ночи, когда ходили они с
Гюргием  к  князю  и  когда  Ситник  услышал от князя имя "Сивоок", случайно
оброненное  имя,  напомнившее бывшему медовару неотмщенную обиду от сопляка,
боярин  начал  приходить  на  стройку, останавливался где-нибудь незаметно с
двумя-тремя  своими  людьми,  следил  за  Сивооком, старался опознать в этом
огромном  светло-русом  великане  черты того маленького мальчика, забранного
когда-то  им от покойного Родима. Много лет прошло, и теперь уже трудно было
сказать  наверняка,  что  это тот же самый человек. Но и отступать Ситник не
привык.  Хорошо  ведь знал: что мое - отдай! Применил свой испытанный способ
-  выведывания.  Кто,  что и как этот Сивоок? Так набрел он на Мищилу, и так
объединились они в своей ненависти к Сивооку.
     Если  бы  Сивоок и дальше оставался незаметным антропосом, не выделялся
бы  из числа ромейских мастеров, не совался бы со своими выдумками, - никому
бы  до  него  не  было  дела.  Легко было тому, кто, обладая сильной рукой и
смелым  духом,  вил свое орлиное гнездо на недоступной скале, разрешая более
слабым  строить у подножья свои хижины. Без сопротивления идут в битву воины
за  своим  воеводой,  ибо  он  сталкивается лицом к лицу со смертью первым и
накликает  на  себя  больше  всего  врагов. Охотно уступают право на муки, -
быть  может,  именно  поэтому  так  много всегда великомучеников и так щедро
выделяют  для них место в истории. Но человек талантливый напоминает цветок,
который  поднимается  очень  высоко.  Его  хотят  сорвать  первым.  А что же
остальные  цветы?  А те наполняются завистью, для них достаточно собственной
красоты, другой красоты они не хотят признавать.
     Любой  из  антропосов,  который  замышляет  подняться над своей средой,
должен  быть  готов  к отчуждению, к одиночеству. Вся его дальнейшая жизнь -
это  преодоление  одиночества.  Он пробивается назад к своей среде, к своему
окружению,   к   тем,  из  числа  которых  возвышался,  пробивается  тяжело,
безнадежно,  неся  свой труд, будто отступное, будто выкуп, будто искупление
за  свое преимущество, за свою талантливость. Часто так и остается одиноким.
Его  творение  встает  между ним и теми, среди которых начинал когда-то. Это
стена,  сквозь которую не пробьешься. Апостолов всегда признавали лишь после
их  смерти.  Если  бы  намерение  ставить  церковь, не похожую на ромейские,
принадлежало  не  одному  Сивооку,  а  всем, было намерением общим, тогда не
возникло  бы  никаких  осложнений.  Если  бы  на место Мищилы дозволено было
избрать  кого-нибудь  другого,  то  выбор  пал  бы  на того, кто менее всего
задевает  самолюбие, кто ничем не выделяется, кто не пробует превзойти своих
предшественников,  а  мечтает  хотя  бы сравниться с ними, пользуясь теми же
средствами.  Сивоок  не  был  таким.  Возвысился  над  всеми при помощи силы
посторонней,  непостижимой, этим мог только раздражать всех, с кем еще вчера
был одинакова незаметен.
     А  он  не замечал этого, он был с теми, кто копал землю, ворочал камни,
носил  заправу,  он был с мастерами камня, плинфы, дерева, железа, олова, он
сам  ездил  в пущи к дубогрызам и королупам выбирать достаточно большие дубы