ладони на ладонь, смаковало его: "Проклятье... клятье... ятье... ятье!"
     - Да   разверзнутся   небеса   и  поразят  их  громами  и  молниями!  -
неистовствовал   Гюргий,   надеясь   вырвать   своего  товарища  из  тяжкого
оцепенения  обвалом  слов, которые он обрушивал на головы притаившихся здесь
злодеев.  - Да проклянет их всяк входящий и выходящий! Да будет проклят харч
их,  и  все добро их, и псы, которые их охраняют, и петухи, которые поют для
них!  Да  будет  проклят  их  род  до  последнего  колена,  да не поможет им
молитва,  да  не  сойдет  на них благословение! Да будет проклято место, где
они  теперь,  и  всякое,  куда  перейдут  или  переедут! Пусть преследуют их
проклятья  днем  и ночью, ежечасно, ныне и присно, едят они или переваривают
пищу,  бодрствуют  или  спят, стоят или сидят, говорят или молчат! Проклятье
их  плоти  от темени до ногтей на ногах, да оглохнут они и ослепнут и станут
безъязыкими  все, проклятье им отныне и во веки веков до второго пришествия,
им, трижды никчемным, мерзким и гадким! Аминь!
     Сивоока  это  мало  утешило.  Если  бы  можно  было  благословением или
проклятием  возвратить  чью-то  утраченную  жизнь!  Но  не поможет, ничто не
поможет.  Да  Гюргий, отведя немного душу в словах-проклятиях, тоже понимал,
что  его  товарищу  нисколько не полегчало, но не такой человек был ивериец,
чтобы  беспомощно  опускать  руки,  он  снова подскочил к Сивооку, обнял его
крепко  за  плечи  рукою,  сдвинул  с  места,  повел  вперед, прямо к стенам
строящейся  церкви,  нашел  там  в  темноте ступеньки, по которым можно было
взобраться   наверх,  на  самую  верхушку  волнистых  апсид,  проводил  туда
измученного  Сивоока, казалось, навеки утратившего интерес к жизни, и, когда
встали  они на широкой стене под покровом душистой летней ночи, когда ударил
в  их разгоряченные лица свежий ветер из-за Днепра и из дальних боров и пущ,
Гюргий  рванул  из-за  пояса  небольшой бурдючок, в котором, по обычаю своей
земли, всегда носил вино, поднес трубку к губам Сивоока, крикнул:
     - Пей!  Только  жалкие  души  могут думать, что остановят тебя, Сивоок!
Пей, чтоб ты возвысился над всеми, чтоб утопил своих врагов!
     Сивоок  через силу шевельнул языком, сделал глоток, вино было пахучим и
обжигающим,  прокатилось  по  его внутренностям, будто клубок веселого огня;
тело  его  встрепенулось,  постепенно возвращаясь к жизни, сознание было еще
омрачено,  однако  уже пробивалась мысль о том, что великое дело, которое он
начал, должно превысить все: и боль, и горе, и несчастье!
     - Пей!  - кричал Гюргий. - Пей, и да будет с тобой сила наших предков -
твоих и моих! Да будет огонь и страсть!
     Вино  из бурдюка содержало в себе полынную горечь степи и пронзительную
прозрачность  гор,  искрометные лучи солнца отзывались в нем и влились прямо
в  кровь  человека,  Сивоок  сделал еще один большой глоток, оперся плечом о
Гюргия, крепче утвердился на стене.
     - Брат мой, - сказал он, обращаясь к Гюргию, и повторил: - Брат мой!
     Тот обнял Сивоока, прикоснулся к его бороде своей иверийской бородкой.
     - Дорогой,  -  промолвил  он растроганно, - все-таки жизнь - величайшая
роскошь! Пей!
     "Да,  -  думалось  Сивооку,  - жизнь прекрасна. Нужно это понимать даже
тогда, когда кажется, что все уже утрачено".


                                  1966 год
                        КАНИКУЛЫ. ЗАПАДНАЯ ГЕРМАНИЯ

                                                      Выбрали мы свидетелей,
                                                      и хорошо выбрали, черт
                                                                     побери!

                                                                   П.Пикассо

     В  Марбург  они  не  поехали.  Зато  выслушали от Вассеркампфа еще одну
историйку.  На  этот  раз  - о лебедях. Происходило это на одном из островов
Северного  моря.  Там,  в  прибрежной  полосе, множество островов, больших и
малых,  в древние времена они били заселены фризами, людьми стихии, суровыми
рыбаками  и  мореходами,  обладавшими  душами чуткими к красоте природы я ее
чуду.  Теперь  там поселяются многие из тех, кто жаждет душевного покоя, кто
хочет  сменить ничтожную мирскую суету на тихие раздумья, на одинокую беседу
с  природой  и высшими силами. Быть может, живет на тех островах особый "дух
места",   оставленный   еще  древними  фризами,  и  этот  дух  передается  в
наследство  новым жителям, и они, как никогда раньше, тянутся всем сердцем к
жизни в ее первобытных проявлениях. Таково вступление к этой истории.
     - Ну  вот,  -  продолжал  Вассеркампф. - На одном маленьком островке, в
маленьком  поселке  укрылась  от мирских тревог чета пожилых людей. Их можно
было  назвать  эмеритами,  то есть людьми на пенсии, а можно и эремитами, то
есть   монахами-отшельниками.   Игра  слов,  а  суть  не  изменяется.  Будем
откровенными:  муж  был  ветераном  войны,  потерял  на  фронте руку, не под
Москвой  и  не  под  Сталинградом,  пускай это вас не тревожит, человек этот
вообще  на  Восточном  фронте  не  был, потому что ранен был еще в сороковом
году  под  Дюнкерком.  Представьте  себе:  там  были  раненые  также и среди
немцев, были даже убитые, но не об этом речь.
     Итак,  заслуженный  ветеран,  имея  небольшую  пенсию  от  федерального
правительства  и  соответствующие  сбережения,  как  это умоет делать каждый
порядочный  немец,  сумел  купить  на  маленьком  острове  маленький домик и
поселился  там  с  женой.  Двое пожилых людей, связанных с миром только, так
сказать,   общей   экзистенцией,  да  еще  и  почтовым  ведомством,  которое
ежемесячно присылало им небольшую денежную сумму.
     Имея  много свободного времени, супруги решили изучить остров, для чего
ими  были  разработаны  соответствующие  маршруты,  и  так  они  и  измеряли
островок  собственными  ногами.  Когда  мы  говорим  "маленький  остров", то
выражаемся  чисто  географически,  ибо  маленьким  он считался в сравнении с
материками,  с  островами большими, с архипелагами, маленьким он казался для
быстроходных   лайнеров,  проплывавших  мимо  него  на  Берген,  Лондон  или
Антверпен;  совсем  как  маковое  зернышко  был  этот  остров для реактивных
самолетов,  потому  что при сверхзвуковой скорости такой лоскут земли просто
не  попадет  в  поле  зрения, на него отводится даже не секунда во временном
исчислении,   а   всего   лишь  доля  секунды,  время  крайне  малое,  чтобы
человеческий   взгляд   успел   зафиксировать  все  вокруг  с  исчерпывающей
полнотой.  Но  для  двух  пожилых людей, живущих на таком лоскуте земли, для
людей,  не  имеющих  ни  автомобиля, ни мотоцикла, а имеющих всего лишь один
велосипед  на  двоих, понятие "маленький остров" обретает значение несколько
иное,  чем  для  тех, кто живет на материке среди необозримых просторов. Для
этих  двоих  людей  маленький  остров  был  по-своему  землей великой, почти
необозримой,  он  таил множество секретов, на нем находили они новые и новые