Премного благодарен!
     Тая  выбежала  на  ступеньки,  держа  пальтецо  в руках. Ее гибкое тело
вырывалось из платья.
     - Простудитесь, - сказал ей Отава.
     - Зато покажу вам свое платье. Хотя забыла - вас интересуют этюды.
     Она  повела  его  в  свою  комнату. Длинный санаторный коридор. Дешевые
копии  картин  на  степах, ковровые дорожки, казенная показная чистота, хотя
бы  какой-нибудь  беспорядок,  который  свидетельствовал  бы об обыкновенном
человеческом жилье.
     - Так,  так,  -  отпирая  дверь,  говорила  Тая, - сейчас вы увидите...
Покажу вам свои этюды... этюды...
     Еще  и  не  закрыв дверь, небрежно бросив на кровать свое пальтецо, Тая
кинулась  в  угол,  где  виднелся  этюдник  и  стопка  полотен, натянутых на
подрамники,  стала  выхватывать  их оттуда одно за другим и почти швыряла на
стол - Отаве для обозрения.
     - Вот, вот, смотрите!.. Можете... вот!.. Пожалуйста!..
     Четырехугольники    загрунтованного   полотна,   большие   и   меньшие.
Квадратные  и  прямоугольные.  Готовые  принять  на  себя краски и линии. Но
нигде  ни  единого  цветного  пятнышка,  ни  единого  прикосновения  кистью,
ничего, белая пустота. Будто заснеженная тундра.
     Отава  и  не  знал уже, куда теперь смотреть: на эти странные заготовки
или  на  Таю.  Какая-то  немилая шутка. Возможно, она вчера вечером спрятала
свои написанные этюды, а это просто так?
     - Не понимаю вас, - сказал он нерешительно.
     - Еще  не  понимаете? - Она выпрямилась, стала напротив него. - Ну, так
вот.  Не могла. Ничего не могла. Ходила в горы. К морю. Смотрела на пейзажи.
На   первобытный   хаос.   На   вздыбленность.   На   дикий  крик,  жаждущий
воплощения...  И  ничего  не  могла. Не могла!.. Что мне до этого? Какое мне
дело  до  нагромождений  гор  и  величия  воды?  Мазня  с подтекстом или без
подтекста  -  все  это  не  для  меня.  Во  мне кричат люди, вздыхают, мощно
рождаются, а я... не могу...
     - Что же вы делали там... в горах? Каждый день с этюдником.
     - Что? Плакала.
     Она  посмотрела  на  него  с  близкого  расстояния своими разноцветными
глазами:
     - Вы  уезжаете?  Сейчас?  - Она снова посмотрела на него своими чуточку
зловещими  глазами,  посмотрела  так,  что ему даже страшно стало. - Ничего.
Возможно, так и нужно. Прощайте.
     Подала  ему  руку,  смотрела  на  него, не отрывая глаз. Отава медленно
наклонился и поцеловал ей руку.
     - Вежливый профессорский поцелуй, - прокомментировала она.
     - Я  должен  ехать,  -  сказал Отава. - Но если бы... Если бы мы с вами
познакомились чуточку раньше...
     - То вы бы уехали домой еще тогда, - опередила его Тая.
     - Возможно.  А  возможно,  и  нет... Я понимаю вас, когда вы так вот...
Нетронутые  полотна...  Все  понимаю... Сам не знаю почему, но чувствую, что
смог  бы  рассказать вам... Ну, сначала о мальчике, который жил почти тысячу
лет назад, а уж потом...
     - Вы  думаете,  это  помогло  бы?  Тысячелетием  заменить нынешнее? Тем
мальчиком... вас? Но простите. Счастливого вам полета. Прощайте. Идите.
     Он  вышел,  немного сутулясь из-за своего высокого роста, а возможно, и
не  из-за  роста. И прямо из коридора, сверкавшего казенным убранством, сняв
трубку   чешского   цветного   аппарата,   который   стоял  на  полированной
монументальной тумбе, позвонил в таксомоторный парк.
     И  когда  уже  выезжал  из  города,  увидел миндальное деревцо, которое
первым  зацвело  здесь.  Было  много  разговоров об этом миндальном деревце.
Курортная  газета  на  традиционном  месте  поместила  традиционный снимок с
традиционной  подписью: "Цветет миндаль", но газете никто не поверил, - кому
ведь  неизвестно,  что  фотографы  всегда  имеют  в  своих  черных конвертах
заблаговременно  приготовленные снимки на все времена года, и прежде всего -
для  капризной  весны,  которая  то  опаздывает,  то  приходит слишком рано,
пробиваясь  сквозь  снега  и  морозы  теплым солнышком и зеленой травкой. Но
кто-то  там  говорил, что газета на этот раз не обманывает, что он сам видел
это  деревцо,  но было это ночью, и потому он не может точно определить, где
именно  оно  зацвело  и  в  самом  ли  деле это миндаль или, быть может, это
какой-нибудь  заморский  первоцвет,  а  то  и гибрид, выведенный неутомимыми
селекционерами.
     Теперь  Отава  мог  убедиться, что миндаль уже зацвел. Деревцо стояло в
нежной  бело-розовой пене, такое нереально легкое, что боязно было протянуть
к  нему  руку:  того  в гляди - снимется и улетит, как испуганная невиданная
птица,  оставляя  эту влажную, исхлестанную холодными ветрами землю, забирая
с нее величайшую радость, какая только может быть на свете.


                                  Год 992
                        БОЛЬШОЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ. ПУЩА

                                                             ...Во оды дни и
                                                     услышать глусии словеса
                                                    книжная и ясн будет язык
                                                                   гугнивых.

                                                            Летопись Нестора

     В  тот  день,  когда он пришел на свет, повсюду лежали девственно белые
снега,  и  солнце  ярко  горело  над  ними  -  огромное  низкое  солнце  над
приднепровскими  пущами,  и  таилась  тишина  в  полях  и лесах, и небо было
чистое  и красивое, как глаза его матери. Видел ли он эти глаза и небо в них
и  слышал  ли ту первую тишину своей жизни? Мать родила его среди молчаливых
снегов,  и  он  поспешил  подать  голос.  Старый дед-мороз люто ударил ему в
губы,  силясь  угомонить  первый  крик новорожденного, но добрые боги велели
морозу  идти  прочь,  и  первый  крик  прозвучал  так,  как  и  надлежало, -
пронзительно, неудержимо, радостно: "Живу!"
     Но  память  жизни  дается человеку не с первым его криком, а потом, она
возникает  в  тебе,  будто сотрясение, будто взрыв, и свое бытие на земле ты
исчисляешь с того момента.
     Для  него  мир  начался тьмой. Глухая чернота заливала все вокруг, и он
барахтался  на  самом  дне  ее,  в какой-то тяжкой тине, и плакал отчаянно и
безнадежно.  Был  он  посреди  бесконечной,  ужасающе  чужой  дороги, сплошь
погруженной  в  темноту.  Ничего  не  знал  и  не видел. Ноги сами угадывали