к  ногам старика, а маленькие мечи купцов со звоном падали следом. Мечи были
развешены   у   Родима   на  всех  столбах,  одинаково  широкие,  с  черными
рукоятками,  без  ножен,  он  никогда  не  точил их, но ничего более острого
Сивоок  не  видел;  никогда  не чищенные, они не тускнели, не ржавели, в них
можно  было  заглядывать, как в тихую прозрачность воды. Однажды Родим забыл
повесить  меч после особенно горячей стычки с купцами-грабителями, он просто
прислонил  его  к  столбу  и принялся за свого работу, и тогда Сивоок тайком
попробовал  поднять  оружие,  ухватился  обеими  руками за рукоять, наклонил
тяжелое   железо  на  себя,  дернул  вверх  и  упал,  накрытый  безжалостной
тяжестью.
     Родим  молча  снял  с  него  меч,  повесил на столб, а Сивоока легонько
толкнул  под  бок, как толкал его каждое утро, чтобы он просыпался и вставал
завтракать.
     Ели  они  рыбу,  жареную, вяленую и соленую, мясо копченое и свежатину,
хлеб,  преимущественно  просяной,  реже  ржаной,  а пили воду и мед, старый,
выстоянный.   И   хлеб,  и  меды  -  все  это  у  них  было  среди  запасов,
приобретенных  Родимом  у  купцов, и лежало в маленьком чулане без окон, где
хранились  у них также меха вевериц, куниц, бобровьи и собольи, шкуры волчьи
и  медвежьи,  мотки  серебряной  проволоки  и  заморские  монеты, нарубки из
драгоценных  металлов  и дорогие гривны - целое сокровище, ценности которого
Сивоок еще не мог знать.
     Рыбу  ловили  в речке, а мясо добывали на охоте в пуще, куда Родим брал
Сивоока  чуть  ли не с первого дня, как тот стал жить у него, выловленный из
мутной  ночной  тьмы,  и,  быть  может,  именно  во время этих изнурительных
странствий  среди  лесной  безбрежности  более  всего набирался Сивоок силы,
которая должна была когда-то сравняться с силой Родима.
     Потом  к ним присоединился третий. Назвать его товарищем Сивоок не мог,
а  Родим  никого никак не называл, потому-то третий был не товарищ, а просто
третий.  А  был это конь. Впервые Сивоок увидел коня издали, когда тот пасся
на  лугу  возле речки в дед Родим позвал его свистом. Издали это было что-то
пепельно-серое,  мохнатое, довольно неказистое. Но когда конь подбежал ближе
и  Сивоок  увидел  его  крутую  шею,  широкую  грудь,  крепкие  тонкие ноги,
которые,  казалось,  звенели,  с  разгона  ударясь в землю, - конь ему сразу
понравился,  и  он  молча мысленно назвал его ласково Зюзь, потому что когда
дед  Родим  звал  его,  то  к  своему  свисту  прибавлял  еще глухое гудение
голосом, и получался неповторимо-удивительный звук: зю-зю-зю.
     Однако  Зюзь  не  разделял  симпатии  малыша.  С первого же раза он дал
понять,  что  объявляет  Сивооку войну, а вся провинность малого заключалась
просто  в  самом  факте  его  существования, да еще, вероятно, в том, что он
вклинился  в старую дружбу двух отшельников: коня и Родима. Зюзь принадлежал
к  свободным созданиям природы, он не ведал угнетения и покорности, не знал,
что  такое  запряжка,  и  с  нескрываемым  презрением  смотрел на тех жалких
коняг,  которые  тащили  по размокшей дороге купеческие повозки на скрипучих
колесах;  если и подставлял он свою спину Родиму, то в глубине своей конской
души,  видно, считал, что это не человек едет с ним в пущу, а, наоборот, он,
конь,  берет  человека  себе в попутчики в дальние странствия, по которым он
истосковался на привольных пастбищах.
     И  вот  этот  установившийся  порядок  сразу же был нарушен, как только
Родим,  прежде  чем  сесть  на коня самому, примостил на переднюю луку седла
какое-то  новое,  чужое существо, которому даже пробормотал что-то ласковое,
чего  конь  от него никогда не слыхал. Зюзь ждал, что будет дальше. Конечно,
он  мог  ударить задними ногами, подбросить круп так, что этот малыш кубарем
полетел  бы  через  голову, или же, наоборот, встать свечой на задних ногах,
перегибаясь  назад,  чтобы  сбросить  непрошеного  всадника на землю. Но это
было бы нечестно по отношению к старику. Поэтому конь терпеливо ждал.
     Дальше  старик  привычно  поставил  ногу  в  стремя,  оперся всем своим
тяжелым  телом  так, что коня попереносило и он должен был напрячь все силы,
чтобы  твердо  устоять на месте, потом было мгновение, когда тяжеленное тело
Родима  летело  над спиной коня и для Зюзя наступило облегчение, потом Родим
прочно  уселся  в  седле  -  так, что даже хребет прогнулся у Зюзя, и только
теперь   конь   от   удивления   перешел   к  возмущению  таким  неслыханным
нахальством,  такой  изменой  со  стороны  своего  единственного на свете и,
казалось  бы,  верного  товарища,  и  в конской душе тотчас же созрела месть
против  того,  кто  отважился  встревать  между  ними  двумя - между конем и
человеком:  Зюзь змеино выгнул шею, скосил сизый влажный глаз направо, чтобы
не  промахнуться,  презрительно сдвинул свои всегда ласково-мягкие, а теперь
затвердевшие  в ненависти губы, обнажив большие желтоватые беспощадные зубы,
и  -  вот!  Конь  метил  на ногу малыша. Может, он хотел не так куснуть, как
испугать  для  первого  раза.  А может, и хватнул бы за маленькую икру - кто
знает.  Но  Родим,  обычно казавшийся неповоротливым и медлительным, на этот
раз  опередил  коня.  Он  рванул  могучей  рукой левый повод, железные удила
звякнули  между  конскими  зубами,  раздирая Зюзю рот, повернули шею коня на
место,  а  тяжелые  ноги  деда  одновременно  с  этим изо всех сил ударили в
подвздошье, бросая с места в карьер.
     С  тех  пор  конь  испытывал  к Сивооку одну лишь ненависть. Пока перед
отъездом  на  охоту  Родим набрасывал на него потник, пока прилаживал седло,
Зюзь  норовил  то  наступить  острым  копытом  малышу  на ногу, то незаметно
куснуть  его  за  край  одежды  или  фыркнуть у него над ухом, обдавая своим
горячим ненавистным духом.
     Родим  не  пускал  Сивоока  купаться в речке и вырыл для него маленький
омут,  в  котором  вода  прогревалась до самого дна и можно было лежать хоть
целый  день,  пуская  пузыри,  брызгая  в  сторону  солнца, водя прутиком по
вязкому  дну,  что  так  напоминало  мягкую  глину  под  дедовыми  руками, в
особенности   когда   прутик   оставлял   после   себя  извилистые  узоры  -
непроизвольное  мальчишечье  стремление проложить первые несмелые тропинки в
великую державу Умения, где нераздельно властвовал дед Родим.
     Зюзь  подстерег Сивоока, когда тот вылеживался в омуте. Пасясь на ходу,
возвращался  он  с  дальних  лугов и еще издали заметил своего противника и,
наверное,  отомстил  бы  ему,  если  бы  к  своей  ненависти добавил хотя бы
капельку  хитрости  и  подкрался  бы незаметным. Но не такой был Зюзь, чтобы
прибегать  к хитрости. Он громко заржал издалека, ненавистно ударил копытами
о  траву  и,  выворачивая  целые  комья  тяжелого дерна, полетел на Сивоока.
Малый  не  ждал  нападения, не готовился к отпору, но и не растерялся, зная,
что  спастись  может  только  благодаря самому себе. Потому-то, не теряя зря
времени,  мигом  выскочил  из омута, попытался бежать в направлении к дедову
подворью,  но  вовремя  смекнул,  что  четыре  конских  ноги  имеют огромное
преимущество  перед  его  маленькими  двумя,  поэтому  бросился к ближайшему
дереву,  подпрыгнул,  хватаясь  за  самую  низкую  ветку,  и  полез вверх на
зеленую ольху, оставив Зюзя с его ненавистью и неутоленной местью.
     И  хотя  на  первый  раз Зюзя постигла неудача, конь утвердился в своей