- Я никого не боюсь.
     Она  еще  подумала.  Нелегкая  выпала  работа для ее маленькой головки.
Однако  не  зря  же  она  была  дочерью Ситника, не раз и не два видела, как
обменивает отец свои напитки на всякие вещи.
     - Знаешь,  как  мы  сделаем, - предложила она. - Я принесу тебе хлеба и
мяса, а ты принесешь мне свой цветок. Согласен?
     - Цветок не мой, - еще больше помрачнел Сивоок.
     - Но ведь ты вчера говорил, что знаешь, где он растет.
     - Знаю.
     - Вот и принеси.
     - Принесу. Сказал - принесу, значит, принесу.
     - Подожди  меня  вон  там  за  кладовкой,  чтобы не видел отец, я скоро
приду,  -  сказала  она и, побаиваясь, что Сивоок снова начнет отказываться,
быстро побежала от него.
     Так  за  спиной  у Ситника возник маленький заговор. Пока тот ждал, что
Сивоока  сломит голод, Величка подкармливала хлопца, малый лакомился хлебами
ее  отца  -  ржаными  и  просяными,  пробовал  его копчения, запивал на диво
вкусной  водой  из  колодца  и  потихоньку  присматривался, как выбраться на
волю.  Одна  из  рубленых  деревянных  кладовок  стояла  совсем  вплотную  к
частоколу,  и  Сивоок  сообразил,  что  если  взобраться  на крышу, а оттуда
положить  на  верх частокола доску, то можно бы и попробовать. О том, как он
будет  добираться  на  той  стороне  до земли, не думалось. Полетит - и все.
Вниз летать он умел, это не то что вверх.
     Ночью,  когда  Тюха  захрапел  в своем логове, Сивоок украдкой вышел из
клетушки,  нашел  припасенный  еще днем горбыль, потащил его к амбару. Но на
крышу  с  горбылем никак не мог взобраться. Долго мучился, пока не догадался
принести  из клетушки веревку, и, привязав один ее конец к горбылю, а другой
затиснув  в  зубах,  умело начал взбираться на кладовку, - ему очень помогла
привычка  лазить  по  деревьям,  даже когда на стволе не было внизу ни одной
веточки  или  сучка. Потом выудил из тьмы свою перекладину, приладил ее так,
как  заранее  обдумал,  и  пополз  к двум остриям, которые были чернее самой
ночи.  Ухватился за них сразу обеими руками, лишь на миг задержался, изгибая
спину  и  пружиня  ноги,  легко  оттолкнулся  и  бесстрашно  полетел вниз, в
притаившуюся черноту, дышавшую на него свободой.
     Земля  твердо  ударила  Сивоока, ему до слез больно стало во всем теле,
но  у  него не было времени для того, чтобы стонать и плакать, - скрюченный,
с  трудом  пересиливая  боль,  покатился  он  по  склону вниз да вниз, а там
вскочил на ноги и побежал, лишь чутьем угадывая направление.
     Так он снова очутился в пуще.
     Теперь,  после  смерти Родима, лес мог бы служить Сивооку домом. Только
тут  все  было  знакомым  и привычным, только тут хлопец хорошо знал, против
кого  можно  драться,  а  от  кого  незаметно  скрыться, отдавая должное его
перевесу,  а  там,  на равнине, над которой возвышался частокол Ситника, все
было  иначе,  все  было запутанным и враждебным; как вести себя в поле среди
людей,  дед  Родим  не научил его, - видно, не хотел, чтобы Сивоок и попадал
туда,  потому  что  ни  единого  разу хотя бы намеком не дал ему понять, что
где-то  люди живут не так, как они, и что не все на свете такие, как он сам,
Родим.
     Впервые  шагнул  Сивоок  под  деревья без боязни, охотно шел туда, куда
затягивала  его  всевластная пуща, снова совершал привычное путешествие вниз
да  вниз,  направляясь  в  самое  сердце  леса  и  будучи уверенным, что все
произойдет  так,  как  всегда:  добрые  боги  пущи  лишь  попугают его, лишь
поводят  да  покружат  по  зеленой  безбрежности,  а потом выпустят на волю,
незаметно выведут на ту опушку, откуда он всегда начинал свои блуждания.
     Но,  видать,  мудрые  боги древнего леса знали, что на этот раз Сивооку
некуда  торопиться,  что  не ждет его никто, а если и ждет, так только беда,
поэтому  они были милостивы к хлопцу и впервые пропустили его в самое сердце
пущи,  в  неприступнейшие  чащи,  за  которыми  лежали  бесконечные поляны с
такими  сочными, как нигде на свете, травами и тихие озера, где строили свои
причудливые  жилища  пушистые  бобры  и  разноперые  птицы.  Там  был дивный
простор,   открывавшийся   за  зарослями  вмиг,  внезапно,  ошеломляя  своей
неповторимостью.  Мелкие  перелески не задерживали взора, а большие деревья,
разбросанные  живописными купами то тут, то там, еще словно бы увеличивали и
без того огромные просторы полян, соединяя их в бесконечный гигантский ряд.
     Тут  уже  наконец  пуща  не  проваливалась  вниз, она лежала ровно, она
успокоилась  в своей неприступности, и если бы Сивоок начал присматриваться,
он  заметил  бы,  что  отсюда во все стороны лес расходится словно бы вверх.
То,  что  он  всегда  стремился увидеть, само давалось ему, но теперь хлопец
забыл  о  своих  давнишних  попытках  достичь  места,  откуда  пуща начинает
высвобождаться из своего непрестанного изменения.
     Другое захватило Сивоока.
     Перед  его  глазами  в  буйных  травах,  в  перелесках и между могучими
деревьями   медленно   бродили  огромные  чудесные  животные.  Было  их  тут
бесчисленное  множество.  Огромные  быки,  темно-серые,  с  широкими  белыми
полосами  вдоль  хребта, неторопливо брели по траве, такой высокой и густой,
что  их  головы были погружены в нее, словно в воду, и только острые толстые
рога  плыли  поверху,  загадочные в своей неподвижности. За каждым из быков,
пригнувшись,  двигались  гнедые  упитанные  коровы,  а  уже за ними семенили
резвые  телята,  которые  бросались сюда и туда, там щипали, там хватали, но
никогда  не  забегали  перед вожаком табуна. Чем старее был бык, чем толще у
него  были рога, тем больший табун он возглавлял, гордясь силой и умением, и
время  от времени низким густым ревом предупреждал о том, чтобы ему уступали
дорогу.
     Это  были  туры,  властители  пущи,  и  тут было их царство, за пределы
которого  они  выходили лишь изредка, только отдельными табунами, в то время
как  все  их  племя  жило  здесь,  жило  испокон  веков,  вольное  от всего,
подчиняясь лишь голосу крови.
     Вот  так  выгуливались за лето телята, набирались силы быки, прибавляли
в  весе  коровы, ничто не нарушало покоя турьего царства, потому что не имел
сюда  доступа  ни  один  зверь  -  ни волк, ни медведь, ни росомаха; если же
иногда  и  случались мелкие стычки между самими властелинами сердца пущи, то
они   сразу  и  заканчивались,  потому  что  этим  нарушался  установившийся
порядок,  согласно  которому  все  притязания  должны  были  быть  разрешены
поздней  осенью,  когда  выпадет  первая  пороша  на  леса  и  воздух станет
прозрачно-звонким и пронзительным для всех дуновений и запахов.
     Тогда  у  быков  еще  больше увеличатся крутые бугры возле рогов, и они
будут  выбирать  самые  крепкие,  самые  толстокорые  деревья и будут упорно
тереться  об  их  стволы  лбами,  оставляя  на шершавой коре капельки густой
жидкости  с  сильным  запахом,  который разнесется по всей пуще. И у каждого
тура  будет  свой  запах,  и  коровы  смогут выбирать тот, который им больше