нравится,  и  будут  они  идти  на запах, обещающий так много... Вот тут бы,
казалось,  и  начало  турьих любовных игрищ, ибо кто отважится стать помехой
властителям пущи в минуту их высших упоений!
     Но  именно  здесь  и  начиналось  самое  страшное  и  самое будоражащее
одновременно.  То  ли  турицы  иногда  обманывались  лесными  расстояниями и
приходили  на зов не к самым сильным и красивым турам, а к старым и немощным
или  же к очень молодым еще да зеленым, или и нарочно выбирали более слабых,
чтобы  дать  возможность  сильнейшим отвоевать их в упорной борьбе? Иногда к
одному  туру  сбегалось  слишком  много  самок,  а  другой не имел ни одной,
несмотря  на  то,  что  изо  всех  сил  бодался  с  неуступчивыми деревьями,
выдавливая  из  своих желез остатки соблазнительной жидкости. Иногда коровы,
разгулянные  и  разнеженные  за  лето,  еще заранее примечали другого тура и
оставляли своего давнего вожака, чтоб переметнуться к новому избраннику.
     Вот  тогда  и закипали кровавые бои между властителями турьего царства,
рев  стоял  над  пущей, ломались деревья, летела вверх черная земля, трещали
рога,  более  сильный  одолевал  слабого,  повергал  его в болотистую жижу и
оставлял  там  издыхать  в  муках, а сам, поигрывая от избытка силы упругими
мускулами  на  шее,  шел  к  отвоеванным  для  себя  самкам,  заводил  их  в
излюбленное  укрытие,  где  и  совершал великое таинство, благодаря которому
начинался новый турий род.
     Сивооку  хотелось  быть  сильным,  как  тур.  Тогда  бы он легко одолел
Ситника,  выпустил  бы  из-за  дубового частокола Величку, нарвал бы для нее
лучших  цветов  в лесах. Но это - лишь в мыслях. А на самом деле он пока мог
лишь  украдкой  любоваться  могучими  животными,  которые  не  замечали  его
присутствия  в своем царстве, были равнодушны ко всему на свете, кроме самих
себя.
     Постепенно  Сивоок  убеждался,  что  и  тут царит лишь видимый покой. В
самой  неторопливости передвижения больших и меньших табунов наметанный глаз
улавливал  неодинаковость.  Одни,  сразу  попадая  на  лучшую  траву и более
вкусные  побеги,  паслись,  почти  не  двигаясь с места, другие слонялись да
искали  -  не  могли  найти;  одни  быки  вели свое семейство тихо и смирно,
другие  еще  издалека  подавали  голос,  глухо  гудели, предупреждая о своем
приближении  и  нежелании  встретить  кого-либо на пути; дороги передвижений
разных  табунов  время от времени перекрещивались, и тогда один тур уступал,
а  другой гордо проводил своих дальше; кроме того, между степенными семьями,
возглавляемыми  опытными самцами, бродили небольшие табунки молодых туров, а
то  и  просто  одинокие  подтелки,  задиристые  и  нахальные.  Эти  ко  всем
приставали,  у  всех  становились  на  пути, без причины готовились к драке,
наклоняя  голову  к  самой  земле  и  нетерпеливо загребая копытом землю. Но
достаточно  было  старому  туру  угрожающе  зареветь  да  к  тому  же  еще и
пригрозить  задире  своими страшными рогами, как тот пугливо отступал и брел
дальше в поисках нового приключения.
     Из  всех  молодых особенно выделялся один. Выделялся необычной мастью -
огнистой  короткой  шерстью,  которая  только на подгрудке начинала темнеть,
обещая  обрести  когда-нибудь  тот  неповторимый  оттенок,  который бывает у
старых  туров. Был он каким-то словно бы более высоким на ногах - ни один из
молодых  или старых туров не мог сравниться с ним, потому что всех их давили
к  земле  тяжелые  бугры  мышц  на шее и на загривке. Тогда как у всех туров
мышцы,  словно  бы сдвинутые какой-то удивительной силой, скучивались только
в  передней  части тела, у этого мышцами играло все тело. Он весело нес свои
задорные  рога,  резвясь,  помахивал  головой,  будто  подбивая  лбом что-то
невидимое,  подтанцовывал  на  месте, перепрыгивал дорогу то одному туру, то
другому,  изготовлялся  даже  к  схватке и с молодыми и со старыми, иногда и
скрещивал  свои  рога  в ненастоящем поединке, но сразу же высвобождал их и,
весело припрыгивая, мчался дальше.
     Этот  огнистый  молодой  тур  вельми пришелся по душе Сивооку, и хлопец
даже выдумал для него имя - Рудь.
     Чаще  всего  Рудь  приставал  к  огромному,  будто  черная  гора, туру,
который  ревел  грозно  и  могуче,  так что даже казалось, будто содрогается
земля  от  его рева. Если бы пришлось подбирать для такого имя, то лучшего и
не  придумаешь,  чем  - Бутеньтурьем  царстве,  потому что от его рева пугливо убирались прочь все табуны,
а  он  вел  свое  едва  ли  не  самое  многочисленное  семейство  осанисто и
горделиво.  Никто  не  осмеливался  пересечь  ему  путь; тот, кто оказывался
поблизости,  старался поскорее убраться восвояси; когда слышался рев Бутеня,
никто  уже  не  пробовал  подавать голос, потому что показался бы он вялым и
немощным.
     ______________
     переводчика).

     Быть  может, все это и не нравилось Рудю, а может, бурлила в нем глупая
молодая  сила,  которую  он  не  знал  куда  девать,  и потому наскакивал на
Бутеня,  задевал  его  то  так, то сяк, дразнил все больше и больше, пока не
лопнуло  у  того  терпение и могучий тур не остановился, пропуская мимо себя
свой  табун,  а  сам угрожающе выставил против Рудя свои толстенные рога, на
каждом из которых мог бы повиснуть такой вот нахальный молодой тур.
     Сивооку  невольно  вспомнилось, что из таких турьих рогов у деда Родима
был  лук.  Он  купил его у проезжего греческого купца за большие деньги, ибо
грек  клялся,  что  такой  лук есть только у него, что сделал его знаменитый
заморский  мастер  и заклял, из-за чего никто не хотел брать лук на продажу,
а  он  рискнул,  потому  что знал заклятие мастера. А заключалось оно в том,
что  тот,  кто  сумеет  согнуть  лук и натянуть тетиву, будет делать великие
дела.  Есть луки из рогов буйвола, и их тоже мало кто в состоянии согнуть, а
уж  кто  это  сделает, тот становится великим воином, а то и князем, этот же
лук  и вовсе необычный. На все эти разглагольствования купца дед Родим тогда
лишь  улыбнулся, взял лук, упер его одним концом в землю и согнул так легко,
будто  был  он  не из могучих рогов и даже не из крепкого тисового дерева, а
из  молодой  вербы.  И  стрелял  тогда  Родим из своего лука так далеко, как
никто  бы не смог, но больше ничего не успел сделать, иссеченный мечами тех,
которые пришли под крестом.
     Ну,  да  были  то  рога  неживые, о них Сивоок не стал бы и вспоминать,
если  бы  не  дед  Родим. Но и это воспоминание мелькнуло лишь на мгновение,
потому  что  все  внимание  хлопца  сосредоточилось  на двух могучих зверях,
старом  и  молодом,  гонком,  юрком,  но еще не окрепшем и не затвердевшем в
нерушимой  своей  силе.  Один  был  как  веселое  полыхающее пламя, другой -
темный,  будто  земной  кряж,  один, казалось, толком еще и не осознавал, на
что  решился,  другой  относился  к  стычке степенно, ибо раз уж он встал на
бой,  то  должен  быть  бой,  должен тут быть побежденный и победитель, один
должен  был  уйти,  а  другой  -  лечь, быть может, и навсегда. По тому, как