- Так как? Красиво здесь?
     Сивоок вздохнул, но ничего не ответил.
     - Никогда не был? Не видел?
     Снова последовал лишь вздох, то ли сокрушенный, то ли жалостливый.
     - Не  показывал  тебе  Родим?  Только  в пущу водил? А свет не только в
пуще.
     Сивоок  уже  и  не  вздыхал. Прикусил губу. Он был растерян. Должен был
ненавидеть  этот  прекрасный  мир  за  то,  что  свои великолепия раскрывает
только   после   того,   как   заплачено  самой  высокой  платой  -  смертью
единственного  дорогого  тебе человека. Но уже поселилась в его неискушенной
детской  душе  способность восторгаться всем прекрасным, и способностью этой
наделил  его Родим, молчаливый, щедрый, добрый дед Родим, у которого красота
пела под руками.
     Ситник  знал  толк  в людях. Мало уметь цедить да ситить меды - надо их
еще  и  продать  тому  да  другому.  А  продаешь  -  умей  видеть, кто может
заплатить  ногату, кто даст гадкую скору, а кто и кусок серебра. Мед-то ведь
любят  все,  а  платить  не  каждый  одинаково  способен.  Вот и угадывай. У
Ситника  глаз  был  меток,  как хищная рыба. Раз-два - и готово! Заметил он,
как притих Сивоок. Дикое дитя. Впервые увидело простор.
     - Лепо? - спросил Ситник, улучив подходящую минуту.
     - Да, - шепотом ответил Сивоок.
     - Ольховатка,  - объяснил Ситник, - село так наречено. Много люду. А мы
вон там.
     Он  показал на холм у дороги, немного в стороне от села. И снова должен
был  удивляться Сивоок. Он привык, что двор Родима открыт всем ветрам, а тут
бросался  в  глаза дубовый частокол, цепко окружавший усадьбу на самом верху
пригорка,  скрывал  от  постороннего  глаза  строения,  людей и жизнь в ней.
Сивоок  шевельнулся  в  возку, еще не ведая, что сделает в следующую минуту,
потому  что  шевельнулось  в  его душе предчувствие чего-то страшного, но он
еще  не  научился  справляться  с  предчувствиями,  зато  Ситник,  все время
опасавшийся  возможных  выходок со стороны малого, мгновенно уловил перемену
в  настроении  своего  пленника  и,  для большей уверенности придерживая его
рукой, пробормотал:
     - Тебе там приглянется.
     Тем  временем  они  подъехали  прямо  к  частоколу, и Сивоок мог теперь
оценить  прочность  заграждения. Дубовые бревна, вкопанные в землю намертво,
как  тот  крест  на  могиле Родима, стояли так плотно, что не просунешь даже
шило  между  ними.  Узенькая  дорожка,  оторвавшись  от шляха, взбиралась на
пригорок  и  упиралась  прямо  в кольцо частокола, а там Сивоок увидел нечто
похожее  на двое дверей, только намного более высоких и крепких, эти двери в
частоколе тоже сбиты были из дубовых бревен и держались невесть как.
     - Эгей! - крикнул Ситник. - Тюха! Спишь, что ли! Отворяй ворота!
     За   дубовыми   воротами  застучало-загремело,  они  посредине  чуточку
разъехались,  образовалась  щель,  сквозь  которую блеснул испуганный глаз и
сразу  же  скрылся,  а  ворота  с  тяжелым скрипом поехали в разные стороны,
какая-то  невзрачная,  забитая  фигура  метнулась  между  двумя  половинками
ворот,  подскочила  к  лошади,  схватила  ее  за уздечку, потянула куда-то в
сторону;  Ситник  рявкнул  на  перепуганного  человека, тот отпустил лошадь,
снова     метнулся     назад,     принялся     закрывать    ворота;    снова
застучало-заскрипело,  широкий  выруб  в  частоколе  стал сужаться, и быстро
сужался  видимый  сквозь  это  отверстие  мир: далекая, равнодушная ко всему
пуща,  раздольные  поля,  извилистая  речка  среди  этих  полей,  накатанная
дорога,  дикие травы и цветы, подступавшие прямо к воротам, и небо над всем,
много  широкого  неба,  прозрачно-голубого,  как  глаза  у  Ситника.  И  все
сужалось,  сужалось  до  тех пор, пока ворота стукнули, упали на них тяжелые
запоры,  и  все  исчезло; только в глазах у Ситника должны были еще остаться
два  кусочка  высокого неба, того, которое летело над недостижимыми остриями
частокола.  Но когда Сивоок глянул на Ситника, глаза у того были бесцветные,
будто у хищной птицы.
     - Ага,  так!  -  сказал  Ситник, и трудно было понять, что выражало это
краткое  восклицание  -  простое  удовлетворение  или скрытую угрозу. Сивоок
пожалел,  что не удрал от Ситника до того, как попасть за этот непроницаемый
частокол. Все-таки было бы надежнее.
     А  тем  временем  наметанный  на все необычное глаз мальчика блуждал по
подворью  и  отмечал  то  большое  красивое  строение с выбеленными стенами,
которое  нельзя  было и называть хижиной, так резко отличалось оно от бедной
халупы  Родима,  а  еще была там же и настоящая хижина, только намного более
убогая,  чем  та,  в  которой  вырос  Сивоок,  и  начисто ободранная; стояло
несколько   прочных   деревянных  строений  без  окон,  таинственных,  будто
человеческое  лицо  без  глаз;  в одном углу лежали толстые бревна, в другом
возвышалась  гора  дров,  еще  дальше, на разровненных полосках земли, росли
какие-то  удивительные  злаки, видимо, ухоженные людскими руками, потому что
земля  там  чернела  точно  так же, как на лесных полянах, изрытых вепрями в
поисках  желудей, а не лежала, прикрытая толстым слоем дерна, как во дворе у
деда  Родима.  Все  здесь  было  необычным,  привлекательным  и одновременно
пугающим,  если  принять  во  внимание  то,  что  ты  отрезан от всего света
непроницаемой стеной дубовых кольев.
     Но  Сивоок  забыл  о  своем  невольном страхе, и о своей несвободе, и о
зловещем  скрипе  ворот,  и о необычности двора, забыл, увидев, как полетело
им  навстречу  что-то  совершенно  невиданное,  как  рассыпало звонкий смех,
запрыгало, захлопало в ладошки, закричало:
     - Тятя, тятя!
     Бежало   прямо   к   Ситнику,  нацеливалось  в  его  раскрытые  объятия
тоненькое,  длинноногое, в белой льняной рубашечке, с длинными, ослепительно
сверкающими  волосами,  с  глазами  большими  и такими голубыми, что сам дед
Родим не подобрал бы под них краску.
     - Видишь,  приехал  твой  отец,  доченька,  -  с  неожиданной  для него
мягкостью  заворковал  Ситник,  от  удовольствия  истекая  потом  и  обнимая
удивительное  создание,  впервые  увиденное  Сивооком,  -  да  еще  и привез
тебе... Вот погляди...
     Он  дернул  Сивоока,  и тот не стал упираться, послушно вышел наперед и
очутился  лицом  к  лицу  с  этим чудом. И так они смотрели друг на друга, а
Ситник  самодовольно улыбался, а потом, крикнув что-то на своего несчастного
забитого Тюху, побрел к одному из строений, оставив детей посреди двора.
     - Ты  кто?  -  хриплым  голосом  спросил Сивоок, первым придя в себя по
праву старшего (он был на целую голову выше девочки).
     - Величка, - прозвенело в ответ. - А ты?
     Он  немного  подумал,  прилично ли так вот сразу открываться перед этой
Величкой, но не удержался и сказал:
     - Сивоок.