поцеловался.
     Была  ли  тогда  любовь, в том темном и мрачном веке? Наверное же была,
но  пряталась  далеко и глубоко в дебрях, да так и осталась непрослеженной и
незамеченной,  и  ни  один  летописец  или  хронограф не зафиксировал ничего
светлого,  нежного,  человечного,  а только кровь, развалины, предательство,
коварство.
     "Ибо  я  пришел  разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и
невестку со свекровью ее"     ______________
     
     И  кто  бы  мог  увидеть,  как  маленький  мальчик,  в безбрежной своей
наивности,   после   многодневных   блужданий  в  дикой  пуще  несет  оттуда
удивительно  синий  цветок в окруженный высоким частоколом, мрачный двор, из
которого  с  трудом  сумел  убежать.  Возвращаться добровольно в неволю ради
какого-то цветка? Зачем? И кому нужны цветы в такое безжалостное время?
     Но,   видимо,   когда  творишь  добро,  не  думаешь  об  этом.  Заранее
обдумывают лишь подлость.
     Сивоок  пообещал  Величке, - значит, не мог не выполнить свое обещание.
А  почему  обещал,  почему  такая  глупая  прихоть: принести цветок из лесу,
тогда как у Велички вон какое множество маковых цветов в огороде?
     Разве  он  знает?  Впервые  встретил  девочку,  непостижимое  существо,
похожее  чем-то  на  тех  глиняных  божков,  которые изготовлял дед Родим. И
волосы  у  нее  необычные,  и голос, и походка. Ходила она так: руки опущены
вниз,  а  ладони  выгнуты и пальцы растопырены, словно она боится чего-то, и
глаза  то  и дело бегали за руками, за каждым пальчиком. Так, словно не идет
она,  а  собирается  вот-вот взлететь, потому что ей здесь неинтересно. А он
хотел  задержать  ее  на  земле.  Не  было  у  него  для этого ничего, кроме
увиденного когда-то в пуще синего цветка.
     Он  ходил  вокруг плотного частокола, пытаясь отыскать хотя бы щелочку,
чтобы  протиснуться  во  двор  и  выследить  Величку,  спотыкался  в увядших
ромашках,  с  сожалением  посматривал на свой цветок, который мог увянуть от
жаркого  солнца,  и,  утратив  надежду  найти  выход, стал потихоньку звать:
"Величка, Величка!"
     Долго  ходил, звал и не услышал, как тайком стукнули запоры на воротах,
без  скрипа  разъехались  тяжелые  половинки,  создавая  узкую  щель, сквозь
которую  мгновенно  протиснулись  Ситник  и Тюха, не видел, как они побежали
вдоль  частокола  в  разные  стороны, он продолжал кричать свое "Величка!" и
прислонялся  ухом к нагретым солнцем дубовым бревнам, когда мелькнуло у него
перед  глазами неуклюжее, мохнатое, ненавистное. Он отпрянул от Тюхи и резко
повернулся,  чтобы  убежать  в другую сторону, а там, растопырив руки, будто
собираясь   ловить   петуха,  раскорячился  веселый  Ситник,  истекая  потом
торжества и удовольствия.
     От  неожиданности  Сивоок  застыл  на  месте.  Он  остановился почти на
неуловимый  миг, но и этого оказалось достаточно для Тюхи, который навалился
сзади  на хлопца, подминая его под себя. Сивоок собрался еще с силами, чтобы
вырваться  из  медвежьих  лап  Тюхи, но отскочить хотя бы чуточку в сторону,
где  бы  уже  никто не догнал его, он не успел, потому что подбежал Ситник и
навалился  на  него  своим  тяжелым,  жирным телом. Разъяренный Тюха в своей
рабской  услужливости  снова  вцепился  в подростка, рвал на нем корзно, бил
куда попадет, брызгал бешеной слюной.
     Синий  цветок  лежал  среди  присушенных солнцем ромашек, я его топтали
босые  ноги  Тюхи  и  ноги  Ситника,  обутые  в добротные кожаные постолы, -
топтали безжалостно, с наслаждением.
     - Величка!  -  закричал из последних сил Сивоок, еще пытаясь вырваться.
- Величка-а!
     Они  еще  били  его,  уже  повалив  на землю; возможно, теперь он своим
телом   прикрывает   тот   синий  цветок,  беспомощный,  никому  не  нужный,
наивно-смешной  синий  цветок, о котором хлопец, быть может, и забыл, потому
что  помнил  еще  только  про  Величку, пробивалась эта память сквозь удары,
сквозь боль, сквозь издевательство.
     - Величка-а!
     И  тогда случилось чудо. Оно налетело из-за изгиба частокола, сверкнуло
золотом  волос,  белыми  ножками  и  ручками,  оно  подбежало к разъяренным,
запыхавшимся,  одичавшим,  ударило  маленькими  кулачками  по  толстой спине
Ситника,   заплакало,   закричало:  "Пустите,  пустите  его!"  Ситник  хотел
оттолкнуть  ребенка,  он  небрежно  отодвинул  девочку  толстой рукой, тогда
Величка  вцепилась  зубами  в  его  палец,  Ситник  взвыл от боли, попытался
выдернуть  палец,  но  острые  зубы еще глубже впивались в его тело, и тогда
он,  не  задумываясь,  ударил  девочку свободной рукой, а Сивоок в это время
пытался  подняться, - если бы только ему удалось встать на ноги, да еще если
бы  он  был хотя бы на два-три года старше, чтобы он мог осилить этих обоих,
о, если бы!
     Но  Тюха  сгреб  его  снова,  налегая  на  спину; Сивоок только и успел
направить  голову  навстречу  толстяку  Ситнику,  который,  расправившись  с
дочерью,  снова  возвращался  к  несчастному  хлопцу;  и  то ли сам Ситник с
разгону  натолкнулся  животом  на  голову  парня,  то  ли Сивоок сумел резко
двинуть  головой  вперед, а только толстяк удивленно икнул, пустил глаза под
лоб,  пробормотал: "Убил!" - и мягко осел назад. Тюха прижал Сивоока к земле
и  стал  ждать,  что  будет  дальше, но тут снова подбежала Величка, которую
отец  оттолкнул  было  прочь:  не  заметив,  в каком состоянии отец, Величка
снова  бросилась  на  него,  снова впилась зубами в его руку, и боль вернула
толстяку  сознание,  он  замахал рукой, отбиваясь от Велички, быстро вскочил
на ноги, заревел Тюхе: "Тащи его в яму!"
     Так  Сивоок очутился в яме, вырытой в углу Ситникова дворища, прикрытой
сверху толстыми бревнами, еще и придавленными тяжелым камнем.
     Кувшин  с  водой и жесткая просяная лепешка - вот и все, что ему иногда
подавал  Тюха  со  злорадным  посапыванием:  он  рад  был  иметь товарища по
кабале,  к  тому  же  товарища  еще более униженного, опущенного уже и вовсе
низко.  Сивоок  не  разговаривал  с  ним. Да и какой смысл. Тот, кто помогал
забросить  тебя в яму, и пальцем не пошевелит, чтобы ты оттуда выбрался. Это
уж так. Большой мудрости тут не нужно.
     Сначала  Сивоок пробовал вести счет дням и ночам, ибо сквозь щели между
бревнами  светило  солнце,  и  он даже пытался подставлять под узкие лучи то
руку,  то лицо, но вскоре сбился со счета, потому что долго сидел, солнце на
небе  исчезло,  пошел  дождь,  в  яме захлюпала вода, ему негде было на ночь
прилечь, и он по-настоящему затосковал.
     Вот тогда и пришла к нему Величка.
     - Сивоок!  -  позвала  она  тихонько,  видимо, остерегаясь, чтобы ее не
услышал отец. - Ты там?