- Простое? Что это?
   - Дышать, смеяться, идти куда хочешь, делать, что придет в голову.
   Он встревожился, заглянул ей в глаза.
   - Что бы ты хотела делать? Куда идти?
   Она смеялась.
   - От вас - никуда, мой повелитель.
   - Но ведешь такие речи.
   - Я так долго вас ждала!
   - Дождалась!
   - Теперь хотела бы быть вместе с вами все время.
   - Ты со мной.
   - Иногда и там, где никто не подозревает.
   - Ты встречала меня в тронном зале.
   - Это слишком торжественно. Женщине хочется иногда простых радостей.
   - Сама кормишь сына. Какая радость может быть проще?
   - В самом деле. Но это тоже радость высокая.
   Он удивлялся все сильнее и сильнее. От торжественного до простого, от
высокого... куда же от высокого? К низкому?
   - Я приняла ислам, но еще  сохранила  в  себе  воспоминания  о  своих
праздниках. Только что наступил Новый год.
   - Для неверных.
   - В вашей столице чтятся все веры. Я знаю,  что  флорентийский  посол
устраивал торжественную встречу Нового года в своем дворце. Там  были  и
приближенные  вашего  величества.  В   воскресенье   будут   праздновать
венецианцы.
   - Пусть празднуют.
   - Мне хотелось бы побывать там с вашим величеством.
   Эта женщина, которая  только  что  надела  самое  дорогое  в  истории
человечества платье, посягала на еще большее! Безмерно поражая его своим
ясновидением, она сказала:
   - Вы подумали о подаренном мне платье, ваше величество?  Успокойтесь.
Жена  сельджукского  султана   Гияс   эддине-Кей-Хюсрева   Гюрджи-хатун,
поклонница  великого  Руми,  заплатила  за  поднесенный  ей  рубин   сто
восемьдесят тысяч диргемов. А разве Османы  не  победили  сельджуков?  И
разве есть что-либо невозможное для Османов?
   - Но то, что ты просишь, невозможно, - сурово сказал  султан.  -  Моя
любовь к тебе безгранична, но только в моем мире, не в чужом.
   - Разве ваша столица - чужой мир?
   - Есть требования власти, перед которыми бессильны и султаны.
   - Вы не будете там султаном.
   - А кем же я буду?
   - Ну, - она задумалась лишь на мгновение, - ну...  морским  корсаром,
разбойником, может, молодым зурначи - это уж как вам пожелается.  Луиджи
Грити устраивает  в  своем  доме  новогодний  маскарад,  там  все  будут
переодеты, с лицами, закрытыми масками, никто не узнает, кто вы и кто я.
   - И ты хотела бы туда?
   - А разве вы не хотите доставить маленькую радость своей Хуррем? Ведь
сказано: "И Аллах... дал встретить им блеск и радость".
   Сулейман снисходительно хмыкнул.  Эта  женщина  имеет  неосторожность
ссылаться на святую книгу.
   - Там сказано,  -  терпеливо  напомнил  он:  -  "Терпи  же  терпением
хорошим..." и еще сказано: "И, поистине, он тверд в любви к благам!"
   Хуррем  только  тряхнула  волосами,  не   собираясь   проигрывать   в
состязании даже такому знатоку Корана, как султан, хотя не имела никаких
надежд на победу. Но и султан еще не до конца знал, с кем имеет дело!
   - "А что даст тебе знать, что такое  она?  -  скороговоркой  спросила
Хуррем. - А что  даст  тебе  знать,  что  такое  ночь  могущества?  Ночь
могущества лучше тысячи месяцев".
   - "Это не слова поэта. Мало вы веруете!" - строго сказал Сулейман.
   - "И не  слова  прорицателя.  Мало  вы  припоминаете!"  -  немедленно
ответила ему Хуррем.
   Эта женщина могла бы вызвать восхищение даже у мертвого!
   Султан долго молчал.
   - Мне надо подумать.
   Хуррем ластилась  к  своему  повелителю,  обнимала  его  шею  тонкими
руками, щекотала ухо поцелуями.
   - Я проникла  в  книгохранилище  вашего  величества,  развернула  все
двадцать платочков и парчовых платков  из  "Мухаммедие"  Языджи-оглу,  и
прочла всю сокровищницу ислама, и видела на одной из страниц следы дыма,
выходившего из сердца Языджи-оглу от горячей любви к богу. Так я  думала
о вас, ваше величество, разыскивая истоки вашей бесконечности в истории.
Если же мы пойдем на маскарад, я обещаю прочитать там  всю  "Иллях-наме"
великого суфия Аттара, ибо почему-то хочется верить, что вы любите  меня
так же, как Хоррем-шах любил маленького своего раба Джавида.
   - Но я не хочу, чтобы ты сгорела, как Джавид, - пробормотал испуганно
Сулейман, чувствуя, что  эта  непостижимая  женщина  ведет  его  так  же
уверенно, как маленький эфиоп ведет огромного султанского слона.
   Так осуществился странный каприз Хуррем, и в воскресенье ночью  среди
трехсот гостей блестящего Луиджи  Грити,  переодетых  в  удивительнейшие
костюмы,  появились,   охраняемые   несколькими   десятками   переодетых
дильсизов, высокий, широкогрудый корсар в широченных белых шароварах,  в
синей сорочке, в узкой безрукавке, шитой золотыми кручеными  шнурами,  в
красной чалме с целым снопом перьев над нею, закрытый чудовищной  маской
каннибала, а рядом с ним маленькая гибкая цыганочка, вся  в  красном,  с
узенькой маской на лице, оставлявшей незакрытыми ее выразительные  уста,
которые щедро дарили улыбки на все стороны.  Огромный  зал  в  роскошном
доме Грити был убран в строго  античном  стиле.  Ничего  лишнего,  белый
мрамор, белые статуи, низкие резные белые столы и  ложа  возле  них  для
гостей. Напитки и кушанья подавали в серебряной посуде  дивной  чеканки.
Даже у султана не было такой посуды. Из-за моря прибыли по вызову  Грити
венецианские актеры  во  главе  с  Анджело  Мадуном  лишь  затем,  чтобы
показать в лицах историю любви Амура и  Психеи.  Грити,  одетый  толстым
пашой, закрытый красной маской, выпустив из-под  маски  свои  толстенные
усы,  усыпанные  золотыми  блестками,  переходил  от  гостя   к   гостю,
приветствовал, угощал, развлекал. У корсара спросил, не смог ли  бы  тот
уступить ему свою цыганочку, но ответила  сама  цыганочка,  заявив,  что
своего корсара она не променяет даже на райские врата.  Любовь  Амура  и
Психеи сменилась танцами молоденьких турчанок, одетых  столь  прозрачно,
что мужчины забыли даже о крепком вине, которое Грити наливал с подлинно
купеческой щедростью. Но все  же  и  за  всем  этим  гости  не  забывали