наведываться к ложу, на котором возлежал обладатель красной чалмы, чтобы
хоть намеком выразить ему свое уважение, словно бы ни для кого  не  было
тайной, кто скрывается в этом одеянии и  кто  его  спутница,  переодетая
цыганочкой. Несколько раз подходил и любимец султана Ибрагим, наряженный
молоденьким хафизом, в скромном зеленом одеянии, с зеленой узкой  маской
на глазах, белозубый и красногубый. Он осмотрительно держался поодаль от
цыганочки, не затрагивал ее ни словом, ни  взглядом,  обходил  опасливо,
даже Сулейман заметил это не без удовлетворения и шутя  прочитал  газель
Хамди Челеби о красавице и ходже:  "Поймала  она  ходжу-заде  в  капкан,
сказала: "О ты, что зажигаешь огонь на току душ,  о  друг,  ты  захватил
меня и скрутил, как жгут, о друг, ты потерял рассудок от ночной  черноты
моих волос, даже без крыльев сердце летит, точно  птица,  ты  схитрил  и
выпустил любовь, и попала она в капкан".
   Затем цыганочка вскочила на стол, между редкостной серебряной  посуды
(правда, попорченной, с точки зрения  правоверных,  изображениями  голых
людей, птиц и зверей),  и  звонким  голосом  стала  читать  "Иллях-наме"
персидского суфия Аттара. О том, как на грандиозном  банкете  при  дворе
шаха гурганского Хоррем-шаха знаменитый поэт Фахр, автор  поэмы  "Вис  и
Рамин", прочитал свои прекрасные стихи, и  опьяневший  шах  подарил  ему
любимого мальчика-раба  по  имени  Джавид.  Но  Фахр  знал,  что  утром,
протрезвившись,  шах  пожалеет  о  своем  подарке.  Поэтому  он,   желая
сохранить раба для шаха, запирает мальчика в погреб,  куда  есть  только
один вход - через дверь в полу у трона. Ключ при двух свидетелях  отдает
придворному вельможе. Утром Хоррем-шах, узнав о поступке  поэта,  хвалит
его за великодушие. Он берет ключ, идет в погреб и... находит  там  лишь
кучку пепла. Ночью упала  свеча,  загорелся  тюфячок,  на  котором  спал
Джавид, и все сгорело.
   Хоррем-шах в отчаянии запирается в погребе и  проводит  все  время  в
молитвах, а поэт  Фахр,  ужаснувшись  случившемуся,  уходит  в  пустыню,
бродит там и слагает еще более прекрасные стихи.
   Персидский язык цыганочки был  слишком  певуч,  не  слышалось  в  нем
сухого  шороха  пустынных  ветров,  что  придает  неповторимую   страсть
сладкоречивым  поэтам,   но   эта   певучесть   обернулась   неожиданным
очарованием, которое еще усиливалось от очарования самой  цыганочки.  Ее
грозный корсар довольно замурлыкал, когда она прыгнула со стола снова  к
нему, но тут, осмелев, появился возле них белозубый хафиз  в  зеленом  и
спросил у корсара разрешения станцевать с его цыганочкой.
   - А кто будет танцевать, ты или она?  -  спросил  корсар,  предвкушая
заранее растерянность хафиза.
   - Пусть он станет с барабаном, как евнух, а я буду танцевать  вокруг,
- нагнулась к уху корсара цыганочка.
   - Ты так хочешь? - не поверил он, ибо  зачем  бы  Хуррем  еще  и  тут
возвращаться памятью к гаремным танцам? - Если так, то пусть он  возьмет
барабан.
   - Но я ведь не знаю, что выбивать, - испугался хафиз.
   - То, что я буду танцевать! - крикнула цыганочка.
   Огромный  барабан  притащил  хафизу  сам  Грити,  ударил  для   пробы
колотушкой, надул щеки, ударил еще, захохотал. Хафиз  Ибрагим  опустился
на  одно  колено,  замахнулся,  цыганочка  пошла  вокруг   него,   легко
изгибаясь, закружилась быстрее и быстрее, ближе и ближе к  незадачливому
дюмбекчи, откуда-то появился у нее в руках кусочек прозрачного  муслина,
она игриво  помахивала  этим  платочком,  чуть  не  задевая  вспотевшего
хафиза, даже Ибрагим при всей своей дерзости  и  нахальстве  понял,  что
происходит нечто слишком угрожающее для него, и если султан до  сих  пор
не знает о том, как попала в его гарем Роксолана, то уже  сегодня  может
узнать, - слишком зловеще  вела  себя  султанша,  все  теснее  и  теснее
затягивала вокруг него петлю, начиная с той поэмы-намека и  кончая  этим
танцем, на который он сдуру сам напросился.
   - Ваше величество, - шептал, стараясь делать это незаметно,  Ибрагим,
- ваше величество, вы узнали меня?  Я  Ибрагим.  Вы  узнали  меня,  ваше
величество?
   Она еще увлеченнее размахивала своим платочком, откинулась в экстазе,
выгнулась спиной, как  змея,  проронила  сквозь  раскрытые  уста  не  то
Ибрагиму, не то еще кому-то:
   - Я не знаю вас!
   - Это я подарил вас султану, ваше величество!  -  в  отчаянье  шептал
Ибрагим. - Простите меня, ваше величество!..
   - Не знаю вас... Не знаю...
   - Я Ибрагим... Из преданности шаху...
   - Никогда не знала...
   - Только из преданности...
   - Не хочу знать...
   Барабан  умолк.  Цыганочка  легко  порхнула  к  корсару,  подала  ему
почтительно прозрачный платочек, тот обвязал им  свою  длинную  шею.  Не
скрывал удовольствия. Да и скроешь ли величие власти, в какие бы одеяния
она ни рядилась?

ВЛАСТЬ

   Что лучше для властелина - вселять любовь или страх? Что полезнее для
него - чтобы его любили или  боялись?  Достигнуть  одновременно  того  и
другого  невозможно,  поэтому  приходится  выбирать  второе  -   держать
подданных в страхе. Когда речь идет о  верности  и  единстве  подданных,
властелин не должен бояться прославиться жестоким. Прибегая в  отдельных
случаях к жестокости, он  поступает  милосерднее,  нежели  тогда,  когда
из-за чрезмерной снисходительности  допускает  беспорядок,  охватывающий
всю державу, а наказанию подвергаются только отдельные  лица.  Властелин
не должен быть  великодушным  и  щедрым  до  такой  степени,  чтобы  эта
щедрость ему повредила. Он не должен бояться осуждения за те пороки, без
которых невозможно сохранить свою власть,  ибо  есть  пороки,  благодаря
которым  властители  могут  достигать   безопасности   и   благополучия.
Заставляя  всех  бояться,  властелин  не  должен  вызывать  против  себя
ненависти. Вселять страх, не вызывая ненависти, довольно легко, если  не
посягать на имущество подданных и  на  честь  их  жен  и  дочерей.  Люди
прощают и забывают даже смерть своих  ближайших  родных,  но  не  потерю
имущества.
   Презирают лишь тех властителей, которые  оказываются  нерешительными,
непоследовательными, малодушными и легкомысленными. Люди мстят  лишь  за
незначительные  обиды,  жестокое  же  угнетение  лишает  их  возможности
мстить. Поэтому все необходимые жестокости должны  быть  решительными  и