употребления.  А  зло русской жизни,  зло деспотизма и рабства не будет этим
побеждено, так как оно  не  побеждается искаженным усвоением  разных крайних
учений.  И  Авенариус, и Ницше, да  и сам  Маркс, очень мало нам  помогут  в
борьбе  с нашим вековечным злом,  исказившим  нашу  природу и сделавшим  нас
столь невосприимчивыми к  объективной истине. Интересы теоретической мысли у
нас были принижены,  но самая практическая борьба со  злом  всегда принимала
характер  исповедания  отвлеченных  теоретических  учений.  Истинной  у  нас
называлась  та философия, которая  помогала бороться  с самодержавием во имя
социализма, а существенной  стороной самой борьбы признавалось  обязательное
исповедание такой "истинной" философии.
     Те же психологические особенности русской интеллигенции привели к тому,
то она просмотрела оригинальную  русскую философию, равно  как и философское
содержание  великой   русской  литературы.  Мыслитель  такого  калибра,  как
Чаадаев,  совсем не  был замечен и не  был понят  даже теми,  которые  о нем
упоминали. Казалось, были все основания к тому, чтобы Вл. Соловьева признать
нашим   национальным  философом,  чтобы  около  него  создать   национальную
философскую  традицию.  Ведь  не  может  же создаться  эта  традиция  вокруг
Когена[9],     Виндельбанд[т]а[10]     или     другого
какого-нибудь  немца, чуждого  русской душе.  Соловьевым  могла бы гордиться
философия любой европейской страны.  Но русская  интеллигенция Вл. Соловьева
не читала и не знала, не признала  его  своим. Философия Соловьева глубока и
оригинальна, но она  не обосновывает социализма, она чужда и народничеству и
марксизму, не может быть удобно превращена в орудие борьбы с самодержавием и
потому  не   давала  интеллигенции  подходящего  "мировоззрения",  оказалась
чуждой,   более   далекой,  чем   "марксист"   Авенариус,   "народник"   Ог.
Конт[11]  и  др. иностранцы.  Величайшим русским метафизиком был,
конечно,  Достоевский,  но его  метафизика  была совсем не по  плечу широким
слоям   русской   интеллигенции,    он    подозревался   во   всякого   рода
"реакционностях", да  и действительно давал  к  тому повод.  С грустью нужно
сказать, что  метафизический дух великих русских писателей и не почуяла себе
родным  русская  интеллигенция, настроенная позитивно.  И остается открытым,
кто   национальнее,   писатели   эти   или   интеллигентский  мир   в  своем
господствующем  сознании. Интеллигенция и  Л. Толстого не признала настоящим
образом  своим, но  примирялась с ним  за  его  народничество и  одно  время
подверглась  духовному  влиянию толстовства. В  толстовстве была  все  та же
вражда к высшей философии, к творчеству, признание греховности этой роскоши.
     Особенно  печальным   представляется   мне  упорное  нежелание  русской
интеллигенции  познакомиться  с  зачатками  русской   философии.  А  русская
философия  не  исчерпывается таким  блестящим  явлением,  как Вл.  Соловьев.
Зачатки новой философии,  преодолевающие  европейский  рационализм на  почве
высшего  сознания,  можно найти  уже у  Хомякова.  В стороне  стоит довольно
крупная  фигура Чичерина, у  которого многому можно было бы поучиться. Потом
Козлов[12],   кн.   С.   Трубецкой[13],   Лопатин,  Н.
Лосский[14], наконец,  мало  известный В. Несмелов[15]
-- самое глубокое явление, порожденное оторванной и далекой интеллигентскому
сердцу почвой духовных  академий.  В русской  философии есть, конечно, много
оттенков, но  есть и что-то общее, что-то своеобразное, образование какой-то
новой философской традиции,  отличной от господствующих традиций современной
европейской  философии.   Русская  философия   в  основной  своей  тенденции
продолжает великие философские традиции прошлого, греческие и германские,  в
ней  жив  еще  дух  Платона и  дух  классического германского  идеализма. Но
германский идеализм остановился  на стадии крайней отвлеченности  и крайнего
рационализма,  завершенного  Гегелем. Русские философы, начиная с  Хомякова,
дали  острую  критику  отвлеченного   идеализма  и  рационализма   Гегеля  и
переходили не к эмпиризму, не к неокритицизму, а к конкретному идеализму,  к
онтологическому  реализму,  к  мистическому  восполнению  разума европейской
философии, потерявшего  живое бытие. И  в  этом нельзя  не видеть творческих
задатков   нового  пути  для  философии.   Русская  философия  таит  в  себе
религиозный интерес и примиряет знание и  веру. Русская философия не  давала
до  сих  пор  "мировоззрения"  в том смысле,  какой  только и интересен  для
русской  интеллигенции,  в кружковом  смысле.  К  социализму  философия  эта
прямого отношения не имеет, хотя кн.  С.  Трубецкой и называет свое учение о
соборности сознания  метафизическим социализмом; политикой  философия  эта в
прямом смысле слова не интересуется, хотя у лучших ее представителей и  была
скрыта религиозная жажда  царства  Божьего на земле. Но в русской  философии
есть  черты,  роднящие  ее  с  русской  интеллигенцией,  -- жажда целостного
миросозерцания, органического слияния истины и  добра, знания и веры. Вражду
к  отвлеченному рационализму  можно  найти даже  у  академически-настроенных
русских  философов.  И  я  думаю,  что  конкретный   идеализм,  связанный  с
реалистическим отношением к бытию, мог бы стать основой нашего национального
философского   творчества  и   мог   бы   создать  национальную  философскую
традицию[iii]  ,  в  которой  мы  так  нуждаемся.  Быстросменному
увлечению  модными;  европейскими  учениями  должна  быть  противопоставлена
традиция, традиция же должна быть и  универсальной, и национальной, -- тогда
лишь она плодотворна  для культуры. В философии  Вл. Соловьева и родственных
ему  по духу русских философов живет универсальная традиция, общеевропейская
и общечеловеческая, но некоторые тенденции этой философии могли бы создать и
традицию  национальную. Это привело  бы не к игнорированию и  не к искажению
всех значительных явлений европейской мысли, игнорируемых и искажаемых нашей
космополитически-настроенной   интеллигенцией,  а   к   более   глубокому  и
критическому  проникновению  в сущность этих явлений. Нам нужна не кружковая
отсебятина, а  серьезная философская культура, универсальная и вместе  с тем
национальная. Право же, Вл. Соловьев и кн. С. Трубецкой -- лучшие европейцы,
чем  гг. Богданов и Луначарский; они были носителями  мирового  философского
духа и вместе  с  тем  национальными  философами, так  как  заложили  основы
философии  конкретного  идеализма.  Исторически   выработанные  предрассудки
привели русскую интеллигенцию  к тому настроению, при  котором она  не могла
увидеть в  русской  философии  обоснования своего  правдоискательства.  Ведь
интеллигенция наша дорожила свободой и исповедовала философию, в которой нет
места, для свободы; дорожила личностью и  исповедовала  философию, в которой
нет места для личности; дорожила смыслом прогресса и исповедовала философию,
в которой нет места для смысла прогресса; дорожила соборностью  человечества
и исповедовала философию,  в которой нет  места для соборности человечества;
дорожила справедливостью и всякими высокими вещами и исповедовала философию,
в которой нет места для  справедливости и нет места для чего  бы  то ни было
высокого.  Это почти  сплошная, выработанная всей  нашей историей  аберрация
сознания. Интеллигенция,  в лучшей  своей  части, фанатически была готова на
самопожертвование  и   не   менее   фанатически   исповедовала  материализм,
отрицающий всякое самопожертвование; атеистическая философия, которой всегда
увлекалась  революционная интеллигенция,  не  могла санкционировать  никакой