верблюда.
     Этот же ее максимализм составляет величайшее  препятствие к поднятию ее
образованности   именно   в  тех  вопросах,  которые   она   считает   своею
специальностью,  --  в вопросах социальных,  политических. Ибо  если внушить
себе, что цель и способ  движения уже  установлены,  и притом  "научно", то,
конечно, ослабевает  интерес  к изучению посредствующих, ближайших  звеньев.
Сознательно или бессознательно,  но интеллигенция живет в атмосфере ожидания
социального     чуда,    всеобщего    катаклизма,     в     эсхатологическом
настроении[viii] .
     Героизм  стремится  к  спасению  человечества  своими силами  и  притом
внешними  средствами; отсюда  исключительная  оценка  героических деяний,  в
максимальной  степени  воплощающих  программу  максимализма".  Нужно  что-то
сдвинуть, совершить что-то  свыше сил,  отдать при этом самое  дорогое, свою
жизнь,  --  такова заповедь  героизма. Стать героем, а  вместе и  спасителем
человечества   можно  героическим   деянием,  далеко  выходящим  за  пределы
обыденного долга. Эта мечта, живущая в интеллигентской душе, хотя выполнимая
лишь для единиц, служит общим масштабом в суждениях, критерием для жизненных
оценок. Совершить такое деяние и необыкновенно трудно, ибо требует  побороть
сильнейшие инстинкты привязанности к жизни и страха, и необыкновенно просто,
ибо для  этого  требуется волевое  усилие  на короткий  сравнительно  период
времени,  а  подразумеваемые или ожидаемые  результаты  этого считаются  так
велики.  Иногда стремление уйти  из жизни вследствие  неприспособленности  к
ней,  бессилия  нести  жизненную  тягость  сливается  до  неразличимости   с
героическим  самоотречением, так что невольно  спрашиваешь себя: героизм это
или самоубийство? Конечно, интеллигентские святцы  могут назвать много таких
героев,  которые  всю  свою  жизнь делали  подвигом страдания и  длительного
волевого  напряжения,  однако,  несмотря  на  различия,  зависящие  от  силы
отдельных индивидуальностей, общий тон здесь остается тот же.
     Очевидно,  такое  мироотношение  гораздо  более  приспособлено к  бурям
истории, нежели к ее  затишью, которое  томит героев. Наибольшая возможность
героических     деяний,    иррациональная    "приподнятость     настроения",
экзальтированность,  опьянение   борьбой,  создающее  атмосферу   некоторого
героического авантюризма, -- все  это  есть родная стихия героизма.  Поэтому
так и велика  сила  революционного романтизма  среди нашей интеллигенции, ее
пресловутая "революционность". Не  надо забывать, что понятие революции есть
отрицательное,  оно не имеет самостоятельного содержания, а  характеризуется
лишь отрицанием  ею  разрушаемого, поэтому пафос революции  есть ненависть и
разрушение. Но  еще  один  из  крупнейших  русских  интеллигентов,  Бакунин,
формулировал  ту  мысль,  что  дух разрушающий  есть  вместе  с  тем  и  дух
созидающий, и эта  вера есть основной нерв психологии героизма. Она упрощает
задачу  исторического  строительства,  ибо  при  таком  понимании  для  него
требуются прежде всего крепкие  мускулы и нервы,  темперамент и смелость, и,
обозревая хронику  русской революции, не раз вспоминаешь об этом  упрощенном
понимании...
     Психологии  интеллигентского  героизма больше  всего  импонируют  такие
общественные группы и  внешние положения, при которых  он наиболее естествен
во всей  последовательности прямолинейного максимализма. Самую благоприятную
комбинацию этих  условий представляет  у  нас учащаяся  молодежь.  Благодаря
молодости с  ее  физиологией и  психологией, недостатку жизненного  опыта  и
научных  знаний,   заменяемому  пылкостью   и  самоуверенностью,   благодаря
привилегированности   социального  положения,  не  доходящей,   однако,   до
буржуазной  замкнутости западного  студенчества,  наша  молодежь выражает  с
наибольшей  полнотой  тип героического максимализма.  И если  в христианстве
старчество   является   естественным   воплощением   духовного    опыта    и
руководительства, то относительно нашей интеллигенции такую роль естественно
заняла  учащаяся  молодежь.   Духовная  педократия[ix]   --  есть
величайшее  зло  нашего  общества,  а  вместе  и симптоматическое проявление
интеллигентского  героизма,   его  основных   черт,  но  в  подчеркнутом   и
утрированном виде. Это уродливое  соотношение, при  котором оценки и  мнения
"учащейся  молодежи" оказываются руководящими для  старейших,  перевертывает
вверх ногами естественный порядок вещей и в одинаковой степени пагубно и для
тех, и  для других. Исторически эта  духовная гегемония стоит в связи  с той
действительно передовой ролью, которую играла  учащаяся молодежь с[о] своими
порывами  в русской  истории,  психологически  же это  объясняется  духовным
складом интеллигенции, остающейся на всю жизнь -- в наиболее живучих и ярких
своих  представителях --  тою же учащеюся  молодежью в своем  мировоззрении.
Отсюда то  глубоко прискорбное и привычное равнодушие  и, что  гораздо хуже,
молчаливое или  даже открытое одобрение, с которым  у  нас смотрят, как наша
молодежь  без  знаний,  без опыта,  но  с  зарядом интеллигентского героизма
берется  за серьезные,  опасные по своим  последствиям  социальные  опыты и,
конечно,  этой  своей  деятельностью только  усиливает  реакцию.  Едва  ли в
достаточной  мере  обратил на себя внимание  и  оценен  факт весьма  низкого
возрастного  состава  групп   с  наиболее   максималистскими  действиями   и
программами. И, что гораздо хуже, это многие находят вполне в порядке вещей.
"Студент" стало нарицательным именем интеллигента в дни революции.
     Каждый  возраст  имеет свои  преимущества,  и  их  особенно много имеет
молодость с Таящимися  в ней силами.  Кто радеет о будущем, тот больше всего
озабочен молодым поколением. Но находиться  от него в духовной  зависимости,
заискивать передним, прислуживаться к его мнению,  брать его за критерий, --
это свидетельствует о духовной слабости общества. Во всяком случае, остается
сигнатурой   целой    исторической   полосы   и   всего   душевного   уклада
интеллигентского героизма, что идеал христианского святого, подвижника здесь
сменился образом революционного студента.

     IV

     С  максимализмом целей  связан  и  максимализм  средств, так прискорбно
проявившийся  о  последние  годы.  В  этой неразборчивости  средств, в  этом
героическом "все позволено"  (предуказанном. Достоевским еще в "Преступлении
и наказании" и в "Бесах")  сказывается в наибольшей степени человекобожеская
природа  интеллигентского героизма,  присущее ему самообожение,  поставление
себя вместо Бога, вместо Провидения, и это не только в  целях и планах, но и
путях  и  средствах  осуществления.  Я осуществляю  свою  идею  и  ради  нее
освобождаю себя от  уз обычной морали,  я разрешаю  себе право  не только на
имущество,  но и  на жизнь и смерть других, если это нужно для  моей идеи. В
каждом  максималисте  сидит  такой  маленький  Наполеон  от  социализма  или
анархизма. Аморализм  или, по  старому выражению,  нигилизм есть необходимое
последствие самообожения,  здесь  подстерегает его опасность саморазложения,
ждет неизбежный провал. И те горькие разочарования, которые многие  пережили
в революции, та неизгладимая из памяти картина своеволия, экспроприаторства,