интеллигентским   героизмом,  исторически   заимствовавшим   у  христианства
некоторые  из  самых  основных  своих догматов  --  и прежде  всего  идею  о
равноценности  людей,  об  абсолютном достоинстве человеческой  личности,  о
равенстве и  братстве,  теперь вообще  склонны  скорее преуменьшать,  нежели
преувеличивать.   Этому   содействовало,   прежде   всего,   интеллигентское
непонимание  всей  действительной  пропасти  между атеизмом и христианством,
благодаря  чему не раз "исправляли" с обычной самоуверенностью образ Христа,
освобождая Его от "церковных искажений", изображая Его социал-демократом или
социалистом-революционером.   Пример   этому    подал   еще   отец   русской
интеллигенции Белинский[xiv] . Эта безвкусная и  для религиозного
чувства   невыносимая   операция  производилась  не   раз.   Впрочем,   сама
интеллигенция  этим  сближением  как таковым  нисколько и  не  интересуется,
прибегая  к нему преимущественно в политических  целях или же ради  удобства
"агитации".
     Гораздо тоньше и соблазнительнее  другая,  не менее кощунственная ложь,
которая  в  разных формах стала повторяться особенно часто последнее  время,
именно  то  утверждение,  что интеллигентский максимализм и революционность,
духовной  основой  которых  является,  как  мы  видели, атеизм,  в  сущности
отличается от  христианства только  религиозной  неосознанностью. Достаточно
будто бы имя Маркса  или  Михайловского заменить  именем Христа, а "Капитал"
Евангелием или, еще лучше, Апокалипсисом (по  удобству его цитирования), или
можно  даже ничего  не  менять, а  нужно  лишь  еще  усилить революционность
интеллигенции и продолжить интеллигентскую революцию, и тогда из нее родится
новое  религиозное сознание  (как  будто  уже  не  было  в  истории  примера
достаточно продолженной  интеллигентской  революции, с обнаружением всех  ее
духовных  потенций,  именно  --  великой  французской  революции).  Если  до
революции еще легко было смешивать страдающего и преследуемого интеллигента,
несущего на  плечах  героическую  борьбу с  бюрократическим абсолютизмом,  с
христианским мучеником, то после  духовного  самообнажения интеллигенции  во
время революции это стало гораздо труднее.
     В настоящее время можно  также наблюдать особенно характерную для нашей
эпохи интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских  слов
и идей  при  сохранении  всего духовного облика  интеллигентского  героизма.
Каждый  из  нас, христианин из  интеллигентов, глубоко находит  у  себя  эту
духовную складку. Легче всего интеллигентскому героизму, переоблачившемуся в
христианскую одежду и искренно принимающему свои интеллигентские переживания
и привычный героический пафос за христианский праведный гнев, проявлять себя
в  церковном  революционизме,  в противопоставлении  своей  новой  святости,
нового  религиозного  сознания  неправде  "исторической"   церкви.  Подобный
христианствующий интеллигент, иногда неспособный по-настоящему удовлетворить
средним требованиям от  члена "исторической церкви",  всего легче  чувствует
себя Мартином Лютером или, еще  более того, пророчественным носителем нового
религиозного сознания, призванным не только обновить церковную,  жизнь, но и
создать новые ее формы, чуть ли не новую религию. Также и в области светской
политики  самый  обыкновенный   интеллигентский  максимализм,   составляющий
содержание  революционных   программ,  просто   приправляется   христианской
терминологией  или текстами и предлагается в качестве истинного христианства
в политике. Это интеллигентское христианство, оставляющее нетронутым то, что
в  интеллигентском  героизме является наиболее  антирелигиозным,  именно его
душевный уклад,  есть компромисс противоборствующих начал, имеющий временное
и     переходное    значение     и     не     обладающий     самостоятельной
жизненностью[xv]  .  Он  не  нужен   настоящему  интеллигентскому
героизму и невозможен для  христианства. Христианство ревниво, как и всякая,
впрочем, религия; оно сильно в человеке лишь тогда, когда берет его целиком,
всю  его  душу,  сердце,  волю.  И  незачем этот контраст  затушевывать  или
смягчать.
     Как между мучениками первохристианства  и  революции, в  сущности,  нет
никакого внутреннего  сходства при всем внешнем торжестве их подвига,  так и
между интеллигентским  героизмом  и  христианским подвижничеством,  даже при
внешнем сходстве  их  проявлений  (которое можно,  впрочем, допустить только
отчасти и условно),  остается пропасть, и нельзя одновременно  находиться на
обеих  ее сторонах. Одно должно  умереть, чтобы родилось  другое,  и в  меру
умирания  одного  возрастает  и  укрепляется  другое.  Вот  каково  истинное
соотношение   между  обоими   мироотношениями.   Нужно  "покаяться",  т.  е.
пересмотреть, передумать и осудить свою прежнюю душевную жизнь в ее глубинах
и  изгибах,  чтобы  возродиться  к  новой  жизни.  Вот  почему  первое слово
проповеди Евангелия  есть призыв к покаянию, основанному  на  самопознании и
самооценке. "Покайтеся (((((((((((), ибо приблизилось царство небесное" (Мф.
3, 1 --  21; 4,  17;  Мр. 1, 14 --  15). Должна  родиться  новая душа, новый
внутренний  человек,  который  будет  расти,  развиваться  и  укрепляться  в
жизненном подвиге.  Речь  идет  не  о  перемене  политических или  партийных
программ (вне чего интеллигенция и не мыслит обыкновенно обновления), вообще
совсем  не  о программах,  но  о  гораздо  большем  -- о  самой человеческой
личности, не  о  деятельности, но  о деятеле.  Перерождение  это совершается
незримо в  душе человека, но если невидимые агенты  оказываются  сильнейшими
даже в физическом мире, то и в нравственном могущества их нельзя отрицать на
том  только основании,  что  оно не  предусматривается  особыми  параграфами
программ.
     Для   русской   интеллигенции  предстоит   медленный  и  трудный   путь
перевоспитания личности, на котором нет скачков, нет катаклизмов и побеждает
лишь  упорная самодисциплина. Россия  нуждается в  новых  деятелях  на  всех
поприщах жизни: государственной -- для осуществления "реформ", экономической
-- для поднятия  народного  хозяйства,  культурной --  для  работы на пользу
русского просвещения, церковной  -- для поднятия сил учащей церкви, ее клира
и иерархии. Новые  люди, если дождется их  Россия, будут, конечно,  искать и
новых практических путей для своего служения и помимо существующих программ,
и -- я верю -- они откроются их самоотверженному исканию[xvi] .

     VI

     В  своем отношении  к народу,  служение  которому своею  задачею ставит
интеллигенция, она  постоянно и неизбежно колеблется между двумя крайностями
--    народопоклонничества   и    духовного   аристократизма.    Потребность
народопоклонничества  в   той  или   другой   форме   (в   виде  ли  старого
народничества,  ведущего   начало  от  Герцена  и  основанного  на   вере  в
социалистический дух  русского народа, или  в новейшей, марксистской  форме,
где  вместо всего народа такие же свойства  приписываются  одной  части его,
именно  "пролетариату") вытекает из самых основ интеллигентской веры.  Но из
нее же с необходимостью вытекает и противоположное -- высокомерное отношение
к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему,