интеллигента   --   личная,   семейная,   общественная   --   безобразна   и
непоследовательна, а сознание лишено существенности и силы.

     II

     В непостижимой сложности человеческого духа нет ничего раздельного, нет
никаких  механических  переходов от низших  движений к высшим, от ощущения к
желанию, от чувственного восприятия к отвлеченной мысли, но все в нем слитно
и  цельно. И  все-таки непосредственным  внутренним опытом мы констатируем в
себе различные сферы духа и постигаем характер их  особенности. Это касается
прежде всего природы нашего логического сознания.
     Два общих закона могут быть установлены с очевидностью, вопреки  учению
исторического материализма. Первый -- тот, что характер  деятельности нашего
сознания  (т. е.  ее  ритм,  напряженней  окраска)  всецело  обусловливается
врожденной  психо-физической  организацией  личности;  второй  --  тот,  что
направление и емкость  сознания  на известном  уровне  в  значительной  мере
автономны.  Другими  словами,  как  в  жизни  нашего  сознания  определяется
свойствами нашей центральной воли, что и сколько  сравнительно независимы от
нее  и  гораздо  больше  определяются  самостоятельным   усовершенствованием
механизма  и  характером  материалов, какие навязывают  нашему сознанию  для
переработки воспитание, среда и пр. Эта сравнительная независимость сознания
-- кардинальный факт нашего духовного бытия. В совокупности времен, конечно,
и сознание подчинено  общему мировому плану и в этом смысле несвободно, но в
каждом отдельном человеке оно эмпирически воспринимается как сила автономная
и так  осуществляется. Сознание может уходить от  личности  вдаль,  блуждать
свободно по разным путям, долетать до неба. Оно --  тот орган духа,  который
приемлет в  себя истину. Как высокая мачта  беспроволочного  телеграфа,  оно
воспринимает  все воздушные  токи единой и целой  Божественной  истины.  Эта
истина медлительно добывается человечеством в тысячелетнем жизненном  опыте,
путем наложения  миллионов  аналогичных  и  вместе индивидуально-разнородных
переживаний; она  --  идеал  только  для  каждого  отдельного  сознания,  по
существу же она --  не  должное, а только  высшее обобщение всечеловеческого
опыта, т. е. истинно-сущее, единственно-реальное, именно  та норма,  которая
соответствует  подлинному и  вечному существу  человека. И  оттого, что  она
рождается  из самых основ  человеческого  духа, -- она  с неотразимой  силою
внедряется в каждое  отдельное сознание, так что, раз  представ уму, она уже
овладевает им,  от нее некуда  бежать,  ибо  она --  Бог в человеке, то есть
сознательное космическое самоопределение человека.
     Велико количество истины, которое способен воспринять отдельный ум. Все
мы, образованные, знаем так много Божественной  истины, что  одной  тысячной
доли той, которую мы знаем, было бы достаточно, чтобы сделать каждого из нас
святым. Но знать  истину  и  жить  по истине,  как  известно,  разные  вещи.
Сознание не живет, не  действует;  оно не  имеет  никакого непосредственного
прикосновения к  реальному миру; живет и действует только  центральная  воля
человека,  следовательно,  только  через  нее  сознание  может  осуществлять
познанную истину.
     Автономность  сознания  --  наше величайшее  благо и вместе  величайшая
опасность  для  нас.  Благо  в  том,   что   благодаря  этой  своей  большой
независимости   от  нашей  индивидуальной   воли  наше   сознание   способно
воспринимать  --  и в огромных количествах --  сверхиндивидуальную истину, о
чем только что была речь. Но ясно, что эта самая слабость уз грозит человеку
ежеминутный  разрывом между  его  логическим  сознанием  и  его  чувственной
личностью. Опасность заключается в  том,  что индивидуальное сознание  может
отделяться  от  личности,  что мы  и видим  на  каждом  шагу,  и  это  имеет
последствием  два  явления: во-первых, сознание  перестает руководить волею,
бросает  ее, так сказать, на произвол ее  страстей,  во-вторых, само оно, не
контролируемое   на  каждом   шагу   той   непогрешимой   целесообразностью,
средоточием которой является в нас воля,  начинает блуждать, вкривь и вкось,
теряет перспективу ударяется в односторонности, впадает в величайшие ошибки.
Общее  сознание человечества не  заблуждается,  личное же  сознание  в своих
частных исканиях непременно  заблуждается  каждый раз,  когда оно своевольно
отвернется от личности.  Есть какая-то нормальная деятельность сознания,  --
ее трудно изобразить  словами,  но  каждый человек  ее предчувствует. Это  в
высшем  смысле слова эгоцентризм сознания,  сам по себе  бессознательный, --
какое-то неописуемое  взаимодействие  сознания  и  чувственной личности,  их
непрерывная борьба и минутное уравновешение, в глубине -- гармонический рост
всего  человека, снаружи,  может быть, ряд потрясений. Тогда мысль не бродит
впустую:  она  жадно  всматривается  в  эту бездну личности  --  собственной
личности! -- и, открывая ее основные  антиномии, мучительно и страстно  ищет
разрешить их  согласно с познанной ею истиной, и истину она принимает в себя
не всю без разбора, а только ту, которая ей нужна для этой личной работы, но
зато уже и всю принятую истину она использует  без остатка,  так  что истина
вся  идет на рост организма, а не  остается  до  смерти ненужным богатством,
вроде того  запаса пищи, которым птица-баба набивает свой мешок. Это,  -- не
личное, что решает здесь мысль: это в личной ипостаси  реально преображается
всемирная плоть, ибо эта плоть едина во всем и всякое существенное изменение
в атоме есть бесповоротный акт космический.
     Нужны   ли   примеры?   Но   вот   два  героических   образчика.   Джон
Бениан[32], бедный и  грубый лудильщик старых котлов, среди своей
темной жизни (он жил в глухом английском местечке, в XVII веке) внезапно был
объят необычайной скорбью. Он с детства знал ту простую евангельскую истину,
которую знаем и мы все, --  и вдруг она ожила в нем.  И вот началась  борьба
между  сверхиндивидуальной истиной и индивидуальной  волей. Внутренний голос
неотступно  спрашивал: хочешь  ли ты  отринуть  грех  или  остаться  с ним и
погубить свою душу? Два с половиною года продолжалось это мученье. "Однажды,
-- рассказывает Бениан, -- я пошел  в соседний город, сел на улице на скамью
и погрузился в  глубокое раздумье о той  мерзости, в которую погрузила  меня
моя  греховность.  И после  долгого  размышления  я  поднял  голову,  и  мне
казалось, что я вижу,  как  солнце отказывается  поделиться со мной светом и
как даже черепицы на крышах сговариваются против меня. Они гнушались мною, и
я не смел оставаться рядом, так как согрешил  против Спасителя. О, насколько
счастливее меня была всякая тварь! Для меня одного не было спасения!"
     Бениан   победил  и  воскрес  для   новой  жизни.  Двести  лет   спустя
Карлейль[33] в другой плоскости пережил ту же борьбу. Его дух был
долго скован  чувственным  страхом, который знают столь  многие.  Карлейль в
"Sartor Resartus"[34] рассказывает, как совершилась в нем победа:
"Но тут вдруг возникла во мне Мысль, и  я  спросил  себя: "Чего ты  боишься?
Ради  чего, подобно какому-нибудь трусу, ты постоянно тоскуешь и плачешь, от
всех скрываешься и дрожишь? Презренное двуногое! Чему равняется итог худшего
из, того, что перед тобой  открыто?  Смерти? Хорошо, Смерти, скажи также  --