была  такова,  что  поощряла  самый  необузданный  фатализм,   --  настоящее
магометанство.  За всю грязь  и  неурядицу личной и  общественной жизни вину
несло  самодержавие, --  личность признавалась  безответственной.  Это  была
очень   удобная  вера,  вполне  отвечавшая   одной   из  неискоренимых  черт
человеческой натуры -- умственной и нравственной лени.
     Теперь  наступает другое  время, чреватое многими  трудностями. Настает
время, когда юношу на пороге жизни уже не  встретит готовый идеал, а каждому
придется самому определять для себя  смысл  и направление своей жизни, когда
каждый будет чувствовать себя ответственным за все, что он делает, и за все,
чего он не делает. Еще будут  рецидивы общего увлечения политикой, не замрет
политический интерес и в каждой  отдельной  душе. Там,  где по  политическим
причинам  искажена  вся жизнь, подавлены  мысль и слово и миллионы  гибнут в
нищете и невежестве,  -- там оставаться равнодушным к делам политики было бы
противоестественно  и  бесчеловечно.  Жизнь  не идет по  одной прямой линии.
Минутами, когда боль,  стыд, негодование снова достигнут в обществе  великой
остроты  или когда удачно  сложатся внешние обстоятельства,  опять  и  опять
будут  взрывы  освободительной  борьбы,  старая  вера  вспыхнет  и  наполнит
энтузиазмом сердца. Но каждый раз после вспышки общество будет разоружаться,
--  только  старые поколения  нынешней  интеллигенции  до  смерти  останутся
верными  едино-спасающей  политике.  Над молодежью тирания гражданственности
сломлена надолго, до тех пор, пока личность, углубившись в себя, не  вынесет
наружу новой формы общественного  идеализма. Будет  то,  что и в семье, и  у
знакомых,   и  среди   школьных  товарищей   подросток   не  услышит  ничего
определенного. Наши отцы и мы вырастали в единобожии, в атмосфере Писарева и
Михайловского.  Юноша  ближайших  лет  не  найдет  готового  общепризнанного
догмата; он встретит разнообразие мнений, верований и вкусов, которые смогут
служить  ему только руководством при выборе,  но не отнимут  у него  свободы
выбора. Выбирать ему  придется самому, притом  безотносительно  к какой-либо
внешней   цели,  а  только  в  соответствии   с  запросами   и  склонностями
собственного духа, и, следовательно, самою силою вещей  он будет приведен  к
тому,  чтобы сознать самого себя и осмыслить свое отношение к миру, -- а мир
будет  лежать  пред ним  весь открытый,  не  так,  как было с  нами, которым
общественное мнение  воспрещало  зачитываться Фетом  под страхом  по крайней
мере насмешки. И потом, вырастая, он будет собственной личностью отвечать за
каждый свой шаг, и ничто ни разу в течение всей жизни не снимет с  него этой
свободно-сознательной ответственности.  Я глубоко верю, что духовная энергия
русской интеллигенции на время уйдет внутрь, в личность, но столь  же твердо
знаю  и  то,  что  только  обновленная  личность  может  преобразовать  нашу
общественную  действительность и что она  это  непременно сделает (это будет
тоже часть ее личного дела), и  сделает  легко, без тех мучительных усилий и
жертв, которые так мало помогли обществу в прошлом.
     Из  этого прошлого интеллигенция выносит  не  только духовную нищету  и
расстройство  нервов,  но  и  некоторое  положительное  наследство.  Тирания
общественности  искалечила личность, но вместе с тем провела ее чрез суровую
школу. Огромное значение имеет тот факт, что целый  ряд поколений прожил под
властью  закона,  признававшего  единственным  достойным  объектом  жизни --
служение общему благу, т. е. некоторой  сверхличной  ценности. Пусть на деле
большинство  не  удовлетворяло  этому   идеалу  святости,  но  уже  в  самом
исповедании  заключалась  большая воспитательная сила.  Люди,  как и  везде,
добивались личного успеха,  старались изо дня в  день устроиться выгоднее  и
при  этом  фактически  попирали  всякий идеализм;  но  это  делалось как  бы
зажмурив  глаза, с тайным  сознанием своей  бессовестности, так  что как  ни
велик был у нас, особенно в верхних слоях интеллигенции, разгул делячества и
карьеризма -- он никогда не был  освящен  в теории. В  этом коренное отличие
нашей интеллигенции  от западной, где забота о личном  благополучии является
общепризнанной нормой, чем-то таким, что разумеется само собою. У нас она --
цинизм,  который  терпят  по  необходимости, но  которого никто не  вздумает
оправдывать принципиально.
     Этот   укоренившийся  идеализм   сознания,   этот   навык  нуждаться  в
сверхличном  оправдании  индивидуальной  жизни представляет собою величайшую
ценность, какую оставляет нам в наследство религия общественности. И  здесь,
как  во всем, нужна мера. То фанатическое  пренебрежение ко всякому эгоизму,
как  личному, так и государственному, которое было одним из главных догматов
интеллигентской   веры,   причинило   нам    неисчислимый    вред.   Эгоизм,
самоутверждение  --  великая  сила;  именно она  делает, западную  буржуазию
могучим  бессознательным  орудием   Божьего  дела  на  земле.  Нет  никакого
сомнения, что начинающийся  теперь процесс сосредоточения  личности  в самой
себе  устранит эту  пагубную односторонность. Можно было  бы даже  опасаться
обратного,  именно  того, что  на  первых  порах  он поведет  к  разнузданию
эгоизма, к поглощению личности заботою о  ее  плотском благополучии, которое
так долго было  в. презрении. Но применительно к русской интеллигенции  этот
страх  неуместен. Слишком глубоко укоренилась в  ней  привычка видеть  смысл
личной жизни в идеальных благах,  слишком много накопила она и положительных
нравственных  идей,  чтобы  ей  грозила  опасность  погрязнуть  в  мещанском
довольстве.  Человек  сознает,  что цель была  ошибочна  и неверен  путь, но
устремление  к идеальным  целям  останется.  В  себе  самом  он найдет  иные
сверхличные   ценности,  иную   мораль,   в  которой  мораль   альтруизма  и
общественности растает, не исчезнут -- и не будет в нем раздвоения между "я"
и "мы", но всякое объективное благо станет для него личной потребностью.
     Цель этих страниц -- не опровергнуть старую  заповедь и не  дать новую.
Движение, о котором я говорю, --  к творческому личному самосознанию, -- уже
началось я только свидетельствую  о нем. Оно не  могло не  начаться рано или
поздно, потому что этого требовала  природа человеческого  духа,  так  долго
подавленная. И точно так же, в  силу этой  своей естественности, движение не
может остановиться, но несомненно будет расти и упрочиваться, захватывая все
новые круги;  можно сказать, что оно имеет в  себе имманентную  силу, как бы
принудительную  власть   над   людьми.  Но  всякое   общественное   движение
воспринимается  в  двух формах: в целом  обществе оно  -- стихийный  процесс
коллективного духа,  в отдельном человеке -- свободное нравственное дело,  в
котором главная роль принадлежит личному  сознанию.  Оттого и  у нас  теперь
настоятельно нужно  разъяснять людям смысл кризиса, переживаемого обществом,
для  того  чтобы  отдельные  сознания  по  косности  или  незнанию  сами  не
оставались неподвижными и не задерживали друг друга.

Б. Кистяковский. В ЗАЩИТУ ПРАВА

     (Интеллигенция и правосознание)

     Право не может быть поставлено рядом с такими духовными ценностями, как
научная истина, нравственное совершенство, религиозная святыня. Значение его