выработанным  различными  партиями,  выражающими  требования тех  социальных
групп или  классов, представителями  которых они являются. Само  современное
государство  основано  на  компромиссе,  и  конституция  каждого  отдельного
государства  есть  компромисс,  примиряющий  различные  стремления  наиболее
влиятельных  социальных  групп в  данном  государстве.  Поэтому  современное
государство с  социально экономической точки зрения только чаще всего бывает
по преимуществу буржуазным, но оно  может быть и по преимуществу дворянским;
так,   например,   Англия   до   избирательной   реформы   1832   года  была
конституционным  государством,  в   котором  господствовало   дворянство,  а
Пруссия, несмотря на шестидесятилетнее существование конституции, до сих пор
больше является  дворянским, чем буржуазным государством. Но конституционное
государство  может быть и по преимуществу рабочим и крестьянским, как это мы
видим на примере  Новой  Зеландии и Норвегии. Наконец, оно может быть лишено
определенной  классовой  окраски  в  тех  случаях,   когда,  между  классами
устанавливается равновесие и  ни  один из существующих  классов не  получает
безусловного  перевеса.  Но  если  современное  конституционное  государство
оказывается  часто  основанным  на  компромиссе  даже  по  своей  социальной
организации,  то  тем более оно  является таковым  по  своей политической  и
правовой   организации.   Это   и   позволяет   социалистам,   несмотря   на
принципиальное  отрицание   конституционного  государства  как  буржуазного,
сравнительно легко с ним уживаться и, участвуя в парламентской деятельности,
пользоваться им как средством. Поэтому и Кавелин, и Михайловский были правы,
когда  предполагали,  что конституционное  государство в  России  будет  или
дворянским,  или  буржуазным; но  они были  неправы,  когда  выводили отсюда
необходимость непримиримой  вражды  к  нему  и не  допускали  его  даже  как
компромисс; на  компромисс  с  конституционным государством  идут социалисты
всего мира.
     Однако  важнее  всего  то,  что,  как  было  отмечено   выше,  Кавелин,
Михайловский  и вся  русская  интеллигенция,  следовавшая  за ними, упускали
совершенно из вида правовую природу конституционного государства. Если же мы
сосредоточим   свое  внимание  на   правовой   организации  конституционного
государства,  то для уяснения его  природы мы должны  обратиться  к  понятию
права   в  его   чистом  виде,  т.  е.  с   его  подлинным  содержанием,  не
заимствованным из экономических и  социальных  отношений. Тогда недостаточно
указывать на то, что право разграничивает  интересы или  создает  компромисс
между  ними, а надо прямо  настаивать на том, что право только там, где есть
свобода личности. В этом смысле правовой порядок есть система отношений, при
которых все лица данного общества обладают  наибольшей свободой деятельности
и самоопределения. Но в этом смысле правовой  строй нельзя противопоставлять
социалистическому   строю.  Напротив,  более   углубленное  понимание  обоих
приводит  к  выводу, что они тесно друг с другом связаны, и социалистический
строй  с   юридической   точки  зрения  есть  только  более  последовательно
проведенный    правовой    строй.   С    другой    стороны,    осуществление
социалистического  строя  возможно только тогда,  когда  все его  учреждения
получат вполне точную правовую формулировку.
     При общем убожестве  правового сознания  русской интеллигенции и  такие
вожди  ее, как  Кавелин и  Михайловский,  не могли  пытаться  дать  правовое
выражение --  первый для своего демократизма, а  второй  для социализма. Они
отказывались даже отстаивать хотя  бы минимум правового  порядка, и  Кавелин
высказывался  против конституции,  а  Михайловский скептически  относился  к
политической  свободе. Правда, в  конце семидесятых  годов события заставили
передовых  народников   и  самого  Михайловского  выступить  на  борьбу   за
политическую  свободу. Но эта  борьба, к  которой народники пришли  не путем
развития  своих  идей,  а  в  силу  внешних   обстоятельств  и  исторической
необходимости,  конечно, не могла увенчаться успехом. Личный  героизм членов
партии "Народной воли" не мог  искупить основного идейного дефекта не только
всего народнического движения, но и всей русской  интеллигенции. Наступившая
во   второй   половине  восьмидесятых  годов  реакция  была  тем  мрачнее  и
беспросветнее,  что  при отсутствии  каких бы  то  ни  было правовых основ и
гарантий для нормальной общественной жизни наша интеллигенция не была даже в
состоянии  вполне отчетливо сознавать всю бездну  бесправия русского народа.
Не было теоретических формул, которые определяли бы это бесправие.
     Только новая  волна западничества, хлынувшая в  начале девяностых годов
вместе  с  марксизмом, начала  немного прояснять правовое  сознание  русской
интеллигенции. Постепенно русская интеллигенция стала усваивать азбучные для
европейцев истины, которые в свое время действовали  на нашу  интеллигенцию,
как величайшие откровения.  Наша интеллигенция, наконец, поняла, что  всякая
социальная борьба  есть борьба политическая,  что политическая свобода  есть
необходимая   предпосылка   социалистического   строя,  что  конституционное
государство, несмотря  на господство в нем буржуазии, предоставляет рабочему
классу  больше  простора для борьбы  за  свои интересы,  что  рабочий  класс
нуждается прежде всего  в  неприкосновенности личности  и  в свободе  слова,
стачек,  собраний и союзов, что борьба за политическую свободу есть первая и
насущнейшая задача всякой социалистической партии  и т.д., и т.д. Можно было
ожидать,  что  наша  интеллигенция  наконец  признает  и  без  относительную
ценность личности и потребует осуществления ее прав и неприкосновенности. Но
дефекты  правосознания нашей  интеллигенции не так легко устранимы. Несмотря
на школу марксизма, пройденную ею, отношение ее к праву осталось прежним. Об
этом   можно   судить   хотя   бы   по   идеям,   господствующим   в   нашей
социал-демократической  партии, к которой еще  недавно примыкало большинство
нашей  интеллигенции.  В  этом  отношении  особенный  интерес   представляют
протоколы   так   называемого   Второго   очередного   съезда    "Российской
социал-демократической  рабочей партии",  заседавшего в  Брюсселе в  августе
1903 года и  выработавшего программу и устав партии.  От первого съезда этой
партии, происходившего  в  Минске в  1898  году, не сохранилось  протоколов;
опубликованный  же  от  его  имени  манифест не был выработан и утвержден на
съезде,  а  составлен П.  Б.  Струве  по  просьбе одного члена  Центрального
Комитета. Таким образом, "полный текст протоколов  Второго очередного съезда
Р.С.-Д.Р.П.", изданный  в Женеве в 1903 году, представляет первый по времени
и  потому  особенно  замечательный  памятник мышления  по вопросам  права  и
политики  определенной  части  русской  интеллигенции,   организовавшейся  в
социал-демократическую  партию. Что  в  этих  протоколах  мы  имеем  дело  с
интеллигентскими мнениями, а не с мнениями членов "рабочей партии" в  точном
смысле  слова,  это  засвидетельствовал участник съезда  и один из  духовных
вождей русской социал-демократии того времени, г. Старовер (А. Н. Потресов),
в   своей   статье   "О   кружковом    марксизме   и   об    интеллигентской
социал-демократии"[xxiv] .
     Мы, конечно, не можем  отметить здесь  все случаи, когда в  ходе прений
отдельные участники съезда  обнаруживали  поразительное отсутствие правового
чувства и полное непонимание значения юридической правды. Достаточно указать