Социальные  результаты   смуты  для  низов  населения  были  не  только
ничтожные,   они  были   отрицательные,  Поднявшись  в  анархическом  бунте,
направленном   против  государства,   оседлые  низы  только  увеличили  свое
собственное  закрепощение  и  социальную  силу  "господ".  И  вторая   волна
социальной  смуты  XVII  в.,  движение, связанное  с именем Стеньки  Разина,
стоившее  множества  жертв, бессмысленно-жестокое, совершенно "воровское" по
своим  приемам,  так   же  бессильно,  как  и  первая  волна,  разбилась   о
государственную мощь.
     В  этом   отношении   пугачевщина   не  представляет   ничего   нового,
принципиально отличного от смуты 1698 -- 1613 гг.  и от разиновщины. Тем  не
менее  социальный  смысл  и социальное  содержание всех  этих  движений и  в
особенности  пугачевщины  громадны: они могут быть выражены в двух словах --
освобождение    крестьян.   Пугачев    манифестом   31   июля   1774    года
противогосударственно предвосхитил  манифест 19-го февраля  1861  г. Неудача
его "воровского" движения была неизбежна: если освобождение крестьян в XVIII
и в  начале XIX в. было для государства  и  верховной власти  -- по причинам
экономическим и  иным  --  страшно  трудным делом,  то  против государства и
власти   осуществить   его   тогда  было  невозможно.   Дело   крестьянского
освобождения   было  не   только   погублено,   но  и   извращено   в   свою
противоположность "воровскими"  противогосударственными методами  борьбы  за
него.
     Носителем  этого  противогосударственного "воровства"  было как в XVII,
так и в  XVIII  в. "казачество" "Казачество" в то время было не тем, чем оно
является  теперь: не войсковым  сословием,  а  социальным слоем  всего более
далеким от государства и всего более ему враждебным. В этом слое были навыки
и  вкусы  к военному делу, которое,  впрочем, оставалось у  него  на  уровне
организованного коллективного разбоя.
     Пугачевщина была последней попыткой казачества поднять и повести против
государства  народные низы. С  неудачей этой  попытки казачество  сходит  со
сцены   как   элемент,   вносивший   в   народные   массы   анархическое   и
противогосударственное  брожение. Оно  само подвергается огосударствлению, и
народные массы в  своей  борьбе  остаются одиноки, пока место  казачества не
занимает  другая  сила.  После того  как  казачество в  роли  революционного
фактора  сходит на нет, в русской жизни зреет  новый элемент, который -- как
ни  мало  похож  он  на казачество  в  социальном  и бытовом  отношении -- в
политическом  смысле  приходит  ему  на  смену,  является  его  историческим
преемником. Этот элемент -- интеллигенция.
     Слово  "интеллигенция"  может   употребляться,   конечно,  в  различных
смыслах. История этого слова в  русской  обиходной и литературной речи могла
бы составить предмет интересного специального этюда.
     Нам приходит на память, в каком смысле говорил в тургеневской "Странной
истории" помещик-откупщик: ""У нас смирно; губернатор меланхолик, губернский
предводитель  --  холостяк.  А  впрочем, послезавтра в  дворянском  собрании
большой  бал. Советую  съездить:  здесь  не  без  красавиц. Ну,  и  всю нашу
интеллигенцию вы  увидите". Мой знакомый, как человек, некогда обучавшийся в
университете,  любил  употреблять  выражения  ученые.  Он  произносил  их  с
иронией, но и  с уважением. Притом известно, что занятие откупами,  вместе с
солидностью, развивало в людях некоторое глубокомыслие".
     Мы разумеем под интеллигенцией, конечно, не публику, бывающую на  балах
в дворянском собрании.
     Мы разумеем под этим наименованием даже не "образованный класс". В этом
смысле  интеллигенция  существует  в  России  давно,  ничего  особенного  не
представляет и никакой  казаческой миссии  не осуществляет. В известной мере
"образованный класс" составляла в России всегда некоторая часть духовенства,
потом первое место в этом отношении заняло дворянство.
     Роль  образованного  класса  была и остается  очень  велика  во  всяком
государстве;  в  государстве  отсталом,  лежавшем  не  так давно на  крайней
периферии европейской культуры, она, вполне естественно, является громадной.
     Не об  этом классе и не  об его  исторически понятной, прозрачной роли,
обусловленной культурною  функцией просвещения,  идет речь в  данном случае.
Интеллигенция  в  русском  политическом  развитии   есть  фактор  совершенно
особенный:  историческое  значение  интеллигенции  в России  определяется ее
отношением к государству в его идее и в его реальном воплощении.
     С  этой   точки  зрения   интеллигенция,  как  политическая  категория,
объявилась в русской исторической жизни лишь  в эпоху реформ  и окончательно
обнаружила себя в революцию 1905 -- 07 гг.
     Идейно же она была подготовлена в замечательную эпоху 40-х гг.
     В  облике  интеллигенции,   как  идейно-политической  силы   в  русском
историческом развитии,  можно различать постоянный  элемент, как  бы твердую
форму, и  элемент более изменчивый, текучий  --  содержание.  Идейной формой
русской интеллигенции является  ее отщепенство, ее отчуждение от государства
и враждебность к нему.
     Это отщепенство выступает  в духовной истории  русской  интеллигенции в
двух  видах:  как  абсолютное  и  как  относительное. В абсолютном виде  оно
является  в  анархизме,  в  отрицании государства  и  всякого  общественного
порядка  как  таковых   (Бакунин   и  князь  Кропоткин).  Относительным  это
отщепенство является  в разных видах  русского революционного радикализма, к
которому я отношу прежде всего разные формы русского социализма. Исторически
это  различие между  абсолютным и  относительным  отщепенством несущественно
(хотя анархисты на нем настаивают), ибо принципиальное отрицание государства
анархизмом  есть   нечто  в   высокой   степени  отвлеченное,  так  же   как
принципиальное признание необходимости общественной власти (т. е. в сущности
государства)  революционным  радикализмом   носит  тоже  весьма  отвлеченный
характер  и  стушевывается  пред враждебностью  к  государству  во всех  его
конкретных определениях. Поэтому  в известном смысле марксизм, с его учением
о классовой борьбе и государстве как организации  классового господства, был
как  бы  обострением и  завершением интеллигентского противогосударственного
отщепенства. Но  мы  определили  бы сущность интеллигенции неполно,  если бы
указали   на   ее   отщепенство   только  в   вышеочерченном   смысле.   Для
интеллигентского отщепенства характерны не только его противогосударственный
характер, но  и  его  безрелигиозность.  Отрицая государство,  борясь с ним,
интеллигенция  отвергает  его  мистику  не   во  имя  какого-нибудь  другого
мистического или религиозного  начала,  а  во  имя  начала  рационального  и
эмпирического.
     В   этом   заключается   глубочайшее   философское   и  психологическое
противоречие,  тяготеющее над интеллигенцией. Она отрицает мир во имя мира и
тем самым не служит ни миру,  ни Богу. Правда, в русской литературе с легкой
руки, главным образом, Владимира Соловьева установилась своего рода  легенда
о  религиозности русской  интеллигенции.  Это,  в  сущности, -- применение к
русской   интеллигенции  того   же  самого  воззрения,  --  на  мой   взгляд