нуждающемуся в няньке для воспитания  к "сознательности", непросвещенному  в
интеллигентском смысле слова.
     В нашей литературе много  раз  указывалась духовная оторванность  нашей
интеллигенции от народа. По мнению Достоевского, она пророчески  предуказана
была уже Пушкиным, сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем Евгения
Онегина,  открывшего  собой  целую  серию  "лишних людей". И  действительно,
чувства  кровной исторической связи, сочувственного интереса,  любви к своей
истории, эстетического ее  восприятия поразительно малы  у интеллигенции, на
ее  палитре  преобладают две  краски,  черная  для прошлого  и  розовая  для
будущего (и,  по контрасту, тем яснее  выступает духовное величие и  острота
взора наших великих писателей, которые, опускаясь в глубины русской истории,
извлекали  оттуда "Бориса Годунова", "Песню о купце  Калашникове", "Войну  и
мир"). История является, чаще всего, материалом для применения теоретических
схем, господствующих в данное время  в умах  (напр[имер],  теорий  классовой
борьбы), или же для целей публицистических, агитационных.
     Известен также и космополитизм русской интеллигенции[xvii] .
Воспитанный на отвлеченных схемах просветительства, интеллигент естественнее
всего   принимает   позу   маркиза   Позы[30],   чувствует   себя
"Weltburger[31]-ом",  и этот  космополитизм  пустоты,  отсутствие
здорового национального чувства, препятствующее  и  выработке  национального
самосознания, стоит в связи с вненародностью интеллигенции.
     Интеллигенция  еще не продумала национальной проблемы, которая занимала
умы  только   славянофилов,   довольствуясь   "естественными"   объяснениями
происхождения    народности   (начиная    от   Чернышевского,    старательно
уничтожавшего          самостоятельное         значение         национальной
проблемы[xviii]   ,  до   современных   марксистов,  без  остатка
растворяющих ее в классовой борьбе).
     Национальная идея опирается не только на этнографические и исторические
основания,  но  прежде  всего на религиозно-культурные, она основывается  на
религиозно-культурном  мессианизме, в  который  с необходимостью  отливается
всякое  сознательное  национальное  чувство.  Так  это  было  у  величайшего
носителя религиозно-мессианской идеи -- у древнего Израиля, так это остается
и  у  всякого  великого  исторического  народа.  Стремление  к  национальной
автономии, к сохранению национальности,  ее защите есть только отрицательное
выражение   этой  идеи,  имеющее  цену  лишь  в   связи  с   подразумеваемым
положительным  ее  содержанием.   Так  именно  понимали  национальную   идею
крупнейшие  выразители  нашего  народного   самосознания   --   Достоевский,
славянофилы, Вл. Соловьев, связывавшие ее с мировыми задачами русской церкви
или  русской культуры.  Такое понимание национальной идеи  отнюдь не  должно
вести   к   националистической  исключительности,   напротив,   только   оно
положительным образом  обосновывает идею братства народов, а не безнародных,
атомизированных  "граждан"  или  "пролетариев  всех  стран", отрекающихся от
родины.  Идея народности, таким образом понимаемая, есть одно из необходимых
положительных  условий прогресса  цивилизации. При своем космополитизме наша
интеллигенция,  конечно,  сбрасывает  с  себя  много  трудностей,  неизбежно
возникающих       при       практической       разработке       национальных
вопросов[xix] , но это покупается дорогою ценою  омертвения целой
стороны души, притом  непосредственно  обращенной к народу,  и потому, между
прочим,  так   легко  эксплуатируется  этот  космополитизм   представителями
боевого, шовинистического  национализма,  у которых  оказывается,  благодаря
этому, монополия патриотизма.
     Но глубочайшую пропасть между интеллигенцией и народом вырывает даже не
это,  поскольку  это  есть  все-таки  лишь  производное  различие;  основным
различием остается отношение  к религии. Народное  мировоззрение и  духовный
уклад  определяется  христианской  верой.  Как  бы  ни  было   далеко  здесь
расстояние  между   идеалом  и  действительностью,  как  бы  ни  был  темен,
непросвещен народ наш, но идеал его -- Христос и Его учение[xx] ,
а норма  -- христианское  подвижничество.  Чем, как не подвижничеством, была
вся   история  нашего  народа,  сдавившей   его  сначала  татарщиной,  затем
московской   и   петербургской   государственностью,  с   этим  многовековым
историческим  тяглом, стоянием  на посту  охраны  западной  цивилизации и от
диких  народов, и  от  песков  Азии,  в  этом  жестоком  климате,  с вечными
голодовками,  холодом,  страданиями. Если народ  наш мог вынести  все  это и
сохранить свою душевную силу, выйти  живым,  хотя бы и искалеченным, то  это
лишь потому, что  он имел источник духовной  силы  в своей  вере и в идеалах
христианского   подвижничества,  составляющего   основу  его   национального
здоровья и жизненности.
     Подобно  лампадам, теплившимся в иноческих  обителях[xxi]  ,
куда  на  протяжении  веков  стекался  народ,  ища нравственной  поддержки и
поучения, светили  Руси  эти идеалы,  этот  свет  Христов,  и,  поскольку он
обладает этим светом, народ наш, -- скажу это не обинуясь, -- при всей своей
неграмотности,  просвещеннее  своей  интеллигенции.   Но  именно  в  этом-то
центральном  пункте  ко всему, что  касается  веры  народной,  интеллигенция
относилась и относится с полным непониманием и даже презрением.
     Поэтому  и соприкосновение интеллигенции и  народа  есть  прежде  всего
столкновение  двух вер, двух  религий.  И влияние  интеллигенции  выражается
прежде  всего тем, что она, разрушая  народную религию, разлагает и народную
душу,  сдвигает  ее с ее незыблемых доселе вековых оснований. Но что же дает
она взамен? Как сама она понимает задачи народного просвещения? Она понимает
их  просветительски,  т. е.  прежде всего  как  развитие  ума  и  обогащение
знаниями. Впрочем, за  недостатком времени, возможности и,  что  еще важнее,
образованности  у  самих просветителей  эта задача заменяется  догматическим
изложением учений, господствующих в  данное время  в данной партии (все это,
конечно, под маркой самой строгой научности), или же сообщением разрозненных
знаний из разных  областей.  При этом сказывается  сильнейшим образом и  вся
наша общая некультурность, недостаток школ, учебных пособий и, прежде всего,
отсутствие простой  грамотности.  Во  всяком  случае,  задача просвещения  в
интеллигентском  смысле  ставится  впереди  первоначального обучения,  т. е.
сообщения элементарных знаний  или  просто  грамотности. Для интеллигентских
просветителей задачи эти связываются неразрывно с политическими и партийными
задачами, для  которых  поверхностное  просвещение есть  только  необходимое
средство.
     Все  мы уже видели, как содрогнулась народная душа после прививки ей  в
значительной  дозе  просвещения в  указанном смысле, как прискорбна была  ее
реакция на эту духовную опустошенность в виде роста преступности сначала под
идейным предлогом, а потом и без этого предлога[xxii] .  Ошибочно
думает интеллигенция, чтобы  русское  просвещение  и  русская культура могли
быть  построены на атеизме как духовном основании, с  полным  пренебрежением
религиозной культуры личности  и с  заменой  всего  этого простым сообщением
знаний.  Человеческая  личность не есть  только  интеллект, но прежде всего,