Следом поскакали оружные слуги, покатилась крытая повозка с боярыней и десятка два телег со всяким припасом.
     - Государь наш еще вчера собрался ехать, да не успел, - сказал Терентий, когда последняя телега выехала на улицу и привратник закрыл дубовые ворота. - Вишь, снадобье дал, теперя ребенку полегчает.
     - Так-то оно так, - отозвалась Анфиса, - спасибо боярину. Однако... - она замялась, - надоть господу богу во здравие младенца молитву вознести. У Андроника-монастыря родной дядя Степана в монасех. Вот бы нам туда... - Она с мольбой посмотрела на мужа.
     - Молитва никогда не помешает, - поддержал Терентий. - Сегодня в Покровском соборе сам новопоставленный владыка Филипп службу правит. Твоей молитве рядом со святительской сподручнее до бога дойти... Вот что, Степан, запрягу-ка я лошадку ради болящего младенца. Сначала к Покровскому собору поедем, а после и к Андроникову монастырю. А сейчас - ко мне. Женка пусть снадобье варит, а мы с тобой покалякаем.
     Терентий Лепешка знатно угостил Степана Гурьева и его жену Анфису. Стол был заставлен всякой всячиной. От малосольных огурцов шел щекотливый чесночный дух. За обедом земляки выпили хмельного и разговорились.
     - Сколь времени, милай, ты в Москве не был? - спросил хозяин, выслушав деревенские новости.
     - Три года, Терентий Григорьевич.
     - Три года? За три года у нас в Москве крутая каша заварилась, не приведи бог.
     - Как тебя понимать, Терентий Григорьевич?
     - Так и понимай, что каша крутая. За три года столь голов срублено, сколь людей на колья посажены и от других казней сгибли - не счесть.
     - А кто тую кашу заварил?
     - Царские слуги-кромешники.
     - А царь-то, Иван Васильевич, почто слугам волю дал?
     Терентий Лепешка не сразу ответил.
     - Как тебе обсказать, милай. В прошлом годе в день святые Троицы гости к нашему боярину съехались. Знатная застолица была, пиво, мед хмельной пили. Слыхал я разговор промеж гостей, - Терентий понизил голос, - будто большой царский воевода князь Андрей Курбский изменил царю и Русской земле и к литовскому королю отъехал. И другие бояре будто царю изменили. Осерчал Иван Васильевич, от царства хотел отказаться, отъехал в Александрову слободу. От расстройства у него, почитай, все волосья на голове вылезли, похудел, поблек. Теперь царь только кромешникам верит. Говорят, он в Александровой слободе свой монастырь завел и кромешники у него в монасех. И ходят они наособицу, не как все, в черных кафтанах да в черных шапках. Среди них и немцы и татары крещеные есть. А самый матерый у них Малюта Скуратов...
     Степан Гурьев слушал раскрыв рот.
     - И слободской народ другим стал, сколь его теперь в Москве живет - сила. И купцы, и мастера, и ремесленники - все хотят свой голос иметь. Раньше, что сказал господин, то и ладно, а теперь и то им плохо, и то нехорошо. Мы да мы, советы норовят давать, будто без них бояре не разберутся. Разговоры среди горожан вольные пошли. Божественное хулят, попов и церковь... А откуда разговоры идут? От попов же и монасей... - Терентий ухмыльнулся и недоуменно пожал плечами. - До царского уха разговоры ихние достигли, и восхотел он управу на них найти. Кромешники за вольности не милуют.
     - А простой люд, мужиков русских?
     - Против мужиков кромешники зла не держат, - подумав, сказал Терентий. - Однако ежели который боярин попал в опалу, они слуг его и людей без разбора бьют и режут.
     - За что же, Терентий Григорьевич?
     - Бояр и князей за изменные дела, а мужиков для потехи. - Терентий еще подумал. - Для мужиков не так царь страшен, как поместники. Боярин родовитый либо князь от отцов и дедов богатством владеет. И земли у него много, и душ крестьянских на земле тысячи. А поместный дворянин получит за царскую службу триста либо двести десятин и готов из мужиков душу вынуть. Все ему мало, давай и давай. Нашему-то боярину Ивану Петровичу тоже, видать, черед пришел; попал воеводой в Полоцк. Место почетное, спору нет, однако в Москве почета больше... И промеж себя у бояр согласья нет: одни с крымским ханом воевать хотят, а другие с ливонскими немцами... Господи, помилуй нас, грешных, пронеси беду...
     Под разговор мужиков Анфиса сварила корешки, остудила отвар, дала хлебнуть сыну.
     Терентий Лепешка велел запрягать лошадь.
     По бревенчатой мостовой - толстые бревна лежали поперек дороги - телега покатилась к Покровскому собору. Степан Гурьев вертел головой, дивясь большому городу. На Варварке было тесно. Со всех сторон грохотали телеги, запряженные либо одной, либо двумя лошадьми. И всадников было много. Когда ехал боярин либо князь, он бил рукояткой плети по барабану, привязанному у седла, и народ уступал дорогу. А если кто замешкался, тому попадало плетью по спине.
     На телегах везли всякие товары. Белый камень для постройки церквей и палат, кирпичи и бревна. Глиняную посуду и новые осиновые и липовые бочки. Изразцы из красной обожженной глины и кожаные сапоги разного образца и цвета...
     - Лошадей здесь несосчитимое множество, - прошептала Анфиса, прижавшись к мужу, - всю Москву заполонили.
     Телега, на которой ехали земляки, часто останавливалась, уступая дорогу встречным. Громко ругались возчики, расчищая себе путь. Лавки по сторонам улицы еще больше усиливали тесноту. Купцы громкими криками зазывали к себе покупателей.
     - Гойда, гойда! - вдруг раздалось на улице.
     Показались вооруженные всадники в черных одеждах. Сразу наступила тишина, замолкли разговоры, ругань. Люди в испуге прижимались к домам, к заборам. Черные всадники ехали по два в ряд. Копыта коней глухо ударяли по бревнам, позвякивала богатая сбруя.
     - Опришники! - разнеслось по улице. - Опришники!
     Степан не спускал глаз с царских слуг.
     Проехал черный отряд, и всё снова зашевелилось, заголосило...
     Глотнувший боярского снадобья Николенька спокойно спал.
     У Троицкой площади <Красная площадь.> поток телег и лошадей разделился на три рукава. Часть повернула влево, к Москворецкому мосту. Некоторые двинулись в Кремль через Фроловские ворота, а большая часть свернула вправо, к торговым рядам.
     Перед глазами земляков встали величественные стены и башни Кремля. Ниже кремлевских шли зубчатые кирпичные стены, ограждавшие глубокий ров шириной сорок аршин. Выложенный белым камнем, ров тянулся вдоль кремлевской стены от реки Москвы до реки Неглинки. Через ров из Константино-Еленинских ворот, Никольских и Фроловских были переброшены деревянные мосты. Изящный бело-красный Покровский собор, построенный русскими мастерами совсем недавно, в память победы над казанцами, удивлял людей своими размерами, сказочным убранством и разнообразием.
     Вокруг собора плотной стеной толпился народ. Кто хотел помолиться, а кто любовался радостным обликом церкви.
     - Помолись! - буркнул Терентий, махнув рукой. - Пойди-ко проникни в божий храм! Самому бока намнут, а мальчонку и вовсе задушат... Ты подожди нас на возу, Анфиса, а мы на торг. А потом и к старцу Феодору.
     Степан молчал. Насмотревшись на кремлевские стены, крепкие стрелецкие башни, на сказочный Покровский собор, он почувствовал себя частичкой великого русского народа. Его охватила гордость.
     - Да ежели с такой крепостью, нам никакой враг не страшен! - сказал он неожиданно громко, идя вслед за Терентием. - И народа много, и церкви красивые, и дома... Жизню отдать не жалко.
     На площади торговали вразнос. Занимать постройками пространство перед крепостными стенами запрещалось. Только легкие разноцветные палатки, предназначенные на продажу, стояли вдоль кирпичной стены, ограждавшей ров.
     Торговые ряды поражали разнообразием. Купцы в длиннополых суконных кафтанах с трудом поворачивались в тесных лавках. Товары стекались в Москву со всех сторон. С востока шли шелковые и бумажные ткани, ковры, парча, сученый шелк разных цветов, драгоценные камни и оружие. Бухарцы и персы везли товары по Каспийскому морю и по Волге. По ордынской дороге двигались турки, татары, армяне и греки с товарами из Константинополя, Багдада и других жарких южных мест. Купцы из Валахии, Польши и Литвы тоже привезли немало.
     Иноземцам не разрешалось торговать в розницу. Свои товары они продавали русским купцам. Прохаживаясь по рядам, они дивились дешевизне на хлеб, на мед, на пеньку, на мясо и деготь. Любовались изделиями московских ремесленников.
     Англичане, голландцы, датчане и ганзейцы выделялись на торгу своими одеждами, непривычными для русского глаза. Их украшали короткие бархатные штаны, башмаки с серебряными и медными пряжками.
     Столица русского государства приманивала к себе иноземцев обилием и дешевизной товаров. Москву распирало от обилия и богатства. В лице русских купцов они встречали достойных собратьев, не позволявших обманывать себя. Многие иноземцы обижались на это, оставляли после поездок в Москву гневные докладные своим владыкам.
     В Москву приехали сбывать товар и купцы из разных мест Русского государства: суздальцы и новгородцы, владимирские и тверские, казанцы и холмогорцы. Из холодных северных стран привезли моржовую кость и песцовые белые шкурки.
     По рекам и речушкам, по столбовым дорогам и проселкам, на лошадях и лодках, волах и верблюдах везли купцы товары в русскую столицу.
     В нарядной толпе землякам встречались молодые люди бритые и, вопреки обычаю, коротко остриженные. Степан заметил, что щеки и губы у них крашеные, как у женщин. Одеты они были в дорогие парчовые одежды, разукрашенные разноцветными каменьями. Сапоги узкие, вышитые затейливым узором. Модники дружно грызли каленые орешки, сплевывая скорлупу на землю.
     - Великую нужу ноги терпят в сапогах-то, - кивнул Терентий, - узки больно... А под кафтан палки подкладывают, чтобы плечи шире казались... На баб посмотри... - Он толкнул в бок Степана.
     Лица модных набеленных и нарумяненных женщин были похожи на маски. Сходство усугубляли нарисованные чернью брови вместо выщипанных, они круто выгибались кверху.
     Отмахиваясь от наседавших купцов, земляки пробирались дальше. Несколько поодаль, у Николы старого, торговали кожевенным товаром - сумками и кошелями, седлами и уздечками. Тут же висели сетки от комаров и всякого гнуса, изготовленные вологодскими мастерами, и слюдяные фонари. Шапошники, сапожники, кнутовщики, скорняжники, кафтанщики, златокузнецы, суконщики, иконописцы заполонили торговые ряды.
     Терентий и Степан миновали знаменитые мясные ряды. На железных крюках висели туши только что освежеванных коров, быков и баранов. Мясо продавали не на вес, а приблизительно, большими кусками. За мясными тянулись обширные соляные ряды. Здесь половина лавок принадлежала купцам Строгановым.
     В рыбных рядах Степан с удивлением остановился возле большого, в человеческий рост, живого осетра, привезенного с верховьев Волги. Он помещался в деревянном корыте, наполненном водой. Купцы-рыбники торговали паюсной икрой в огромных пятидесятипудовых бочках. Несмотря на сухую погоду, под ногами хлюпала грязь от растаявшего льда, в котором хранилась свежая рыба. Ряды завалены соленой, сушеной и жареной рыбой. Отсюда далеко разносился пронзительный, удушливый запах.
     В одной из лавок два ганзейских купца, присев за колченогий стол, деревянными ложками со смаком ели из большой миски зернистую икру, обильно сдобренную перцем и мелко нарубленным луком.
     Рядом торговали всевозможной птицей, живой и битой.
     - ...Православным христианам, - услышали земляки зычный голос царского глашатая, - от мала до велика именем божьим во лжу не клясться и на криве креста не целовать и иными неподобными клятвами не клясться. Скверными речами и всяким неподобством друг друга не попрекать... Бород не брить и не обсекать, и усов не подстригать...
     Рядом с глашатаем стоял палач в кумачовой рубахе и приказной подьячий. За скверное ругательство на торгу виноватого тут же били палками.
     Наконец Терентий нашел, что искал. На небольшой площади скучилось много народа. Здесь продавалось то, что людям приходится продавать из-за нужды: старое и новое платье, золотые и серебряные вещи и много другого. В одном углу стояли дощатые маленькие домишки, где цирюльники подстригали желающих, не нарушая дозволенного. Волосы с населявшими их насекомыми валялись тут же, отчего и рынок назывался "вшивым". Ноги здесь ступали мягко, словно по толстому войлоку.
     На рынке Терентий купил для Анфисы бухарский шелковый платок, Степану сундучок, обтянутый тюленьей кожей, а больному мальчику глиняный конек-свистульку.
     Вернувшись, земляки уселись на телегу, свесив ноги, и тронулись дальше, к Спасо-Андроникову монастырю. За Варварскими воротами стало просторнее, дорога пошла среди садов и огородов. Миновали бражную тюрьму - для бражников, подобранных в городе на улицах.
     - Грех великий упиваться вином, - вздохнул Терентий. - Другой раз трупом человек лежит и дыханья не видно. Не понять, как вживе остаются... Не по заслугам, а только из милосердия бог им жизнь сохраняет.
     Степан ухмыльнулся и ничего не сказал.
     Запахло болотом. Дорогу часто пересекали неглубокие овражки, ложбинки и ручейки. Этот путь вел из Кремля к большому Яузскому мосту, а оттуда на Владимир и Коломну. На крутом повороте дороги стояла знаменитая на всю Русскую землю церковь Всех святых на Кулишках <На теперешней площади Ногина.>. Ее воздвиг великий князь Дмитрий Донской в память погибших на Куликовом поле воинов. Около церкви толпились нищие. Звеня цепями, юродивый, худой и бледный, бил себя в грудь, приговаривая: "Господи спаси, господи спаси..." Волосы длинные, как у бабы, падали ему на лицо и на плечи.
     Сытая лошаденка Терентия, позванивая колокольцами, бежала рысцой. Лисьи хвосты, подвешенные для украшения, покачивались на оглоблях. Телега громыхала по бревнам. Обильно вскормленные конским навозом, сквозь бревенчатый настил пробивались сорные травы.
     На обширной площади между реками Москвой и Яузой кучами лежали бревна к желтели новые дома.
     - Смотри, - показал кнутовищем Терентий, - здесь разборными домами торгуют. Если погоришь, купцы какой хошь дом за три дня поставят.
     На большом Яузском мосту продавали глиняную посуду, свистелки, разную снедь и квас. Возвышенный берег заняла деревенька гончаров. Громко кричали петухи. Дымились многочисленные круглые горны. Под деревянными навесами лежали рядами кирпичи, выставленные для просушки. У берега в заросших кустарником заводях большие лодки грузились глиняными мисками, кувшинами и горшками. Степан Гурьев увидел на реке среди зеленых кустов свой дощаник и боярскую мельницу.
     Лошадка вывезла земляков на Владимирскую дорогу. Мостовая кончилась, телега тихо покатилась по мягкому, толстому слою пыли. Впереди медленно двигались богомольцы, взбивая босыми ногами пыльное облако.
     От Яузского моста до Спасо-Андроникова монастыря около двух верст. Закрутив концы вожжей на кулаки, Терентий прикрикнул на лошадь.
     Поднявшись на монастырский холм, Терентий подкатил к монастырским воротам. Привязав лошадку, повесив ей на шею холщовую торбу с овсом, земляки, крестясь и кланяясь на монастырские святыни, вошли на обширный двор, под тень ветвистых кленов и вязов.
     Провожая кого-то на кладбище, уныло звонил соборный колокол.


     Из дверей трапезной вышел седенький монах с железной кружкой для сбора подаяний на кожаном поясе. Его провожала черноскуфейная братия.
     - Дядя Аристарх... Отец Феодор, - узнал Степан Гурьев. - А мы к тебе, занемог Николенька. Помолись...
     Отец Феодор перецеловался с земляками. Подняв глаза на золотые кресты собора, зашептал молитву.
     - Аминь, - внятно произнес он и однопалой ладонью перекрестил мальчика. - Выздоровеет... по милости божьей. Ухожу я из монастыря, робята. Душно мне здеся. Отпросился у отца настоятеля деньги на каменные стены собирать.
     - Уходишь, стало быть? - удивился Степан.
     - Для почина тебе, отец Феодор. - Приказчик вынул из кошеля деньгу и опустил в кружку. - Поминай Терентия в молитвах.

Глава третья

СМЕРТЬ ВОЛЧЬЯ ЕСТЬ ЗДРАВИЕ ОВЕЧЬЕ

     В двадцати верстах к востоку от города Полоцка в дремучем болотистом лесу стоял замшелый бревенчатый дом. Прежде он принадлежал одному из литовских вельмож и служил для охотничьих забав. После взятия русскими войсками Полоцка литовский вельможа отъехал в свои вильненские поместья. В охотничьем доме остался доживать свой век старый ловчий Неждан с женой и сыном.
     Получив Полоцкое воеводство, боярин Иван Петрович Федоров побывал однажды на охоте, увидел лесной дом и подумал, что он может пригодиться. Старого ловчего Неждана воевода взял на службу дворецким.
     Дом стоял на берегу лесной речушки, в непроглядной чаще, тянувшейся на десятки верст. Только старик Неждан и его сын по своим приметам могли распознать заросшую молодняком дорогу, когда-то прорубленную в лесу, и среди топких болот провести за собой всадников.
     Прошло больше года после памятной челобитной земских вельмож московскому царю.
     В середине лета от воеводы Федорова пришло Неждану повеление подготовить дом к приезду гостей. В день Петра и Павла у часовни на развилке дорог стали собираться гости. Князья и бояре съезжались на охоту с оружием и слугами. В здешних лесах водились могучие зубры, и поохотиться на свирепого зверя хотели многие. Но не только охота заставила знатных русских людей съезжаться в лесу под Полоцком...
     Неждан с сыном, кланяясь, встречали гостей у часовни и по лесным тропинкам провожали к охотничьему дому. Когда все собрались, боярин Федоров пригласил гостей в небольшую горницу к столу, уставленному напитками и яствами. Перекрестившись на икону, гости уселись молча, без обычных застольных шуток.
     Слуги зажгли восковые свечи. Иван Петрович приказал закрыть окна ставнями, а изнутри - темными бархатными занавесями. Вокруг дома стояли дозорные, верные люди воеводы. Гости утолили голод, выпили хмельного меда. Слуги принесли сладких заедков: пряников, орешков в меду. Говорили о том о сем, но главного разговора не было.
     Иван Петрович прикрыл покрепче двери, задвинул засовы, вернулся к столу и сказал:
     - Дорогие гости, государи, князь Иван Федорович Мстиславский хочет сказать слово.
     Князь Мстиславский - один из самых знатных людей в Московском государстве, потомок великого князя Гедимина, поднялся с места. Окладистая борода покрывала половину его груди. Из-под темных бровей смотрели холодные голубые глаза.
     - Что ж делать нам? - раздался его глуховатый голос. - Царь лишился ума. Как бешеный бык, он топчет лучшие княжеские роды, знатнейших бояр. Неужто будем терпеть и ждать, когда полетят и наши головы?
     - Да сгинет опричнина! - воскликнул Федоров. - Да будет единая Русская земля, ибо от всякого разделения государство запустеет и погибнет.
     - Что же делать? - повторил Мстиславский.
     - Надо нового царя! - крикнул князь Дмитрий Щенятьев.
     Гости опасливо посмотрели друг на друга. Наступила тишина. Боярин Федоров закашлялся, отпил из чаши.
     - Дорогие братья, государи, - сказал он, - сегодня мы говорим и слушаем тайные слова. Все должны дать клятву на святом кресте, что ни смерть, ни пытки не заставят рассказать о нашей беседе. Так я говорю?