- Так, так, - раздались одобрительные голоса. - Поклянемся.
     - Неси Евангелие, святой отец, - продолжал Иван Петрович, обернувшись к своему духовнику, отцу Захарию, сидевшему по правую руку.
     Поп Захарий поднялся из-за стола.
     Пока духовник ходил за Евангелием, все сидели молча.
     Боярин Федоров во всем проявил осторожность. Но он не знал, что рядом с горницей есть маленькая кладовушка, где хранилась посуда.
     Любопытный старик Неждан, смекнув, что русские вельможи съехались не только для застолья и охоты, забрался в нее послушать разговоры.
     Отец Захарий появился вновь в полном облачении. Гости по очереди подходили к нему, торжественно повторяли страшные слова клятвы и целовали крест.
     Собравшихся здесь бояр, князей, воевод и служилых людей объединяла боязнь за свою жизнь, за свои земли и богатство. Произвол царя Ивана и его телохранителей вывел из терпения многих государственных деятелей. Вельможи упорно заступались один за другого, а царь Иван карал заступников, видя в них возмутителей против своей власти. Слуги хотели отомстить своему государю за смерть близких, за унижение и разорение, за пытки и казни без суда и права. Для них царь Иван был не представителем господа бога на земле, а простым смертным, родом стоявший не выше многих.
     В опричнине они видели силу, ограждавшую личную безопасность царя Ивана, и считали опричников разорителями и грабителями Русского государства.
     - Я вот о чем хочу спросить вас, государи, - сказал боярин Федоров, когда все дали клятву, - почему так устроено: ежели польский король или другой христианский владыка кого-нибудь из подданных к себе призовет, радуется тот человек, счастлив и товарищи его поздравляют? А у нас призовет к себе государь - прощайся с женой и детками, пиши завещание... Не поймет царь Иван Васильевич, что нельзя на страхе едином, на опричнине, всю Русскую землю держать. Почему он великий господин, а мы все рабы у него? И ты, Гедиминович, раб, и ты, князь, и ты, боярин... И не вольны мы ни в жизни своей, ни в животе своем. Все, что у нас есть, хотя бы от дедов и прадедов шло, не наше, а царское... - Боярин Федоров вытер вспотевшее лицо. Он говорил от сердца и волновался. Синий шрам от татарской сабли на правой щеке боярина побагровел.
     Гости, уставившись на Федорова, согласно кивали бородами.
     - Раньше хоть жены нашими были. Когда-то царь Иван Васильевич боялся посягнуть на святое таинство брака. А сейчас? Многие, ложась спать, не знают, не увезут ли ночью жену на царскую потеху опричники. Я знаю порядки во многих христианских странах, и нигде нет подобных нашим.
     Иван Петрович замолк и склонил седую голову.
     - Я тоже смотрю, - подал голос князь Василий Серебряный, - такой царь, что своим ближним не верит, нам не надобен. За слово, за укорительный взгляд - в тюрьму, как изменников. Каждый опричник впереди, а ты жди либо плаху, либо пытки.
     - Пусть бы советовался с нами, с боярами, - вступился Федоров. - Ежели не по душе совет, можешь по-своему сделать: на то ты царь. Но ведь он за противное слово на совете опалу кладет, а то и вовсе голову с плеч... Не по старине, не так, как его отец да дед делывали. И опалу положить царь волен. Однако прежде перед боярами оправдаться дай виноватому, а он и слышать не хочет. Лишь бы наговор от кромешника был.
     - Дело говоришь, Иван Петрович, - поддержал князь Мстиславский. - Мы считали, сколь земцев царь выселил из отчих земель: выходит двенадцать тысяч. Шли с пустыми руками, пешком в зимнюю стужу с женами и детьми. Селились на сырых корнях. А на их место опричники. Все в разор, в пыл пошло. Новым хозяевам некогда хозяйством заниматься, грабежом легче деньги добывать. Скажи опричнику слово неучтивое, и выйдет, что самого царя оскорбил. Батогов <Палки или толстые прутья, употреблявшиеся для наказаний.> тебе царский палач, как вору, всыплет... Простому народу вовсе житья не стало, бегут кто куда может.
     - И воюет царь от своей гордыни, - поднял голову князь Василий Серебряный, - сразу против двух врагов. За много лет мирного года не было. Ливонию пошли воевать, а крымский хан наш народ убивает и в полон берет. Русских полоняников каждый год в заморье продают басурмане. Не одобряю, бог благословляет войны праведные. И наказал нас бог, провоевались, скоро хлеба у людей не станет. Расправились бы с крымским ханом, вот и дорога к морю. Не согласен я сейчас с Ливонией воевать.
     - Ты за войну с крымским ханом ратуешь, - пошутил князь Иван Турунтай-Пронский. - Закваска в тебе еще адашевская <Адашев - государственный деятель первых лет правления царя Ивана, впоследствии попал в опалу.> сидит. Смотри, теперь ты золотой, а не серебряный. На двадцать пять тысяч рублей поручители за тебя дали запись...
     Гости засмеялись. Подняли чаши за князя Серебряного.
     - А твое, Михаил Иванович, слово?
     - Мое слово? - не сразу отозвался князь Воротынский, посмотрев невесело на товарищей. - Я тоже стал золотой. И за меня двадцать пять тысяч записано. Не верит мне царь. Ну что ж... Я тоже против Ливонской войны советовал. Дак на меня царь опалился и в Белозерский монастырь загнал. А зачем? Будто я против ливонцев не стал бы воевать. Стал бы, я всегда готов по государеву слову голову положить... Советовал я царю на Дону крепость ставить, а из той крепости воевать Девлет-Гирея. Близко - рукой подать. Как лисицу в норе, поймали бы хана со всеми нечистыми женами.
     - Так ли, князь? - с сомнением произнес Мстиславский. - И у Девлетки заступники найдутся... Турецкий султан и король Жигимонд.
     - Не больно из-за моря размахнешься, да и Жигимонд вряд ли заступится.
     Поднялся дьяк <Высокая государственная должность служивых людей.> посольского приказа Андрей Васильев.
     - Государи! - сказал он, поклонившись. - Война с поганским царем и защита христиан от полона и смерти - богоугодное дело. Однако дела государственные требуют иного рассуждения. Времена теперь иные, нежели при великом князе Василии, батюшке нашего государя. Без вольной заморской торговли не будет богата и сильна земля Русская... Аникей Строганов и гости московские слезно молили великого князя и государя о вольном морском пути в иноземные страны. Надо воевать с Ливонией за море. Но... - дьяк Васильев посмотрел на бояр, - с великим разумением. А государь тиранством своим и казнями, - повысил он голос, - ливонцев напугал, и они города не сдают, сидят до последнего и просят у короля Жигимонда заступы! Государи, - помолчав, продолжал дьяк Васильев, - король Жигимонд давно руку к великому Новгороду тянет. А через Ливонию королевские земли к самому Пскову и Новгороду подступят... Вот и смотрите, нужна ли России война с ливонцами?
     - Так как же, государи? - снова спросил Мстиславский.
     - Мы хотели решить дело добром, - раздался голос князя Ивана Куракина-Булгакова. - Писали челобитную, на коленях молили. Ежели б царь согласился и отменил опричнину, мы бы его больше отца родного почитали и слушались. А царь всех нас в тюрьму засадил, спасибо владыке - заступился. Теперь осталось одно - согнать Ивана с престола.
     - Убить, как бешеную собаку! - крикнул князь Турунтай-Пронский. Он дрожал от возбуждения. Вздрагивала длинная борода, свисавшая с худого лица. - Другого хода нет. Я к латинскому королю в Литву не отъеду, изменником Русской земле, как Курбский, не стану. - Он шумно отсморкнулся и вытер платком нос.
     - Согласны, - дружно отозвались гости.
     - Смерть волчья есть здравие овечье, - пробасил отец Захарий.
     - Пусть царь Иван докажет свое царское прирождение, - побледнев, сказал боярин Федоров.
     Он произнес страшные слова. Царь Иван многое мог простить. Но тех, кто сомневался в его царском происхождении, ждала верная смерть.
     - Но кто будет новым царем? - спросил князь Дмитрий Ряполовский. - Убрать царя Ивана - дело не самое трудное. Найти нового царя - вот задача.
     - Князь Владимир Андреевич Старицкий, - сказал боярин Федоров, - прямой рюрикович, не сумнительный, нравом мягок и милостив.
     Назвать нового царя было законным правом конюшего, председателя боярской думы <В земскую и опричную думы входило всего около двадцати пяти человек. Например, в 1572 году в их составе были: земская дума - И. Ф. Мстиславский, П. В. Морозов, И. В. Шереметев-меньшой, Я. А. Салтыков, В. Ю. Траханиот, Н. Р. Юрьев, М. И. Воротынский, В. А. Глинский, В. Б. Сабуров, И. А. Шуйский; в опричной - бояре: Ф. М. Трубецкой, С. Д. Пронский, П. Т. Шейдяков, П. Д. Пронский, Н. Р. Одоевский, Ф. И. Умный-Колычев, И. А. Бутурлин, В. А. Сицкий; окольничие - Н. В. Борисов-Бороздин, В. И. Умный-Колычев, Д. И. Хворостинин, Д. А. Бутурлин, В. Ф. Ошанин, О. М. Щербатый.>.
     - Но согласится ли он? - спросил кто-то из гостей.
     - Согласия спрашивать не будем, - раздался резкий голос Мстиславского, - боится он царя без памяти. Пока жив царь Иван, князь Владимир согласия не даст.
     - Спрашивать не будем, - поддакнул князь Серебряный.
     - Челобитную грамоту надо изготовить, - предложил боярин Федоров. - Коли увидит Владимир Андреевич, что все за него, - осмелеет.
     - Верно говоришь, - поддержали гости.
     - Пиши!
     Боярина Федорова любили и слушались. Он кивнул дьяку Андрею Васильеву. Дьяк вынул из-за пазухи свиток. Грамоту князю Старицкому с просьбой быть русским царем он написал еще вчера. В шкапчике под иконой взяли перо и чернильницу. Придвинули ближе свечи.
     Гости по очереди подписывались под челобитной грамотой. Толстый князь Куракин-Булгаков, поставив свою подпись, шумно отдувался, как после тяжелой работы. Некоторые со страхом брали в руки перо. Другие прикладывали перстень с печатью.
     Когда все сидящие за столом приложили руку, боярин Федоров вручил грамоту Мстиславскому.
     - Передай князю Володимиру Андреевичу. Кого знаешь и кому веришь, дай подписать. Чем больше людей, тем вернее...
     - И пастыри духовные не согласны, - снова раздался бас отца Захария. - Митрополит <Высший духовный сан на Руси XVI века до избрания патриарха.> Афанасий оставил митрополию, не захотел с опричниками жить, в монастырь ушел. И Герман, митрополит, опричнину порицал, царь за то его прогонил. А митрополит Филипп сказал тако: "Царю и великому князю отставить опришнину, а не отставит царь и великий князь опришнины, и мне в митрополитах быти невозможно". Зазря обижает царь. Земщина по сю сторонь, опришнина по ту сторонь.
     - Церковь отринулась от царя Ивана.
     - Что станет с нами? Долго ли еще муки этой...
     - До самой смерти.
     - Господи, спаси, господи, помоги.
     - Скоро ли война кончится?
     Еще не раз поднимались князья и бояре с гневными речами. Близилась ночь, свечи догорали.
     - Государи! - уже который раз взял слово боярин Федоров. - Я стою за вольность, за такую вольность, когда моя жизнь и мое имущество не зависят от одного государева слова. Я хочу, чтобы суд праведно судил меня. Я хочу, чтобы за мое слово, за мои мысли Малюта Скуратов не тащил бы в свой застенок... А разве нет убытка государю, когда много всякого люда бежит из родной земли? В прежние времена русские люди бежали из Литвы к нам...
     Раздался одобрительный гул, бояре и князья поднялись с мест и дружно кланялись Федорову. Слово конюшего крепко пришлось им по душе.
     - Прав Иван Петрович.
     - Мы все за тебя.
     - Головы на плаху отдадим, не отступим... - шумели вельможи.
     - В адашевские времена не в пример вольготнее было.
     - Братья государи, - призывая к тишине, поднял руку воевода Иван Колычев, - во имя правды на земле, для пользы людей русских я хочу смерти царю Ивану. Даже самый добрый человек, сохраняя свою жизнь, может совершить жестокость. - Он обернулся к юноше, сидевшему рядом. - Василий, сын мой, встань, покажись людям.
     Высокий, красивый парень с темным пушком на верхней губе и на подбородке встал и поклонился всем сидящим.
     - Василий вызван к царю и будет служить у него рындой <Телохранитель.>, - сказал Иван Колычев. - Он ненавидит тирана... пусть станет он карающей десницей.
     Застолица зашумела. По спинам многих побежали мурашки.
     - Подойди ко мне, отрок, - раздался бас протопопа Захария.
     Юноша встал на колени перед священником.
     - Благословляю тебя, раб божий Василий, на доброе дело. Како бог похощет, тако и свершится.
     И протопоп перекрестил юношу, поцеловал его.
     Князь Турунтай-Пронский обнажил меч и, подняв его над столом, крикнул:
     - Смерть убийце - Царю Ивану Васильевичу!
     - Смерть!
     - Смерть! - наперебой раздались голоса.
     Князья и бояре вставали, обнажали мечи и скрещивали их с мечом князя Пронского.
     - Смерть безумцу!
     - Смерть...
     Еле живой от страха выполз из кладовушки старик Неждан. Он и не рад был, что полюбопытствовал.
     Иван Петрович Федоров долго разговаривал с князем Мстиславским в маленькой горнице наверху. Гости давно спали. Разговор был важный, вельможи понимали, что неосторожный шаг может стоить жизни многим людям.
     - Осмотрительность и хладнокровие, - сказал Федоров, прощаясь. - Никогда не забывай, князь. Трусить не надо, а опаску держи.
     К ночи поднялся ветер, зашумел вершинами сосен. Небо заволокло тучами. Изредка в разрывах облаков показывалась луна, освещая бревенчатый домик среди леса и неподвижные фигуры дозорных.
     Гостям предстояла охота на зубра, только через три дня они разъедутся по домам, а воевода заторопился в Полоцк.
     Выбравшись к часовне на развилке дорог, воевода Федоров передернул узду и вытянул коня плетью. Обиженный конь помчался как ветер. За боярином поскакали вооруженные слуги.
     Домой Иван Петрович вернулся поздно, усталый. Не сказав и двух слов жене, он повалился в постель и сразу уснул.
     Во втором часу ночи Федорова разбудил спальник Костюшка. Откинув шелковое покрывало, боярин сел и, позевывая, всунул босые ноги в теплые войлочные туфли.
     Костюшка долго стоял у двери, дожидаясь, пока боярин совсем проснется. Не ожидая приказу, он подал воеводе кувшин с любимым малиновым квасом.
     Иван Петрович сделал несколько глотков, вытер бороду и, накинув на плечи халат, строго спросил:
     - Почто разбудил, али гонец государев прискакал?
     - Господине, - кланяясь, ответил слуга, - дело тайное... - В голосе его чувствовалась тревога. Он посмотрел на спящую боярыню.
     - Ну? - посуровел еще больше воевода.
     - К тебе человек из Литвы... от самого короля Жигимонда. - Губы Костюшки, когда он произносил эти слова, почти не шевельнулись.
     - Где он?
     - У меня в каморе.
     Иван Петрович резко поднялся с постели. Жена вздрогнула, открыла глаза.
     - Я скоро вернусь, спи.
     Костюшка шел впереди, освещая свечой дорогу. Миновали несколько пустых комнат. В горнице, где воевода обычно занимался делами, Костюшка поставил на стол тяжелый подсвечник.
     - Зови! - приказал воевода.
     Иван Петрович и сам был обеспокоен ночным гостем. Посланец польского короля не сулил ничего доброго для опального боярина. Он знал, что в доме есть люди Малюты Скуратова, следившие за каждым его шагом. Но может быть, король хочет воевать Полоцк и предлагает сдать город без боя? Воевода усмехнулся... Посмотрим!..
     Заскрипела тяжелая дверь. В комнату вместе с Костюшкой вошел незнакомый человек в одежде литовского дворянина, покрытой пылью.
     - Подойди, - приказал боярин.
     Незнакомец подошел к столу, смело взглянул в глаза воеводе.
     - Я от польского короля и великого литовского и русского князя Сигизмунда-Августа к тебе, боярин Федоров. Вот грамота. - Он вспорол подкладку кафтана и подал сложенный вчетверо кусок бумаги.
     - Кто ты?
     - Иван Козлов, послужилец князей Воротынских.