- Разве достойно государя сеять ссору между государями, одолевать недруга воровским способом?
     - Ваше величество, - сказал Дженкинсон, волнуясь, - прошу позволения записать все, что я услышал.
     - Нет, я не верю бумаге, скажешь королеве словом, - ответил царь. - Слушай далее... Я было распалился на мою сестру королеву Елизавету. Но лазутчик сознался, что письмо послано нарочно, чтобы возбудить гнев мой против королевы. Пусть она знает, каков Жигимонд... Королева должна быть другом моих друзей и врагом моих врагов. И я буду тако. Англия и Россия да будут во всех делах заодно. - Помолчал и продолжал: - У меня много врагов. Король Жигимонд хочет погубить меня и сеет среди моих подданных смуту. А ежели с кем случится какая-либо беда, - царь понизил голос, - со мной либо с моей сестрой королевой Елизаветой, по тайному ли заговору либо по внешней вражде, и он будет вынужден покинуть свою страну, тот государь со всем семейством и слугами должен получить убежище у другого. И я и моя сестра королева Елизавета должны принять у себя потерпевшего бедствие государя со всеми почестями, какие ему приличествуют... Так передай, как я говорю, чтобы ни мне, ни ей в обиду не было. - Черные глазки царя Ивана впились в англичанина.
     - Я понял, ваше величество. Клянусь передать все королеве, - поспешил заверить Дженкинсон.
     - Ты, Антон, скажи еще моей сестре королеве, что аглицкие купцы получат большие торговые выгоды, если она будет моим другом.
     - Скажу, ваше величество, слово в слово. Благодарю вас.
     - Добро... - Царь снял с пальца перстень с алмазом в большую горошину. - Дарю тебе, а вот деньги на расходы. - Он взял со стола мешочек с золотыми монетами.
     Дженкинсон с поклоном принял подарки.
     - И тебе, толмач, поминок из моих рук. - Царь вручил Ральфу Рюттеру такой же мешочек с золотом.
     Купец повалился на колени:
     - Благодарю, благодарю, ваше величество...
     Дженкинсон преподнес от себя и от имени лондонских купцов, торгующих на Русской земле, золотые часы.
     Царь поблагодарил.
     Часовой колокол Успенской церкви ударил три раза. Царь взглянул в окно и зевнул, прикрыв рот рукой. За окном чернела ночь.
     Прием был окончен. Царь встал и, сняв шапку, сказал:
     - Передай наш сердешный поклон нашей любезной сестре королеве Елизавете, которой мы желаем долгодейственного житья и благопоспешания, - и протянул руку Дженкинсону для целования.
     - Проводи их, Афоня, до ворот, - сказал царь, еще раз зевнув, - и возвращайся. Ивашка Висковатый пусть до самого подворья их проводит. Со стражей, чтобы все честь честью.
     Афанасий Вяземский вернулся через четверть часа. Иван Васильевич сидел в кресле с закрытыми глазами и перебирал четки.
     - Афоня, - сказал царь, открыв глаза, - хорошо ли я сделал, обратившись к аглицкой королеве? Не будет ли порухи государской чести... Говори, не бойся.
     - Порухи госудагственной чести нет нисколь, - ответил Вяземский. - Ты не пгосишь, госудагь, у нее защиты, а вы оба взаимно бегетесь оказывать помощь дгуг дгугу, ежели будет в том нужда... Однако подумай, госудагь, о дгугом. Помилуй бог, но если наступит вгемя, ты уедешь в Аглицкую землю?.. А нас, своих вегных опгичных слуг, бгосишь на гастегзание земским? Уж они не пожалеют для нас ни топога, ни кольев. Подумай, ежели об этом узнает опгичнина? И тогда многие из твоих вегных слуг станут вгагами и пегебгосятся к земским. Глядишь, ты и выехать не успеешь.
     - Узнает опричнина? Но как? - Царь опешил. Подозрение мигом овладело всем его существом. На лице выступили багровые пятна. - Только мы двое ведаем это. Если мне придется покинуть государство, то ты, Афоня, будешь со мной. А до чужих голов какое тебе дело?
     Длинными вздрагивающими пальцами он пригладил бороду.
     - Разве англичане не могут развязать язык? - спокойно отозвался Вяземский. - И тогда опгичнина сведает раньше, чем мы успеем выехать... Пока не поздно, я отгубил бы головы аглицким купцам. К пгодажным шкугам у меня нет веры.
     Царь долго молчал. Он не подумал об этой стороне дела. А ведь Вяземский прав, и купцы действительно могут проговориться. И тогда о царской затее узнают бояре... Плохо, очень плохо. Может быть, и впрямь следует насчет купцов, как советует... Но вслух сказал:
     - Они целовали крест на Евангелии. А вот ты? - Он с подозрением посмотрел на своего любимца. - Поклянись и ты. Ну-ка...
     Афанасий Вяземский поклялся хранить тайну и поцеловал крест.
     Князь Вяземский хорошо изучил характер царя. Он никогда не растравлял его подозрения, наоборот, если видел на лице царя беспокойство, старался развлечь шуткой либо занятным рассказом. Однако свои мысли высказывал прямо и порой грубо. Но царь ему все прощал. Последние дни Афанасий Вяземский все чаще стал задумываться о судьбе Русского государства. Он видел, что опричнина приносит много вреда. Но как помочь делу - не знал.
     - Так-то лучше, - уже спокойнее сказал царь, - клятву всякий бойся нарушить. Не сладко на том свете перед богом ответ держать... Да еще и сковороду каленую лизать придется, ежели клятву солживишь. А ежели солживишь перед царем, то мукам адским во веки веков не будет предела.
     - Пока до божьего суда дойдет, - чуть заметная усмешка тронула губы Вяземского, - Малюта Скугатов все жилы из человека успеет вытянуть. Да и сковогоду он не хуже сатаны умеет калить.
     Царь Иван захлебнулся смехом:
     - Правду говоришь, Гриша охулки на руку не положит. Однако клятва великое дело. Ты не мне, богу клянешься... Скажи, Афоня, скоро ли мастера корабли построят, что в Вологде заложены?
     - Шесть к будущему году обещают, великий госудагь.
     - Следи за ними, Афоня. Отличные должны быть корабли. И лес добротный, и постройка крепкая. Каждый гвоздь пусть оловом покроют, дабы не ржавел... Для нашего царского обихода строятся. - Царь посмотрел на Вяземского. - Может быть, и в заморье с тобой на них поплывем, в гости к Елизавете.
     - Как за своим глазом смотгю за твоими когаблями, великий госудагь. Да и мастега неплохие, Аникей Стгоганов из Холмогог пгислал.
     - Боюсь, погубят меня враги. Не успеешь ты, Афоня, корабли построить, - сказал царь, в голосе его послышалась тоска.
     Афанасий Вяземский посмотрел в глаза государю.
     - Остались ли у тебя вгаги, великий госудагь? Тгетий год Малюта и днем и ночью изводит.
     - Боже милостивый, сколь казнил я людей, а измены не убавилось... - Потрогал четки и продолжал: - Три дня назад я в Москву вернулся. Хотел ливонские города Лужу и Режицу воевать, да не пришлось.
     - Что так?
     - В Ржанский ям Скуратов прискакал, бледен, лица нет. Двух лошадей насмерть загнал. Иван Козлов на дыбе признался, что меня бояре выдать королю Жигимонду хотят. Он со многим войском у наших рубежей поджидает. Заговор. Опять заговор! Ты видишь, Афоня, кто неправду творит?
     - Может, лишнего наговогил? - спросил Вяземский. - Бывает, не выдегживает Малютиных пыток человек.
     Царь Иван хотел ответить, но вдруг повернул голову и сжал в руках свой жезл.
     В тишине послышались шаркающие шаги. Кто-то приближался к двери.
     Афанасий Вяземский встал со скамьи и схватился за длинный нож, торчавший за поясом.
     Дверь скрипнула и отворилась. В комнату вошел Скуратов в черной одежде опричника.
     - А-а, Гриша! - радостно вскричал царь Иван.
     Малюта поклонился царю и поцеловал ему руку. Кивнул Вяземскому. Встал на колени и долго крестился на иконы.
     Царь терпеливо ждал.
     - Великий государь, - поднявшись, тихо сказал Скуратов. - Я открыл еще одну измену... Мои люди вызнали, что твой воевода боярин Ивашка Федоров назвал гостей будто бы на охоту. В лесном доме гости пировали и на тебя, государь, говорили скаредные речи.
     - Откуда вызнал?
     - Мои люди узнали про охоту поздно. Гости разъехались. Тогда они нагрянули в тот дом и выкрали старика именем Неждан. Он служил у боярина Федорова не то дворецким, не то ловчим.
     - Что сказал Неждан?
     - Старик все мне поведал. Бояре да князья, что в доме пировали, присудили прогонить тебя с царства, государь. А двоюродного братца твоего князя Володимира Старицкого на твое место. Челобитную грамоту ему писали, звали на престол.
     Крупные капли пота выступили на лице царя Ивана, он часто задышал.
     - Кто был на охоте из моих бояр?
     - Неждан имен не назвал. Он человек новый, с литовской стороны. Лучину под ногти загонял, не помогло. Заладил одно: знаю-де только воеводу Ивана Петровича Федорова. Воевода Федоров мыслит-де ко князю Володимиру и хочет посадить его на царское место. Другого боярина Неждан обличье приметил: по бороде и по осанке выходит - князь Иван Федорович Мстиславский.
     - Забавно, - сказал Вяземский, - где смута или заговор, князь Иван Мстиславский всегда тут.
     - Забавно? - Малюта повернул к нему сивую бороду. - Молчал бы уж... Поведал еще Неждан, что челобитную князю Старицкому повез в Москву тот самый боярин.
     - Выходит, у князя Ивашки Мстиславского грамота? - спросил царь.
     - Выходит так, великий государь. Князя Ивана Мстиславского надо допросить.
     - Нет, Гриша, не дам тебе Мстиславского, он мне добром скажет. - Царь Иван забегал по горнице. - Теперь-то я доберусь до вас, други! Всех под корень, кто челобитную подписал! Детей и жен передушу. Только бы мне ту грамоту добыть... - Царь круто остановился. - А теперь, Гриша, иди пока. Спасибо за верную службу и впредь круши врагов моих без жалости... Иди.
     Малюта Скуратов, кланяясь, пятясь задом к двери, вышел.
     Царь отставил жезл в сторону, сразу успокоился.
     - Посиди-ка здесь, Афоня, а я подремлю... С тобой покойнее. Царица пуглива, кричит по ночам, стонет... да и, признаться, надоела изрядно.
     Царь зевнул, поудобнее устроился на мягком сиденье и снова закрыл глаза.

Глава шестая

КОРОЛЬ ПОЛЬСКИЙ, КНЯЗЬ ЛИТОВСКИЙ И РУССКИЙ

     Король Сигизмунд-Август вместе с войском долго дожидался призыва московских бояр. Устав от лагерной жизни в Радошкевичах, он решил отдохнуть в замке виленского воеводы Николая Радзивилла Рыжего, брата своей первой жены, польской королевы Варвары. Он любил разговаривать со своим шурином, человеком прямым и честным. После встречи с воеводой у короля обычно наступал период бурной деятельности. Он призывал к себе канцлера, заставлял его рассказывать о делах государства, читал бумаги, не откладывая, принимал решения, диктовал письма - словом, на короткий срок превращался из короля "завтра", как его называли придворные, в деятельного человека.
     Разгульная жизнь заметно отразилась на облике короля: длинное морщинистое лицо отливало желтизной. Глаза глубоко провалились. Волос на дынеобразной голове почти не было. Левая рука и правая нога плохо повиновались. Король ходил медленно, шаркая по полу. Густые усы и длинная борода, посеребренные сединой, украшали его.
     Находясь в замке Радзивилла, король не подпускал к себе сенаторов, назначенных для присмотра за его поведением, завтракал, обедал и ужинал в обществе шурина или приглашал кого-нибудь из литовской знати.
     Король только вчера приехал в замок. Вечером шел противный дождь, за окнами бушевал ветер. Ночью ударил мороз. Проснувшись утром, он увидел вместо черных голых деревьев, уныло торчавших из земли, сверкавший на солнце, разукрашенный инеем сад.
     Настроение у короля после сна было бодрое, праздничное. Рассевшись в мягком кресле у камина, он слушал своего шурина.
     Радзивилл Николай Юрьевич Рыжий принадлежал к знаменитому литовскому роду, одному из самых богатых и могущественных. После смерти своего двоюродного брата Радзивилла Николая Ивановича Черного он стал покровителем протестантской церкви в Литве. С мнением Николая Радзивилла считались многие знатные дворяне.
     - Ваше величество, - говорил виленский воевода, - вчера из Стокгольма приехал мой племянник. Он рассказывал много интересного про шведские дела... Московит, как вы знаете, добился своего. Он заключил с королем Ириком вечный мир, назвал Ирика своим братом и уступил ему Эстонию, обещал помощь в войне с вашим величеством...
     - Продолжай, пан Никола.
     - Московит обещал помирить Швецию с Данией и ганзейскими городами, а если ему не удастся добиться мира, обещал объявить Дании войну.
     - Да, да. А что получит за все это московский царь?
     - Должен был получить вашу сестру Катерину, ваше величество... Московский посол приехал в Стокгольм с многочисленной свитой, он привез договорную грамоту и должен был сопровождать герцогиню до русской границы.
     - Как?
     Король Сигизмунд долго сидел с выпученными глазами. Краска залила его лицо, жила на лбу вздулась.
     - Он хотел обесчестить мою сестру? - наконец произнес король, вытирая платком пот со лба.
     - Я думаю, он хочет жениться на вашей сестре, ваше величество, стать вашим родственником и заявить себя наследником Литвы... Я прошу вас не волноваться. - Воевода протянул королю золотую чашу с вином.
     - Как? - кипел Сигизмунд. - Но ведь она замужем, у нее муж жив и здоров. А великий князь Иван женился второй раз на дочери кабардинского князя!
     - Ваше величество, успокойтесь. Ваша сестра уже вне опасности. Она стала королевой Швеции. Поздравляю вас! Однако этот упрямый московит по-прежнему хочет жениться на ней.
     - Отправьте гонца с нашим поздравлением в Стокгольм. И клянусь, - сказал Сигизмунд, подняв кулак, - приложить все свои силы, дабы уничтожить московита, врага всего христианского мира.
     - Ваше величество, я пользуюсь предоставленным мне правом говорить вам все в этом замке и еще раз хочу напомнить о самом главном. Восточным морем <Балтийское море.> должны владеть мы. Ливония должна быть нашей. Московита нельзя допускать к берегам... Ливония числом укрепленных мест превосходит Прусскую землю, а наше государство особенно в них нуждается, потому что с севера и востока окружено дикими, варварскими народами. Если вам, ваше величество, будет принадлежать Ливония, вам будет принадлежать и владычество над морем.
     Виленский воевода ближе подошел к королю. Он знал, что слух у него слабоват.
     - Но главная причина, ваше величество, заставляющая нас бороться за Ливонию, состоит в том, что, отвергнутая нами, эта славная страна со своими удобными гаванями, крепостями и торговыми городами перейдет к опасному соседу. Но если, ваше величество, необходимо выгнать московитов из Ливонии, то почему мы должны снова оставить ее яблоком раздора? Мы должны взять ее себе, - повторял виленский воевода. - Вместе с московитами надо изгнать и шведов, могущество которых тоже опасно. Но прежде следует покончить с Москвою... Ваше величество, мы здесь, в Вильне, считаем вас литовцем и надеемся, что вы не забудете, как важно для Литвы обладать Восточным морем.
     Виленский воевода, окончив свою большую речь, внимательно глядел на короля, стараясь понять, как он воспринял его слова.
     Король смотрел на пляску огней в камине. Сухие березовые дрова весело и дружно потрескивали, ярко вспыхивали, когда загоралась береста.
     - Благодарю, мой дорогой Николай. Ты всегда так хорошо объясняешь. Я все понял. Конечно же, я литовец, и судьба Литвы меня всегда тревожит. Мне обидно, что не могу делать так, как хочу. Мелкие шляхтичи стоят выше короля. Шляхтичи заглядывают мне под одеяло и считают, сколько я выпил глотков вина. Во главе государства стоит не король, а сейм. Правильно сказал обо мне московский князь: "Повелеваем всеми, а не повелевает". Печально, но это так. Мне запрещено послать хотя бы одного вооруженного шляхтича за рубежи нашего государства.
     Король, продолжая смотреть на огонь, тяжело вздохнул.
     - Ты ведь знаешь, что имения короля сравнены со шляхетскими, я плачу подати одинаково со всеми и нас судит один и тот же суд... Я связан по рукам и ногам. Поэтому я предпочитаю общество женщин и часто подписываю бумаги не читая. Наплевать! Раз все равно я ничего не могу сделать. Дорогой Никола, - помолчав, продолжал король, - помнишь, в этой комнате я предложил руку и сердце твоей сестре Варваре? Она ответила мне согласием. Прекрасная женщина... Боже мой, как я был счастлив! Я готов был отдать корону за поцелуй, за одно ее слово!
     Король Сигизмунд замолчал.
     - Ваше величество, вы оправдали ее доверие, вы проявили железную твердость, ваше величество. Вы рыцарь... Я слышал, - вкрадчиво говорил воевода, - готовится сейм, на котором хотят нас, Литву, объединить навечно с Польшей. Вы согласны с подобной унией?.. Говорят, что Литва будет лишена всякой самостоятельности. Такое объединение противно нам, литовцам. Это не только мое мнение, ваше величество.
     Король Сигизмунд попал в тяжелое положение. Сенаторы, приставленные к королю, неустанно старались внушить ему о необходимости унии. Он понимал, что скоро придет время и он должен будет узаконить объединение.
     - Все зависит от вас, литовцев, - сказал после долгого раздумья король, - вы должны сами решить свою судьбу. А что я могу?.. Слово последнего шляхтича на сейме стоит больше, чем мое. Конечно, дорогой Никола, сердцем я буду с вами.