Но было поздно. Все произошло так быстро, что никто не мог помешать.
     - Они мертвы, великий государь, - осмотрев тела, доложил прибежавший на зов лекарь Линдзей.
     - Разрубить на куски изменников и выбросить собакам, - тяжело дыша, сказал царь. - Что ты еще слыхал, Неждан?
     - Боярин Федоров, воевода Полоцкий, говорил про твою милость, будто ты не царского прирождения, а будто ты...
     - Знаю, - прервал царь Иван.
     Когда из горницы вышли все, кроме главных советников, боярин Алексей Басманов обратился к царю:
     - Великий государь, не идет на убыль измена, а разрастается. Слых по Москве пошел, будто князя Владимира Старицкого на твое место бояре норовят посадить. Розыск бы новый сделать, и всех изменников на кол. Неспроста Колычев-старший сына своего убил - боялся, что по младости он остальных предаст. Чует мое сердце, опять сговорились земские княжата жизни тебя лишить, великий государь. По всему видно, сговорились.
     Царь Иван долго молчал, стараясь понять, что произошло.
     - Значит, Васька Колычев хотел в опричнину вступить и рындой стать, дабы лишить меня жизни, - отвечая больше своим мыслям, произнес он. - Вот где надо копать. А князь Владимир! - Он махнул рукой. - Он мне во всем сознался. Тех людишек, что разговоры с ним вели, он всех назвал... Да и слаб князюшка головой для такого дела, не хочет он царского места, - раздумчиво закончил царь. - Верю я брату.
     Царские советники переглянулись.
     - Ты прав, великий государь, слаб головой князь Володимир Андреевич, не хочет он царского места, - вступил в разговор воевода Петр Зайцев. - Однако дело не в нем. Князь Володимир не хочет, зато московские бояре за него хотят. Они спят и видят, как бы от тебя избавиться, а для того им перво-наперво новый царь нужен, вот и...
     - Дальше сказывай, - нетерпеливо сказал царь.
     - Выходит, двум медведям в одной берлоге не жить. Пока князь Владимир Андреевич здравствует, не будет покоя для тебя, великий государь.
     - А вы, - царь посмотрел на ближайших вельмож, - что вы мне скажете?
     - Правду говорит дворовый воевода, - отозвался первый боярин опричной думы Алексей Басманов. - Опять измена по Москве бродит. Пока жив князь Володимир Андреевич, не будет покоя на Руси. Именем князя другие будут собирать недовольных, требовать всякие вольности, какие есть в Литве и прочих государствах. И тех людей топором не вырубишь, их все больше и больше становится. Я думаю, великий государь, надо для начала кое-кого из бояр вытянуть к Малюте Скуратову, а потом и князя Володимира Андреевича потревожить. А кто из бояр своровал, тех без жалости живота лишать. И казна твоя обогатится, и у земских резвости меньше станет.
     - А ты, Афоня, - спросил царь князя Вяземского, - как ты думаешь?
     - Согласен я с Басмановым.
     - А ты, Петр Васильевич?
     - Согласен, - ответил воевода Зайцев.
     - А ты, Никита?
     - И я согласен, - отозвался князь Одоевский.
     Царь Иван хотел было продолжать опрос, но скрипнула и приоткрылась окованная бронзой дверь. В горницу вошел Малюта Скуратов. Царь повернул голову.
     - Дозволь, великий государь, слово молвить, - сказал Малюта, кланяясь.
     - Говори.
     - Гонец к тебе со свейской стороны.
     - Позвать.
     Малюта Скуратов скрылся за дверью.
     В горницу вошел высокого роста человек с бледным, измученным лицом. Он сделал несколько шагов к трону и повалился на колени.
     - Встань, - сказал царь. - От кого вести?
     - От посла твоего, боярина Воронцова. Московский купец Аксак Нефедов.
     - С чем пришел? Везут Катерину, образумились наконец?
     - Несчастье, государь.
     - Говори.
     - Ирик, король свейский, более не король. Его по смерть заточили в крепость.
     - Кто мог отнять волю у короля? - спокойно спросил царь.
     - Его брат Юхан. Он захватил престол. Сейчас Юхан король свейского государства, а Катерина, жена его, королева. Вельможи...
     - Говори все, - сказал царь, видя, что гонец замолчал. - За правду ничего не пожалею. А за ложь... - Он с угрозой поднял свой страшный посох. - Кто сделал Юхана королем?
     - Его возвели на престол свейские вельможи.
     Царь Иван со свистом втянул воздух.
     - Говори, чем еще меня порадуешь? Скорей говори, холоп!
     - Ирик хотел Катерину по обещанию тебе отдать. А для того брата своего Юхана, мужа Катерины, убить порешил.
     - Вот как!
     - После многих казней король Ирик обезумел и бежал из дворца. Нашли его в лесу. Говорят, великий государь, он более на зверя был похож, нежели на человека.
     Гонец замолчал.
     - Все ли сказал? - спросил царь. Его лицо покраснело и покрылось потом. Маленькие черные глаза смотрели остро и цепко.
     - На святую троицу в Стекольне было видение в церкви. Разразилась буря с громом и молоньей. Каменные стены тряслись, а церковь наполнилась стрелами и мечами... Ужас и смятение овладели людьми, и они кинулись прочь из церкви, давя друг друга... Солнце затемнилось среди дня. А после король Ирик стал плакать, и всех вельмож простил, и брата своего из Гринсхольмского замка выпустил.
     - Дальше говори.
     - Твоих послов обесчестили. Оружные воины короля Юхана ворвались в подворье. Сбили замки с сундуков, взяли все: драгоценности, серебро, меха, убили двух детей боярских. С послов сняли одежду, оставили в одном белье.
     - Юхан поднял руку на своего брата! - крикнул царь. - И на меня поднял свою поганую руку. Добро, он пожалеет, что родился на свет!
     На губах царя Ивана показалась пена. Не помня себя, он разорвал ворот рубахи.
     - Гнусные царедворцы, проклятые вельможи, изменники, предатели!.. - пронзительно восклицал он, ударяя посохом в деревянные половицы. - И я - безумный тиран... И меня московские бояре жизни лишить хотят. Всех на виселицу, всем рубить головы...
     Царь задохнулся, больше не мог выговорить слова и молча ударял посохом в пол. От сильных ударов летели щепки. Редкие волосы на голове царя взлохматились, борода сбилась в сторону.
     Окованная бронзой дверь снова открылась, тяжелое, короткое, будто квадратное, тело Малюты Скуратова показалось на пороге. На этот раз вид у него был смиренный, он крестился и кланялся на иконы.
     Духовник царя Ивана протопоп Евстафий с крестом в руках подошел к беснующемуся повелителю и стал увещевать его.
     - Изменники, все изменники... Брат мой Володимир, я простил тебя. Видит бог, я простил тебя от всего сердца! - вопил царь. - Но могу ли я верить тебе?
     В голове вспыхнула мысль о королеве Елизавете: "Бежать из Москвы, скорее бежать от земских заговорщиков, князей и бояр. Почему нет ответа от королевы, почему она медлит?"
     - Великий государь, опомнись, - повторял духовник, широким крестом осеняя царя, - пришло время молиться. Вспомним господа бога.
     Царь умолк и покорно склонил голову под благословение.
     - Отец пономарь, - прерывающимся, слабым голосом произнес он, - пойдем на колокольню, пора благовестить.
     Малюта Скуратов, переваливаясь на коротких ногах, подошел к царю, и через низкую дверь они вместе с духовником Евстафием вышли из горницы.
     Изнеможенный нервным припадком, царь едва шел. Трясущимися руками он старался пригладить растрепавшиеся волосы.
     Отец Евстафий, хорошо изучивший царя, вкрадчиво говорил ему по дороге:
     - Почему, великий государь, ты терпишь возле себя князя Володимира? Не раз я видел худые сны, и князь Володимир тамо всегда против тебя. Небо предупреждает об опасности. Разве ты хочешь испытать судьбу несчастного короля Ирика? Он сейчас вместо трона сидит на гнилой соломе, никогда больше не увидеть ему божьего света. Говорю тебе аки пастырь твой и отец духовный...


     Среди ночи раздались удары в колокол. Во дворце все зашевелилось. Невыспавшиеся опричники поднимались с постелей, наскоро споласкивали лицо холодной водой, надевали поверх кафтанов черные рясы, на головы скуфейки и чинно, опираясь на посохи, шли в церковь.
     На колокольне дворцовой церкви звонили четыре человека. В самый большой колокол отбивал игумен <Настоятель монастыря.> - Царь Иван. Поводья от четырех средних держал в руках толстомордый пономарь Малюта Скуратов. А в самые молоденькие и голосистые колокола, когда приходило время, звонили царевичи: одиннадцатилетний болезненный мальчик Федор и плечистый отрок Иван.
     - Кстати гонец подоспел, - сказал Алексей Басманов, спеша с Афанасием Вяземским к заутрене. - Наквасил он государя гневом противу братца, теперь-то, думаю, дело у нас пойдет.
     - С одной стогоны вгоде бы пгавильно, - ответил, раздумывая, Афанасий Иванович, - но ежели посмотгеть инако, плохо повегнулось дело. Свейский коголь был нам дгугом, а ныне вгаг.
     Со всех сторон к церкви двигались люди в монашеском платье. В руках у многих горели толстые восковые свечи. А за поясом торчал нож.

Глава девятая

ЕЖЕЛИ ГРЕБЕЦ ОШИБЕТСЯ - МАЛЫЙ ВРЕД, КОРМЩИК ОШИБЕТСЯ - ВСЕМУ КОРАБЛЮ ПАГУБА

     На реке Северной Двине в ста двенадцати верстах от Белого моря среди малых и больших островов, возникших между двинскими протоками, стоял посад и морская пристань Холмогоры. На островах пески и леса, а весной они покрывались сочными зелеными травами и яркими цветами. Отсюда уходили корабли в Колу, на северные реки Обь и Енисей. Отсюда начинались беспредельные морские дороги.
     В Холмогоры беломорские промышленники привозили моржовую кость, шкуры и сало морского зверя. А еще на ярмарках торговали мехами, солью, рыбой и железом, смолой и дегтем. Жители посада славились резьбой по моржовой кости и выделкой сундуков. Резьбой украшались ларцы и гребни, а сундуки и погребцы обтягивались тюленьими кожами и оковывались лужеными железными полосами. Английские купцы построили в Холмогорах вместительные амбары и вели на ярмарках обширную торговлю.
     ...На песчаном берегу протоки Курополки за деревянными пристанями слышался веселый шум и людской говор. Здесь лучшие корабельные мастера со всего Поморья строили кочи <Поморский корабль для плавания во льдах.> и лодьи для Аники Строганова. На ближнем от пристаней участке корабельщик саженью, разбитой на вершки, размечал на песке шпангоуты, рассчитывал размеры корабля. Несколько подмастерьев готовили к работе тесла, скобели и сверла, точили топоры и пилы.
     Неподалеку дымились печи для распаривания досок и вицы. Доски закладывались в трубы из листового железа и туда пускался пар. Отпаренное дерево хорошо выгибалось и плотно прилегало к опружьям <Опруги, опружья - шпангоуты, поперечные крепления корпуса корабля.>.
     Вверх по течению реки строилось еще несколько кораблей. Со всех сторон доносились взвизгивания пилы, удары топора и возгласы людей.
     День выдался на славу. Легкий ветерок шевелил листву небольших березок. Небо было синее, чистое, только на западе виднелись легкие, кудрявые облака.
     Седобородый монах, с кружкой для сбора подаяний, брел по берегу. Он остановился возле раньшины <Поморский корабль, предназначенный для плаваний во льдах.>, у которой были поставлены опруги и сооружение походило на человеческий скелет, лежавший на спине с торчавшими ребрами. С правой стороны мастер стал нашивать распаренные доски. Расставив широко ноги, монах наблюдал, как он приложил доску к опругам, согнул ее, прибил пятью гвоздями, поставил еще одну... Подмастерья сверлили в досках одинаковые дыры. Когда они принесли приготовленную вицу в сажень длиной и толщиной в большой палец, сделанную из молодой елочки, и стали протаскивать ее сквозь просверленные дыры, монах подошел ближе. Он погладил беспалой ладонью место, где только что легла деревянная нитка.
     - Что ты, святой отец, раньшину оглаживаешь, словно девку? - спросил молодой подмастерье с небольшими ржавыми усиками и едва заметной бородкой.
     Отец Феодор посмотрел на него, усмехнулся.
     - Двадцать годков кормщиком хаживал, - ответил он. - Ты бы, молодец, глубже вицу в доску прятал, а то сотрет ее льдом-то. Понял?
     Подмастерье, тянувший вицу железными клещами, удивился.
     - Митька, - сказал он товарищу, - монах-то - кормщик. Я гляжу, он на песке ноги раскорячил, будто на лодье... А вицу-то, святой отец, мы сейчас спрячем. - Подмастерье тяжелым дубовым молотком дважды ударил по деревянной нитке. - Ну-ка, теперь потрогай!
     Отец Феодор потрогал, хмыкнул одобрительно, поправил кружку у пояса и вздохнул. За три года в монастыре он истосковался по морю, по кораблям, и сейчас его внимание привлекала каждая мелочь.
     "Как хорошо дышится у реки! - думал монах, чувствуя радостное стеснение в груди. - Чайки летают, пахнет сосной, елью... Стружка смолистая, песок под ногами, а кораблики чистые, нарядные, как невесты. И люди здесь другие. Пожалуй, на корабле-то способнее богу служить, чем в монастыре. Эх, поторопился я! Трудно жить без морского простора..." - Отец Феодор снова вздохнул.
     Подойдя к следующему кораблю-лодье, он опять остановился. Здесь шла трудная работа: крепились на места готовые ребра-опружья, состоявшие из нескольких частей.
     Феодор осмотрел, из какого они дерева сделаны, у места поставлены ли.
     Один из кочей, с написанным на корме прозванием "Сольвычегодск", был совсем готов. Судя по приготовлениям, вскоре должен состояться спуск его на воду. Все лишние крепления убраны. Корабль удерживался на месте толстым бревном, подпиравшим корму. На палубе "Сольвычегодска" вокруг сухонького старика в черном длинном кафтане сгрудились люди. Этот старик был Аника Строганов, приехавший вместе с сыном Григорием из Нарвы посмотреть на Холмогорскую верфь.
     На построенный корабль привезли съестных припасов и хмельной браги. Хозяин захотел отблагодарить корабельного мастера Ивана Баженова, его подмастерьев и учеников. Того дня на всю братию был приготовлен корм: щи из баранины с перцем, икра в зерне, жареные гуси, пироги с горохом... Новый коч понравился Строганову: рука хорошего мастера видна во всем. Аникей Федорович осмотрел шитье бортовых досок, спускался в трюм, приказывал опробовать насосы, посмотрел, хороши ли блоки и другая снасть.
     Все на корабле было крепко, дельно, красиво.
     Толстый Григорий Строганов еле двигался, лениво переставляя ноги. Однако его холодные голубые глаза подмечали все. Люди боялись Григория больше, чем отца.
     - Сколько поднимает коч? - спросил он вертевшегося около него холмогорского приказчика.
     - Четыреста пудов, господине, и мореходов двенадцать, и два карбаса. А кормщиком здеся, как Аникей Федорович приказал, Молчан Прозвиков.
     - Железа не много ли положил на крепость Баженов? - допытывался Григорий.
     - Что ты, что ты, господине! Баженов мастер славный, дело знает. И дерево сухое поставил, и железо только на главных членах. И во льдах кораблик хорош, и на волоках легок.