- Мужиков топорами рубили да на колы сажали, а баб наших и девок повелел царь Иван Васильевич до наготы раздеть. Кур на улицу кромешники выпустили, а царь заставил баб наших кур ловить... - Голос Степана Гурьева задрожал. - А кромешники из луков стали стрелять по женкам да и положили всех до одной. Остались живы те, что в лес успели убежать, да те, что на потеху себе царь оставил.
     - Откуда ты знаешь, что сам царь приказал вашим женкам кур ловить? - подал голос Федор Шубин.
     - Да уж знаю. Царь у часовни остановился, а в часовне мой брат Семен за иконами спрятался, он и слышал и мне сказал.
     - А ты где был в тое время?
     - Я-то? Я в лес за хворостом поехал, потому и жизнь себе сохранил. Да и не рад, что жив остался. Детишек малых и тех кромешники в огонь покидали. А царь смеялся, "гой-да, гой-да!" кричал... Разбередили вы мне душу, братцы, - закончил Степан Гурьев.
     Ватажники молчали.
     - Вона как! - нарушил тишину Бритоусов. - А скажи нам, человек хороший, как ты в здешних местах сам-один оказался? Далеченько Ямальский волок от Бежецкого верха?
     - Узнал я, братцы, что с женой и детками содеялось, и надумал из нашего села бежать, и брат со мной, и еще три мужика. Пошли мы вольных краев искать. Где пехом, где рекой, где с обозом прилучалось. Так мы до Холмогор дошли и еще дальше, в Мезень. Короче говоря, взяли меня мезенцы и брата моего в артель.
     На четырех кочах мы за меховым товаром в Мангазею подались. Где морским ходом, где по рекам и волокам... С реки Зеленой в море вышли, а на второй день учало погодою кочи бить. Три кочи разломало, а запасы и людей разметало по морю. И плыли люди на берег на веслах, и на тесинах, и в карбасах, кто как мог. А коч купца Остафьева кинуло на берег, цел, и завалило на мысе песком... Две недели тот остафьевский коч мы из песка выгребали и с мели снимали. - Степан Гурьев тяжело вздохнул. - И собрались мы на остафьевский коч и шли на восход парусом один день. Ночью снова бросило ветром коч на сухой берег, и снять с мели не смогли. Выбрались мы на берег мокрые, кое-какие запасы и товары с собой свезли. Развели огонь, согрелись, заснули с устатку. Наехала на нас немирная самоедь. И на меня один навалился, насилу вывернулся у него из-под рук. Отбились кое-как. Осталось нас семеро. Однако захватила самоедь припасы - муку и мясо сушеное, и оголодали мы вовсе. Решили карбасом обратно на волок возвратиться. Да не всем привел бог. Налился карбас полон воды, и парус ветром изодрало, весла из рук вышибло. И не знаю, как до берега добрались. Померли товарищи, кто на морском ходу, кто на реке. И брат мой помер... Мне одному довелось к кресту дойти.
     Степан Гурьев перекрестился, словно подтверждая правду своих слов, замолк и склонил голову.
     - Вона как! - опять сказал Бритоусов. - Мы не против, иди, Степан, с нами. В здешних местах один православный человек дороже, чем сто таких-то в Москве или в Новгороде. Как тебе, Молчан, показалось? - посмотрел он на старшого.
     - Мы не против, - повторил и Молчан Прозвиков.
     Ватажники одобрительно загудели.
     - Спасибо, братцы, - сказал Степан Гурьев, - думал, помру, своих не увижу, а тут гляди-ко. Уж как я рад, и не обскажешь!.. А вы куда, братцы родненькие, путь-дорогу держите, до каких мест?
     Старшой Молчан Прозвиков усмехнулся:
     - И сами не знаем, парень. Длинная нам дорога на восход солнечный. Путь нам указано разведать к реке сибирской Енисею и дальше. Новых ясачных людишек для царя-батюшки отыскать. Говорят, там соболя не перечесть да и другого зверя много. И кости заморной моржовой <Клыки давно погибших моржей.> по берегам навалено бессчетно.
     Когда наелись, Бритоусов вымыл в ручье ложку и подсел к федоровскому мужику.
     - Скажи-ка, друг, много ли хлеба в Бежецком верху родилось? Хватало ли до новины?
     - У нас хорошо земля родит. Ежели сказать короче - с хлебом всегда были. А боярин-то и дворню кормил, и на торг отсылал. В хороший год пять тысяч четей <Четь - шесть пудов.> продавали.
     - А теперь?
     - Что теперь! Все сожгли кромешники. Кто жив остался, в бегах мыкается вроде меня.
     Степан Гурьев горько усмехнулся.
     Василий Твердяков, широкоплечий мужик с огромными кулачищами и с серебряной серьгой в ухе, сказал:
     - Правду сказал Степан, много Грозный царь по всей Руси бояр смерти предал. Как теперь народ жить будет?
     - Разве тебе бояр жалко, Василий?
     - Бояр мне не жалко, пес с ними, - живо отозвался Твердяков. - Да ведь кромешники вместе с боярами и крестьян не жаловали. Разбежались мужики. Опустошил царь всю Русскую землю. Ни людей, ни хлеба. Говорят, все богатство себе забрал: и золота, и серебра, и каменьев драгоценных полны кладовые. А для войны не только деньги нужны, а и хлеб и люди.
     - А без царя тоже не прожить, - вмешался рязанец Петрушка Анисимов, лохматый, угрюмый мужик. - Наедут татары, ограбят, подожгут. На моих глазах они Рязань пустошили, а христиан в полон угнали. Мало кому убежать довелось... По сей день пусто на Рязанской земле, а люди в татарщине бедуют. Других в туретчину и дальше куда продали. На галерах муки терпят.
     - Царя-то сам бог поставил Русскую землю оберегать, - вставил старик Бритоусов. - Одна нам защита - царь. Не было бы царя, татары давно весь русский народ перевели.
     С этими словами все были согласны. Без царя прожить нельзя. Но и с таким царем, как Иван Васильевич, тяжко. И бегут русские люди куда ни попало: и в Литву, и за Урал, и в казаки на вольные реки, и просто в разбойники.
     - Многих воевод показнил царь, - вступил в разговор старшой Молчан Прозвиков. - Против татар с умом воевать надо, смелый и хитрый народ. А как воевать, ежели царские воеводы по застенкам сидят, а то и вовсе без голов остались? Не дай господь в теперешнее время татарам на Русскую землю наехать: ни хлебушка, ни мужиков, ни воевод.
     - А ведь верно говоришь, черт тя дери, - сказал Твердяков.
     - Не каркай, Твердяк. Силен русский бог - выручит.
     - Довольно языки чесать, ребята, пошли вороты ставить, - приказал старшой, - трава от дождя осклизла, то нам на пользу.
     Ватажники дружно принялись за работу.
     У креста на берегу большого озера врыли в землю столбы и на них поставили ворот. Крепкий, как орешек, холмогорский коч обвязали вокруг канатом и воротом подтягивали его к озеру. Под днище подкладывали кругляки. Чуть поскрипывая, коч медленно, как улитка, полз по ровному песчаному волоку. К концу длинного северного дня оба коча стояли на воде Большого озера. Предстояло перенести запасы и товары на себе и перетянуть карбасы.
     Степан Гурьев был слаб, но от работы не отказался. Ватажники жалели его и не давали брать на себя больше пуда.
     Сбросив с плеч сверток красной кожи, приготовленный для менового торга, Степан Гурьев остановился у креста передохнуть.
     Подошел Федор Шубин со связкой железных топоров и тоже остановился.
     - Не нудись, Степан, - сказал он, со звоном кидая топоры наземь. - Куда тебе работать? Неделю отдохнешь, вот тогда... Хочу упредить тебя, - он приблизился к Гурьеву и стал говорить тише, - мы для купцов Строгановых новые земли ищем. Слыхал о таких?
     - Слыхал, как не слыхать. Всю соляную торговлю захватили, на всех реках ихние дощаники да струги ходят!
     - Значит, слышал. Ну вот, мы для Строгановых новые земли ищем. Потом те земли, само собой, под царскую руку передадут со всеми ясачными людьми. А первый ясак - в карман Строгановых. Найдем небольшой лесной народец в пятьсот либо в тысячу человек. С каждого по соболю будем требовать. Вот и считай: по три, по пять, а другой соболек и десять рублев стоит. Пусть две тысячи рублев от ясачного соболиного сбора. Да еще на всякие купецкие товары, хоть бы на медные пуговицы, наменяем соболей сороков двадцать. Ну и нам от таких денег кое-что к рукам прилипнет. На круг по четвертаку в день придется, а то и больше.
     Потрясенный неслыханным богатством, Степан молчал. Он знал, что мужики в Новгороде плотничали за одну копейку в день и считали копейку хорошим заработком.
     Завидев подходившего строгановского человека Прозвикова, Шубин замолчал.
     К полудню небо сделалось ясным и синим. Легкий ветер медленно гнал от моря, словно стадо овец, маленькие белые облака. Отраженные зеленой гладью озера, они казались в ней неестественно белыми и очень отчетливыми.
     Казалось, что небо опустилось вниз и сделалось зеленым.
     Мореходам предстояло плыть по озеру на восход верст десять, к истоку реки Зеленой. Там с давних времен стоял высокий столб. Озеро широкое, более трех верст, мелководное на востоке, заросло травой, и без приметного знака войти в реку Зеленую трудно.
     Вечером перед ужином старшой Прозвиков отозвал Степана в сторону.
     - Поклянись животворящим крестом, - сказал он, - что верно Строгановым будешь служить и про торговые тайные дела никому не расскажешь. А если солживишь, то лучше тебе, Степашка, тута на волоке было с голоду умереть. У Строгановых руки долги. И Аника Федорович, и двое сыновей - все в опричнину вписаны. Понял, парень? Ежели верою служить будешь, Строгановы завсегда тебя от беды заслонят. Они верных людей любят.
     Молчан говорил нараспев, окая, по привычке прищурив один глаз.
     Степан Гурьев поклялся на верность страшными словами.
     - Помни, - пряча Евангелие, сказал Молчан, - хорошо будешь служить, самолично Григорию Аникиевичу о тебе поведаю.
     - Спасибо, Молчан Семенович, - поклонился Степан, - не забудь милостью.

Глава пятнадцатая

"СУДИТЕ НАС ПРАВЕДНО, НЕ БЫЛИ БЫ ТОЛЬКО НАШИ ВИНОВАТЫ"

     Каменный дом Малюты Скуратова в Александровой слободе был построен крепко, на века. И стоял он удобно - почти рядом с царскими хоромами. Из окон Малютиных покоев виднелись высокие разноцветные купола и золотые крыши дворца. С другой стороны дома темнела мрачная государева тюрьма с обширными подземельями и застенками.
     Вершитель тайных дел думный дворянин Скуратов с утра наведался в царскую опочивальню. Царь Иван лежал на кровати лицом вниз, трое лекарей растирали его дряблое тело.
     Царь был в хорошем расположении духа и напевал свою любимую песенку:

     Уж как звали молодца,
     Позывали молодца,
     На игрище поглядеть,
     На Ярилу посмотреть...

     Разгромив федоровские вотчины в Бежецкой пятине, царь Иван стал спокойнее, нервные припадки повторялись реже. Основательно пополнилась царская казна. У старого боярина родни не осталось, и все его богатства перешли царю. Князья и бояре, подписавшие челобитную грамоту князю Владимиру, один за другим исчезали в тюрьмах.
     Увидев бородатое, озабоченное лицо своего любимца, царь махнул рукой:
     - Завтра приходи, Гриша.
     У дверей опочивальни Малюта Скуратов столкнулся со своим шурином князем Афанасием Вяземским, царским оружничим. Скуратов был женат на его старшей сестре. Кто кому больше помог перед царем, трудно сказать. Родство было полезно обоим.
     - Ггигогий Лукьяныч, - сказал князь, - я в гости к тебе собигаюсь. Кое-кого с собой пгиведу... Все люди тебе известные.
     Малюта Скуратов качнул головой и, позванивая ключами, болтавшимися у пояса, направился в тюрьму проведать новгородского купца, заподозренного в измене. Он пересек двор под лучами яркого утреннего солнца и долго возился с пудовым тюремным замком. От купца Малюта пошел по всей тюрьме, смотрел, крепки ли запоры на дверях, не задумали ли царские преступники побега.
     Закончив обход, он в хорошем настроении вернулся домой и приказал слугам готовить угощение, а сам по деревянной скрипучей лестнице поднялся в свою комнату, служившую кабинетом и спальней. По стенам, на железных костылях висели всевозможные орудия, с которыми Григорию Лукьянычу приходилось работать. Затейливые клещи, плети с железными крючками на конце. Особые крючья для сдирания кожи с живых людей. Длинные и короткие цепи, железные оковы, пилы для распиливания человеческого тела и топоры с острием вместо обуха. Ко всем этим вещам хозяин питал уважение, усовершенствовал как мог и заботился об их сохранности.
     Малюта Скуратов любил свою комнату. Из нее проложен тайный ход за земляной вал и ров, окружавшие царский дворец. Врагов у Малюты было много, приходилось заботиться и о своей безопасности.
     Слуги покрыли дубовый стол чистой скатертью, поставили кувшин с медом и вином, принесли холодную баранину, жареных кур, блюдо с заливным поросенком и много сладких заедков...
     Положив на стол волосатые руки с короткими толстыми пальцами, Григорий Лукьяныч задумался о врагах, с которыми боролся скоро шесть лет. Наделенный недюжинным умом, он первый из своих родичей появился при опричном дворе. Отец его Лукьян Афанасьевич, по прозвищу Скурат, был мелким помещиком в Звенигороде и принадлежал к такому роду, какие в боярах не бывают. Малюта не думал о невинных людях, о детях и женщинах, им загубленных. Он напрягал свой мозг, вспоминая, о чем царь говорил вчера и позавчера, что сказал сегодня, стараясь проникнуть в скрытый смысл его слов. А царь умел другой раз вложить два смысла в одно слово. У Малюты была способность чувствовать, чего хочет царь, и воспринимать слова и поступки остальных людей в превратном, извращенном смысле. Заставить человека сказать нужное слово на пристрастном допросе для него не представляло труда.
     - Батюшка! - услышал он слабый голос. - Ты выучил азбуковицу? Я пришла.
     - Это ты, Машенька? - Малюта достал с поставца толстый рукописный букварь с красочными картинками и положил на стол. Царь несколько раз упрекал его в безграмотности, и он решил кое-чему поучиться.
     Машенька, его двенадцатилетняя дочь, с важным видом уселась рядом. Открыв букварь, она ткнула пальцем:
     - Это что за буквица?
     - Буки.
     - А это?
     - Како.
     - А это?
     - Веди.
     - А это?
     Григорий Лукьяныч поморщил лоб, стараясь вспомнить. Посмотрел на букву и с правой, и с левой стороны. Как же она называется? Он забыл, и ему было стыдно перед дочерью.
     - Запамятовал, батюшка? "Мыслите" называется. А запомнить просто, будто два домика рядом.
     - Умница ты у меня, Машенька, вот подрастешь, выдам тебя замуж за хорошего человека, богатого и знатного. И будет вас обоих царь-батюшка любить.
     - Не хочу замуж. Я с мамкой проживу, - надула губки девочка.
     - Весь-то век с мамкой не проживешь, - усмехнулся Малюта.
     Говоря с дочерью, он не думал не гадал, что его Машенька, выйдя за Бориса Годунова, станет русской царицей... Другие дочери пристроились совсем неплохо: Анна вышла замуж за двоюродного брата царя Ивана, князя Ивана Михайловича Глинского, а Евдокия - за князя Дмитрия Ивановича Шуйского, брата будущего царя Василия Шуйского. Малюта Скуратов отлично разбирался в сложных дворцовых делах и замужеством дочерей обеспечил себе беспроигрышное положение.
     Хлопнула дверь, раздались голоса. Малюта вышел навстречу гостям.
     Опричники, не торопясь, расселись за столом. Их было четверо: Алексей Данилович Басманов, первый боярин опричной думы, князь Афанасий Иванович Вяземский, царский оружничий, князь Никита Романович Одоевский, воевода, и боярин Иван Яковлевич Чеботов.
     Все они считались сильными людьми в опричнине, ближайшими царскими советниками.
     Вельможи решили собраться у Малюты Скуратова потому, что от его глаз и ушей все равно трудно уберечься. Его люди подслушивали и подглядывали везде.
     Дважды выпили за здоровье царя Ивана, поговорили о его болезнях. Вспомнили боярина Федорова, помянув его недобрым словом. Алексей Басманов, худой жилистый старик с жиденькой белой бородкой, вытерев рот полотенцем, сказал:
     - Перестань царя пугать, Григорий Лукьяныч.
     - Царя пугать? - сделал удивленное лицо Малюта. - Да ты в своем уме?
     - В своем. Новгородских скоморохов помнишь?