- Каких скоморохов?
     - Если запамятовал, напомню. Ты приказывал скомороху Кирилке сказывать царю и великому государю про царицу Соломонию и сына ее Георгия <Соломония - великая княжна, первая жена великого князя Василия, отца Ивана Грозного. Георгий - выдуманный сын Соломонии, якобы родившийся после заточения ее в монастырь.>.
     Малюта Скуратов кинул быстрый взгляд на Басманова, посмотрел на других опричников, схватился за нож, торчавший из-за пояса.
     - Лжешь, замолкни.
     - Это ты лжешь, - усмехнулся Басманов. - Угроз твоих не боюсь. Пусть братья, - он кивнул на опричников, - скажут, кто прав.
     - Ведомо тебе, Ггигогий Лукьяныч, нет ведь цагского бгата Геоггия, выдумки одни, - примирительно сказал Афанасий Вяземский. - А люди твои в Новом гогоде и иных гогодах пго то слух пущают. Дгугие твои тех людей имают, куют в железа и к тебе в застенок волокут, а пытошные сказки ты цагю носишь. Выходит, пугаешь цагя. А он и так свегх мегы боягскими изменами напуган.
     - Я так понимаю, - поддержал всегда хмурый боярин Чеботов, - за царя Ивана надоть держаться. Без него нам жизни нет. Сам ведь сказывал.
     У боярина Чеботова бледное вспухшее лицо, будто искусанное пчелами.
     - И я тако же мыслю, - посмотрев в глаза Малюте, сказал Никита Одоевский.
     Малюта Скуратов задумался. Его, как и всех вельможных опричников, беспокоила накаленная обстановка в государстве. Он знал о желании царя Ивана отъехать в Англию из-за страха перед боярским мятежом. Но у Малюты была своя, особая линия. Он хотел быть единственным советником царя, единственным человеком, которому царь доверял бы свою жизнь.
     - Для вас же, братья, стараюсь, - после затянувшегося молчания произнес Малюта. - Если царь бояться не будет, не для чего ему нас, верных слуг, возле себя держать.
     - А князя Володимира надо кончить, - опять строго сказал Алексей Басманов, - доведись ему на престол сесть, он нас всех на колья посадит. Не он, так бояре земские. И князя Володимира и старуху Старицкую, как собак поганых, в реку...
     - Думаете, вы умнее Малюты Скуратова и я не вижу, откуда и что идет? - взорвался вдруг думный дворянин. - Однако великий государь своему братцу больше веры дает, чем нам, верным слугам.
     - Не слова нужны царю, а дело. Человека надо сыскать, которому будто Володимир Андреевич отравное зелье дал, извести брата своего царя и великого князя. А как сыскать, нам учить тебя, Григорий Лукьяныч, не приходится.
     - Ладно, спорить не время, - согласился Малюта Скуратов, по привычке пригладив бороду, - на то мы верные царские слуги, чтобы царя сберегать, а его врагов рубить без жалости и отдыха.
     - Понял наконец, - ухмыльнулся Иван Чеботов, - а то ломается, словно красная девица.
     - И еще задача, братья, - опять вмешался Алексей Басманов, - дело важное.
     - "Важное"! - пробурчал Малюта. - Сколь у тебя дел важных?..
     - Мария Темрюковна, царица, больна. Жить ей осталось немного. Значит, царю другая жена понадобится. А нам, опричнине, не все равно, кто царицей будет. Так я говорю?
     Вельможные собеседники согласно наклонили головы.
     - Ну вот. Катерину Ягеллонку царю теперь не взять, она свейской королевой стала. Значит, великий государь природную русскую будет искать. А кто у нее в родне окажется, может, и враги наши! Станут царице в уши дуть, а она царю печалиться. И кто знает, куда дело пойдет. Ночная кукушка, говорят, дневную завсегда перекукует. Глядишь, и опричнине конец. Отдадут нас, грешных, на суд земщине... Надо найти ему такую жену, чтобы красива была, и опричнину любила, и чтобы родня ее тоже нас любила.
     - Марию Темрюковну братец научил, - вмешался Иван Чеботов, - так она каждую ночь царю плакалась: "Боюсь-де я, нас могут вороги жизни лишить! Нужны-де нам верные люди для бережения". Царь и приблизил нас, опричников, к себе. А новая жена может супротив наговорить.
     - Как ты мыслишь, Алексей Данилович, с какой стороны к этому делу подойти? - спросил Малюта Скуратов.
     - Пусть царь объявит смотрины. А мы со всей Русской земли ему красавиц пригоним. И по сердцу поможем выбрать, знаем, какие ему нравятся.
     Скуратов засмеялся, щуря узкие глаза.
     - А твое дело, Григорий Лукьяныч, лекарей да повивальных бабок научить, какая невеста пригодна для царской радости, а какая нет и по каким статьям ущерб имеет. Невест, что земские бояре будут предлагать, надо отмести.
     Малюта опять засмеялся.
     - Здесь я промашки не дам, все в лучшем виде устрою. И царю смотрины посоветую.
     Братья-опричники выпили еще по чаше меда во здравие великого государя.
     - Цагь дгугим стал, не шутит, как пгежде, все думает, - сказал Вяземский, - и зла в нем больше.
     Еще поговорили о том о сем.
     На дворе залаял цепной пес. В дверях раздался настойчивый стук. Опричники посмотрели друг на друга. Никита Одоевский побледнел.
     - Неужто от царя?
     Малюта молча поднялся с места, снял с гвоздя связку ключей, пристегнул их к поясу и стал медленно спускаться по крутой лестнице.
     Послышались приветственные возгласы. Снова заскрипели лестничные ступени. В комнате появился Малюта, а с ним низенький щуплый старичок с живым и умным лицом.
     - Аникей Федорович в гости к нам, - сказал Скуратов, изобразив на своем лице радость. - И кстати угадал. Праздник у Машеньки, родилась сегодня. Товарищи, - он показал на опричников, - поздравить пришли.
     Осторожный Малюта кривил душой - день рождения Машеньки давно миновал. "Не обнесли бы перед царем, будто мы здесь изменные дела замышляем", - пришло ему в голову.
     Аникей Федорович поклонился. Он дышал тяжело: лестница его утомила. Опричники вежливо ответили. Царь любил и жаловал Строганова.
     - Сколько же ей минуло, твоей Машеньке, Григорий Лукьяныч? - спросил купец с ласковой улыбкой.
     - Двенадцать годочков, скоро заневестится.
     Аникей Федорович полез в кошель из замши, висевший на поясе с левого боку, и вынул белую холщовую тряпочку.
     В тряпочке оказались золотые серьги, а в них, на подвесках, граненые рубины, большие, как желуди.
     - Мой поминок <Подарок.>, Григорий Лукьяныч, - сказал Строганов, отдавая серьги. - И пожелай ей здоровья и хорошего жениха... Денек сегодня бог послал пригожий. В небе облачка нет, тихо, и солнышко яркое.
     Малюта Скуратов подарок принял, поблагодарил. Старика Строганова опричники усадили в красный угол под иконами.
     - С просьбишкой я к тебе, Григорий Лукьяныч, - сказал, отдышавшись, Аникей Федорович. - Помоги. Хочу государя Ивана Васильевича увидеть и с ним говорить по тайному делу.
     - Болеет царь, - скорбно вздохнул Скуратов, - вторую неделю к себе никого не пускает. Почему челобитную царю в приказ не подашь?
     - Боюсь я через приказных. Дело тайное.
     Малюта подумал.
     - Аникей Федорович, а ежели тебе о своем деле нам поведать, может быть, и поможем вместе-то?
     Строганов окинул гостей быстрым взглядом. Он знал опричников, знал их силу при царском дворе.
     - Что же, ежели так, спасибо... Тесно нам, купцам, на Руси. Свои товары в заморье просятся. А немецкие товары, ежели через наши руки пойдут, - большой прибыток. Нарва нас, купцов русских, вот как выручала, а теперь ляхи и шведы морской ход закрыли. Мне море нужно. Морем я куда хочешь товары повезу. А попробуй через Литву, сухопутьем - рожки да ножки останутся.
     - А Студеное моге, газве не моге? - спросил Афанасий Вяземский.
     - Море-то море, да далече оттуда кораблям плыть. В летнее время и то опасно, а зимой не приведи бог... и разбойники стерегут.
     - Чего ты хочешь, Аникей Федорович, никак в толк не возьму? - развел руками Малюта.
     - А вот чего. - Строганов поднялся с лавки. - Надо бы батюшке-царю Ивану Васильевичу корабли с ратными людьми и с пушками завести для бережения мореходов, что в Нарву к нам с немецким товаром идут и от Нарвы с нашим товаром... У меня служит иноземец Карстен Роде. Раньше он доньские корабли по морям водил и в морских боях бился. Он меня и надоумил. Говорит, для начала ему два больших корабля надобны, а другие он сам будет с боя брать. Дело-то для государя прибыльное. Царю в доход каждый третий корабль пойдет и с каждого взятого с бою лучшая пушка. - Строганов помолчал. - Я на два корабля денег дам. И наряд мой, и мореходов своих пошлю... Пусть попробует Карстен Роде, повоюет.
     - А от царя что тебе потребно, ежели деньги свои даешь?
     - Дозволения его царской милости. Морехода Карстена Роде надо на царскую службу взять и бумагу ему дать за царской печатью. Как в других государствах делают.
     - Мореходы у тебя откуда, тоже из немцев?
     - Свои, природные русские, с разных городов, а более из Двинской земли.
     - Дело нужное, Григорий Лукьяныч, - сказал внимательно слушавший Алексей Басманов. - Надо бы царю пересказать не откладывая. А мы, ежели надо, поддержим.
     - И то верно, - согласился Малюта. - Завтра великому государю все обскажу.
     - Спасибо, Григорий Лукьяныч. Вам, царским помощникам и слугам, премного благодарствую, - поклонился Строганов вельможам.
     Сказав еще несколько слов, Аникей Федорович стал прощаться.
     - Вы уж не взыщите со старика, восьмой десяток пошел, в застолье тягостно мне, кости на покой просятся.
     Малюта Скуратов вышел его провожать.
     - Поможешь, Григорий Лукьяныч, вот те крест, - Строганов взял в руки железный крест, висевший на шее, и поцеловал его, - Машеньке на приданое тысячу рублей отвалю. Ежели на расходы деньги надобны, или, скажем, соболя, или другое, только скажи.
     - Ладно, сделаем, - добродушничал Малюта, - не забудь свои посулы!
     Аникей Федорович взобрался в колымагу, дожидавшуюся его у ворот царского двора, и приказал слугам ехать в Москву. И все же, несмотря на обещания опричников, он не был уверен в успехе. Хоть и близок Малюта к царю, однако не его как будто бы дело о купцах печись.
     "Попрошу Ивана Михайловича Висковатого. Он надежнее про все царю обскажет, - думал Строганов, трясясь по ухабам. - А Малюта Скуратов ежели перечить не будет, и то ладно".
     Проехав слободскую заставу, он заметил на высоком колу человеческую голову. Голова высохла, обнажились кости. На ветре она вертелась, пристукивая, словно сломанное колесо на телеге.

Глава шестнадцатая

"Я ВИЖУ ТВОЮ ВЕРНУЮ СЛУЖБУ И НАГРАЖУ ЗА НЕЕ"

     С первых же дней на заседании Люблинского объединительного сейма 1569 года между поляками, литовцами и русскими возникли ожесточенные споры.
     Поляки требовали политического союза Литовского государства с Польским, основанного на старых актах: Польша и Литва должны составить единое государство. Литовско-русские вельможи возражали.
     С особым вниманием была выслушана речь литовского гетмана Яна Хоткевича, доказавшего, что Польша не имеет никакого права требовать соединения Польши и Литвы в одно государство.
     - Наши предки никогда не соглашались стать холопами и соединиться с вами на основании старых записей, - сказал в заключение гетман, обращаясь к польским панам. - И мы не желаем этого... До сего времени мы были свободны и, я надеюсь, останемся свободными до конца.
     Слово Яна Хоткевича одобрили все литовские и русские вельможи на сейме. Выступая вслед за гетманом, они утверждали, что потомки Ягайлы, а значит, и теперешний польский король Сигизмунд-Август не имели права наследовать литовское княжество.
     Польские представители настаивали на немедленном и безоговорочном объединении. Их рьяно поддерживало многочисленное католическое духовенство, всегда тянувшее сторону Польши.
     Литовцы соглашались на объединение с поляками, но не на таких условиях, каких желали в Польше.
     - Король должен свободно избираться как в Польше, так и в Литве! - кричали с мест литовцы и русские <Здесь подразумевают русских из земель, входящих в Литовское княжество.>.
     - Сеймы раздельные у вас и у нас!
     - В Литовском государстве остаются все русские области!
     - Государственным языком остается русский!
     - Границы Литвы должны быть прежними, без изменений!
     Развязка наступила в первый воскресный день великого поста. В ответ на непреклонное требование польского панства слить представителей обоих народов в общий польско-литовский сейм литовско-русские вельможи решили больше не участвовать в заседаниях и разъехались по домам.
     Однако за полное объединение Литвы и Польши стояла военная сила Литовского княжества - среднее и мелкое литовское и русское дворянство, в большинстве своем принявшее католичество. Опираясь на них, польское правительство решило заставить литовских вельмож пойти на объединение.
     Коронные советники заседали непрерывно. Наконец решение было принято. Оставалось главное - склонить короля Сигизмунда на строгие меры. Все знали, что король питал нежные чувства к своей вильненской родне и благожелательно относился к чаяниям литовцев.
     Коронный маршал Ян Фирлей, архиепископ Гнезненский, епископ краковский и канцлер Польского государства Валента Дембинский стояли перед закрытой дверью королевских покоев, не решаясь ее открыть. За дверью слышался женский визг, смех и веселые голоса.
     - Ваша эксцеленца, - зашептал коронный маршал архиепископу, - вы войдете первым. Ради вас его величество прервет свои забавы.
     - Да, да, ваша эксцеленца, его величество любит и уважает вас, - поддержал канцлер.
     Архиепископ промолчал. Он сегодня видел дурной сон и не знал, на что решиться. Выгодно ли ему сейчас нарушить королевское веселье и не разгневается ли на него король?
     - Может быть, мне войти первым? - вызывающе спросил краковский епископ Филипп Падневский, придвигаясь к двери.
     Архиепископ гневно взглянул на него. В это тяжелое для католической Польши время два главных иерарха польской церкви враждовали между собой. Архиепископ Яков Уханский явно склонялся к протестантской церкви, надеясь, в случае если протестанты возьмут верх, стать независимым от римского папы, главой польского духовенства.
     Король Сигизмунд-Август также благоволил протестантам и едва сам не покинул лоно католической церкви.
     - Ваша эксцеленца, мы навсегда можем потерять литовско-русское княжество, если сейчас не проявим необходимую твердость, - волновался коронный маршал. - Ждать нечего, король может развлекаться бесконечно.
     - Хорошо, - сказал архиепископ, - да поможет нам бог. - И, распахнув дверь, он решительно шагнул в комнату.
     За ним вошли маршал Ян Фирлей, канцлер Дембинский и Филипп Падневский.