"Всыпал бы царь Иван батогов воеводе за такую крепость", - невольно подумал Курбский, с грустью оглядывая жалкие укрепления.
     После монголо-татарского нашествия на Киевскую Русь жизнь народа в приднепровских землях стала опасной. Набеги ханских орд разрушили прежнюю обширную торговлю. Днепр перестал служить международным торговым путем, появились новые торговые связи, и Киев потерял былое значение.
     Много простого люда в эти тяжелые столетия переселилось к северу, туда, где были леса, в которых можно было спасаться от врагов, где находились сильные русские князья.
     - Вельможный князь и пан, - наконец сказал Курбский, пряча глаза от киевского воеводы, - король думает не о войне с татарами, а только о плясках и машкерадах. И вельможи знают только есть и пить сладко: за столом они очень храбры, берут Москву и Константинополь, и даже если бы на небо забрался турок, и оттуда готовы его снять... Выступая в поход, они идут за врагом издали и, походивши два-три дня, возвращаются к бабам... Если бедные жители успели спасти от татар в лесах какой-нибудь скарб или скот, то все поедят и последнее ограбят... Что ж, вельможный князь и пан, киевскую крепость надо строить заново, и не деревянную, а из камня...
     - Пусть король дает денег на постройку крепости, - сердито отозвался князь, - а свои я тратить не буду.


     Митрополит Киевский и всея Руси обосновался в Печерском монастыре, обнесенном крепкими стенами. Монастырь был расположен в одной версте от старого города по течению Днепра.
     Вместе с Курбским киевский воевода посетил Печерский монастырь. В мраморной гробнице под полом церкви покоились останки его отца Константина Острожского.
     Воевода, сняв шапку, молча постоял у могилы. Затем он по крутой лестнице поднялся в келью митрополита и долго с ним беседовал.
     Православный владыка жаловался на притеснения католической церкви. Воевода терпеливо его выслушал и обещал помощь.
     Король Сигизмунд-Август вел дружбу с турецкими султанами, и крымские ханы не имели права нападать на земли Литвы и Польши без султанского разрешения. Правобережные земли, называемые Русской стороной, понемногу заселялись, оживали, поправляясь от монголо-татарских набегов. Однако и сейчас эти богатые и плодородные земли населены были слабо и не приносили и десятой доли того, что могли бы принести.
     От левого татарского берега Днепра начинались пустые безжизненные степи, по которым разъезжали разбойничьи орды, двигаясь на земли Московского государства.
     Вельможи в Литовском княжестве, чрезмерно чувствительные к московским делам, почти равнодушно относились к татарской опасности на своих южных окраинах.
     Две крепости на южной границе Литовского княжества, Черкассы и Брацлава, не могли оградить население от татарских набегов.

Глава девятнадцатая

ВСЕ МЕНЬШЕ СЛАВЫ, ВСЕ БОЛЬШЕ СРАМУ НА СВЕТЕ

     Пожалуй, никогда царь Иван не чувствовал себя так плохо. Каждую ночь он видел страшные сны, а днем во всех углах ему чудились изменники и убийцы. Малюта Скуратов докладывал о заговорах, и выходило, что заговоры против царя зреют и в Москве, и в Новгороде, и в других городах.
     Мария Темрюковна умирала тяжело. Глядя на ее мучения, царь Иван сожалел. Но разве не он уготовил ей смерть?
     И в дружбу датского короля Фредерика он потерял веру. "Продаст, - терзался он, - продаст тому, кто хорошо заплатит. Сегодня он хорош для меня, а ежели что-нибудь произойдет?"
     Царь Иван надеялся только на одного человека - на аглицкую королеву Елизавету. Трудно сказать, кто внушил ему такую надежду, может быть, английские купцы, жаждавшие наживы. Царь даровал им новые выгоды. Он разрешил вести торг с Персией через Россию, искать железную руду на Вычегде, предоставил право захватывать чужеземные корабли, которые стали бы ходить к беломорскому побережью. По просьбе купцов он передал английское подворье из ведения земщины в опричнину.
     20 июня 1569 года царь направил в Лондон чрезвычайного посла Андрея Григорьевича Совина и теперь с нетерпением ждал его приезда из Англии. С помощью Елизаветы он рассчитывал расквитаться со своими врагами и обеспечить себе безопасность.
     А враги не дремали. Усилилось объединенное Польско-Литовское государство. В прошлом году польский король заключил новый союз с турецким султаном и уговаривал крымского хана на войну с Москвой. А сейчас турецкие войска и Девлет-Гирей двигались к Астрахани...
     Дьяк Иван Михайлович Висковатый подробно доложил царю о походе кафского паши Касима.
     - Турецкое войско, - говорил Висковатый, - двадцать тысяч отборных солдат, движется из Кафы к переволоке, где Волга и Дон близко подходят друг к другу... Крымский хан волей или неволей, а вышел на соединение с пашой во главе пятидесяти тысяч всадников. Турецкие корабли, груженные пушками, ядрами и порохом, плывут из Азова вверх по реке.
     - А далее как? - спросил царь Иван, морща лоб. - Волоком, всем воинством, что ли, потянут корабли на Волгу?
     - Турецкий султан приказал вырыть ров от Дона к Волге и, соединив реки, вести корабли к Астрахани.
     - И выйдет по-ихнему?
     - Много копать придется. Не выдержат турки.
     Царь вздохнул и потер лоб. Он казался усталым.
     - Не вовремя султан поход затеял, - сказал он, помолчав. - Где мне войско набрать?
     - Разреши, государь, слово молвить.
     - Говори.
     - Пошли князя Володимира Старицкого в Нижний Новгород собирать людей. Многие его послушают, из последнего наскребут. До Астрахани, вниз по реке, войско сплавить недолго. А воеводу князя Петра Серебряного с легкой дружиной немедля отправить в Астрахань, и пусть сидит в осаде, пока князь Володимир Андреевич не подоспеет.
     - Добро, изготовить приказы... Прогневили мы бога, - добавил царь, - и шлет он на нас напасти.
     Иван Михайлович вспомнил просьбу купца Аникея Строганова.
     - Король Жигимонд, - сказал дьяк, - держит на своей службе морских разбойников. Со всех сторон они Нарву обложили. Грабят торговых людей, ходу не дают.
     Царь Иван молчал.
     - Этим летом английский купец Христофор Гудзон на трех кораблях из Нарвы вышел. И на него жигимондовские разбойники напали.
     - Заполонили англичан? - спросил царь.
     - Нет, великий государь, Христофор Гудзон вооружил свои корабли пушками. И мореходам роздал оружие. Когда разбойники напали, храбрый англичанин вступил в бой и победил.
     - Сколько было кораблей у разбойников? - с интересом спросил царь.
     - Шесть. Один корабль англичане сожгли, другой успел уйти в море. Четыре корабля они привели в Нарву и выдали нашему воеводе. И матросы числом восемьдесят, и капитан Асмус Кендриксон тоже отданы нашему воеводе. Что прикажешь с ними делать, великий государь?
     - Повесить за ноги, пусть висят, пока птицы не исклюют, - сразу сказал царь.
     - У капитана Асмуса Кендриксона английские купцы отняли опасную <Охранную.> грамоту короля Жигимонда и прислали ее тебе, великий государь.
     - Что написано тамо?
     - Король Жигимонд называет тебя нехристем и язычником и обвиняет в поступках противу всей христианской церкви. Он пишет, что для борьбы с тобой он посылает в море своих разбойников.
     - А еще что?
     Висковатый прочитал каперское свидетельство, написанное по-немецки. В нем были оговорены условия, на которых воевал Асмус Кендриксон против московского царя.
     - Значит, в глаза одно, а за глаза вон что Жигимонд творит, нехристем называет, врагом церкви христианской... А ежели я найду мореходов и пошлю воевать разбойников, что король на свою службу взял?
     Иван Михайлович ждал этого вопроса.
     - У Аникея Строганова есть такой человек, доньских земель, Карстен Роде. Он берется разбойников унять. Аникей ему два корабля дает и мореходов своих природных русских. Тебе, великий государь, иноземца надобно к себе в услужение взять и опасную грамоту ему выдать.
     - Согласен, - оживившись, сказал царь, - пиши грамоту. Григорий Лукьяныч мне тоже о доньском мореходе сказывал... Да я болел и Строганова отпустил, не повидавши. Короля Жигимонда назови настоящим, истинным наследным врагом святой апостольской церкви и вечным союзником турок против всех христианских государей. А еще сошлись в грамоте на морские разбои, чинимые Жигимондом, и на жалобы тех, кого он обидел. И на письма сошлись иноземных правителей, где просят они положить конец такому порядку. Объяви, что решил я на будущее время защищать от короля польского неповинных купцов и гостей, ради чего приказываю корабельщику...
     Царь Иван приостановился, забыв имя датчанина.
     - Карстен Роде, великий государь.
     - Приказываю Карстену Роде с товарищами преследовать огнем и мечом в убежищах и в открытом море, на воде и на суше не только поляков и литовцев, но и всех тех, кто бы стал привозить к ним либо отвозить от них товары, припасы или что бы то ни было... Ну, а все прочее пиши, как в грамоте короля Жигимонда.
     Иван Михайлович записал все приказы царя Ивана.
     - Исполню, великий государь.
     - Пленников, кои ему достанутся, пусть Карстен Роде передает моим людям в Нарве. А ежели сам Карстен Роде в плен попадет, буду выручать. Не забудь капитана Асмуса Кендриксона повесить вместе с матросами, зачем согласился с королем Жигимондом меня называть нехристем и врагом христианской церкви.
     - Исполню, великий государь, - повторил Висковатый и низко поклонился.
     - И откуда все напасти на нас идут? - помолчав, сказал царь Иван. - Скажи мне, Ивашка.
     И тут Иван Михайлович Висковатый решился сказать о том, что, по его мнению, угрожает безопасности Русского государства. Он в мягких и расплывчатых выражениях предложил закончить войну в Ливонии, укрепив прежде взятые города.
     - Когда меня в животе не будет, тогда и отцовский наказ забуду, - приподнявшись в кресле, не спуская тяжелого взгляда с Висковатого, сказал царь.
     Иван Михайлович знал, как трудно уговорить упрямого и самолюбивого царя. Но другого выхода не было.
     - Великий государь, не следует забывать родительских наказов, но можно отложить их осуществление. Войну в Ливонии необходимо закончить. Я говорю, временно закончить. Собравшись с силами, мы снова начнем воевать. Король Жигимонд хочет мира - надо мириться. В отчинах твоих, - продолжал Висковатый, - большое оскудение в людях. Шведский король Юхан, твой супротивник, за Ревель будет стоять. И турецкий султан войско в Астрахань гонит и Девлет-Гирей с ним.
     Печатник замолк.
     Царь Иван опустился на сиденье и крепко сжал длинными пальцами резные ручки кресла.
     - Говори, - приказал он.
     - Совсем недавно король Жигимонд заставил литовцев принять унию. Попросту Польша захватила литовские и русские земли. Жигимонду теперь воевать будет способнее. От Ливонии он не отступит.
     - Что, по-твоему, я должен делать?
     - Подписать с королем Жигимондом перемирие, хотя бы на несколько лет, и готовить силы против турок и Девлет-Гирея... Когда можно было, - помолчав, добавил Висковатый, - я первый советовал тебе, государь, идти на Ливонию, а сейчас необходим мир. Да и среди холопов твоих, - Висковатый слегка запнулся и понизил голос, - разладица. Многие несогласны за Ливонию воевать. Говорят, захватили Нарву и Юрьев и прочие города, и хватит... А новгородцы, те только и ждут, когда ты ослабнешь, великий государь. Они хотят свое слово крепко сказать, вольности свои требовать, как по старине было.
     Царь Иван, внимательно слушавший печатника, при этих словах выпрямился в кресле и притопнул сафьяновым сапогом. Лицо его исказилось.
     - Я их уничтожу! - закричал царь пронзительно. - Они не посмеют больше говорить о своих вольностях. Мой дед начал, я закончу. Я буду воевать Ливонию, а кто не согласен, всех уничтожу...
     Висковатый спохватился. О Новгороде вспоминать не следовало.
     У царя Ивана начинался припадок.
     - Эй, кто там? - прохрипел он, хватаясь за сердце. - Ко мне!..
     В комнату ворвался постельничий Дмитрий Иванович Годунов. Сообразив, в чем дело, он послал за лекарем. Царя Ивана раздели, окутали мокрыми, холодными простынями...
     Непомерные и беспощадные требования ставил царь Иван перед своим народом, как рехнувшийся умом кормщик, поднявший в бурю все паруса на своем корабле. И вот ветер рвет в клочья парусину и ломает мачты, и спасение свое моряки видят в том, чтобы лишить власти сумасшедшего...
     Лекарства и холодные простыни оказали свое успокоительное действие. К вечеру царь оправился, встал с постели и снова вспомнил Ливонскую войну. Он долго сидел не шевелясь в кресле с резной спинкой, уткнувшись взглядом в решетчатое оконце.
     "Что делать? - думал царь. - Могу ли я, сын и внук двух русских государей, отступить от заветов своих предков? Помню, что заклятый враг государства крымский хан Девлет-Гирей издавна разоряет русские земли. Помню, что должен освободить все наши земли, и в первую очередь Киев и все русские города и земли, захваченные Литвой... Ливония... Разве не обязались рыцари платить дань моему деду? Разве не мы построили город Юрьев? Когда я начинал войну за Ливонию, многие думные бояре прожужжали мне уши хвалебными речами.
     Аникей Строганов и многие московские купцы не раз докучали просьбами добыть города в Ливонии, чтобы доходно вести морскую торговлю. А сейчас даже Ивашка Висковатый не согласен воевать с ливонцами. За войну стоит одно воинство в надежде на богатую добычу... Все это так, - думал царь, - но если я перестану воевать с Ливонией, как возликует король шведский? А Жигимонд? Он возомнит, что победил меня, русского государя. Будет унижать, надсмехаться и снова величать московским князем".
     "Мы поудержались писать тебя великим князем всея Руси", - вспомнил он слова из последней королевской грамоты. От гнева снова перехватывало в горле, затряслись руки. "Добраться бы мне до тебя... Нет силы честно воевать оружием, так он письма моим князьям да боярам шлет, на измену прельщает! Так нет же, будет по-моему! А князь Андрей Курбский!" Из горла царя послышалось хрипение. Он задыхался. "Нет, не царский обычай смиряться перед другими! Как решил, так и будет. Гришке Скуратову скажу, пусть всех без разбора берет, кто нашему приказу поперечит..."
     25 августа царю Ивану исполнилось 39 лет. В этот день он долго молился у иконы святого Ивана Предтечи.
     Царь клал земные поклоны до тех пор, пока не шевельнулись сухие губы святого. Царю показалось, что он поднял худую руку, чтобы благословить его...
     - Господи, укроти дух мой, пошли мир мятежной душе моей... - шептал царь, бухая лбом в каменные плиты.
     В приделе Благовещенского собора было темно. У иконы горела свеча. Огромная коленопреклоненная тень занимала почти всю стену.
     - Вразуми душу мою, господи, - просил царь.
     Новый золоченый венец и серебряные ризы Ивана Предтечи светились каким-то странным искристым светом. Его длинные волосы, ниспадающие на плечи, казались черными как уголь. Небольшая бородка в колечках, усики. На левое плечо накинута звериная шкура, в худых руках крест...
     Тяжело опираясь на посох, царь Иван поднялся с колен, пододвинул ближе к иконе тяжелый стул, опустился на него и долго смотрел на святого.
     Только перед ликом своего покровителя, с которым связана вся его жизнь, царь Иван советовался о самом сокровенном.
     "Святой Иван будто с тебя писан, - вспомнил он слова своей первой жены царицы Анастасии, - похож ты на него зело. И глаза твои, и шея, и грудь".
     "И впрямь святой похож на меня, - думал царь Иван, - хорошо ли это?" И вдруг спохватился: "Меня крестили в день усекновения главы Ивана Предтечи. Не предначертание ли это всевышнего? Может быть, и мне написано на роду быть с отрубленной головой, не к тому ли вершатся все боярские заговоры?"
     Царь Иван не спускал глаз с лика святого, стараясь получить от него ответ. Незаметно приползли другие мысли, терзавшие его все чаще и чаще: "Законный ли я наследник престола? - Царь отдал бы сейчас половину своей жизни, чтобы знать наверняка. - Я прочитал все бумаги с допросами проклятой Соломонии и всех ее приспешников. Не было у нее сына. Все это выдумки. Я наследник, только я, единственный... Но почему они шепчутся? Малюта вызнал, что бояре тыкали пальцем на князя Федора Овчину-Оболенского, обзывали его моим братом. - Царь Иван задрожал от негодования. - Моя мать любила его отца... Ох! Тяжко мне, окаянному... Ты ведь все знаешь, скажи, - опять посмотрел он на образ святого. - Если поможешь, новую церковь построю, икону новую напишу, каменьями усыплю драгоценными...
     Знаю, живет около меня заклятый враг. Я вижу его, разговариваю с ним, но не знаю, что это он. Я подозревал многих, и Гриша уничтожал их. Но его топор не задел главного. Это не Володька Старицкий, нет, нет... Иной раз я чувствую его взгляд на себе, страшный, прожигающий, но, когда поднимаю глаза, вижу одни раболепные, угодливые рожи... Помоги, святой Иване".
     Царь снова рухнул на колени.
     Прошло несколько дней. Со всех сторон шли тревожные вести.