Царь Иван злобно захохотал.
     - Не пошлют, - сказал он, сразу оборвав смех. - Сначала мы их на колья пересажаем.
     - Еще говорят новгородцы, будто ты, великий государь, не в свое место сел и будто твое место в отчине князя Ивана Овчины-Оболенского, - добавил Волынец, вспомнив поучения Малюты.
     Царь Иван побледнел, поднял на доносчика посох, но одумался.
     - Добро, добро, - хрипло сказал он, - я всем покажу теплое место...
     - Великий государь, позволь слово молвить, - вмешался Малюта Скуратов.
     - Говори, Гриша.
     - В столь важном деле проверка нужна. По моему рабскому разумению, послать надобно верного человека с Петром Волынцем вкупе. Пусть они то письмо из храма изымут и представят перед твои светлые очи.
     - Добро, - сказал царь Иван. - А кого, Гриша, ты мыслишь послать?
     - Есть у меня на примете верный человек, родной племяш твоего спальника Дмитрия Ивановича Годунова - юноша Борис Годунов.
     Скоро год, как молодой Годунов ходил в дом к Малюте Скуратову и считался женихом его дочери Машеньки. Царский любимец старался открыть будущему зятю широкую дорогу во дворец.
     Царь сразу согласился.
     На этот раз Петр Волынец ехал в Новгород как царский гонец, по царской подорожной грамоте. Однако он снова получил строгое повеление все держать в тайне.
     Вместе с Борисом Годуновым, высоким розовощеким юношей, они без задержек получали на каждом яме свежих лошадей. На заезжих дворах их досыта кормили мясной похлебкой и мягкими пирогами. Ехали в крытом возке, укутанные медвежьими шкурами.
     Всю дорогу стояли солнечные дни. Ямские крепкие лошадки быстро несли возок, лихо закатывая на поворотах. На гладкой дороге санки встряхивало только изредка, ухабы и рытвины разгладила зима. Время шло незаметно. Набив животы жирной похлебкой и пирогами, царские гонцы храпели без просыпу.
     Расстрига пытался заговаривать со своим соседом, но Борис Годунов был юношей гордым и простому попу-расстриге отвечал неохотно. К концу третьего дня путники подъезжали к стенам Великого Новгорода. Позади осталось много деревень и сел, дремучие леса и бесконечные реки и озера.
     - Двести верстов каждодневно отмеривали, - с удивлением сказал Волынец. Он вспомнил свои прежние путешествия и довольно усмехнулся.
     Дождавшись, когда в церкви святой Софии не было народа, Борис Годунов своими руками вынул из-за иконы пресвятые богородицы грамоту королю Жигимонду, подписанную архиепископом Пименом. Остерегаясь лихих людей, он зашил ее в голенище мехового сапога.
     Спутники переночевали на подворье Чудова монастыря. На другое утро, едва рассвело, тронулись в обратный путь.
     23 декабря царь Иван читал изменную грамоту новгородцев. Он пришел в неистовство и, казалось, вконец потерял разум.
     - Сожгу, уничтожу, утоплю! - кричал он, брызгая желтой слюной и потрясая кулаками.
     Ввиду важности известий, царь в тот же день призвал на совет самых близких людей. На совете присутствовали царевич Иван, Малюта Скуратов, Афанасий Вяземский, Алексей Басманов, Петр Зайцев, Иван Чеботов и Петр Борятинский. Это был последний совет, где зачинатели опричнины собрались вместе.
     По случаю сильных морозов печи в горнице были жарко натоплены, и царские вельможи то и дело вытирали пот, обильно выступавший на лицах.
     Царь Иван прочитал письмо. Сановники слушали, низко опустив головы. Алексей Басманов искоса бросил подозрительный взгляд на Малюту Скуратова.
     - Я разрушу Новгород и Псков, - крикнул царь, - все сожгу! Людей уничтожу, всех, всех... и стариков и детей. С корнем вырву проклятое отродье и по пути всех изменников под топор, а тверчан особенно! В поход немедленно! Сегодня, завтра...
     Царевич Иван, верховный глава опричнины, подпевал отцу:
     - Предатели, всех сжечь живьем! А деньги, батюшка, в казну, станет чем Ливонию воевать.
     Малюта Скуратов испугался. Слишком грозно отозвался царь на подметную грамоту. Недовольство в Новгороде и Пскове было, может быть, сильнее, чем в других владениях великого государя, но письма-то ведь не было. И Великий Новгород - не вотчина конюшего Ивана Петровича Федорова. Стереть с лица земли Новгород не так-то просто. Даже думному дворянину стало не по себе.
     Однако, когда царь спросил его совета, Малюта Скуратов отозвался сразу:
     - Я согласен, Новгород и Псков надобно изничтожить начисто.
     - А ты, Афоня? - спросил царь Вяземского.
     - Не согласен, великий госудагь, - неожиданно ответил князь. - Ежели виновен агхиепископ Пимен, надобно его казнить. Если виноваты еще какие бояге или купцы, их тоже казнить лютой смегтью. Пусть Ггигогий Лукьянович газбегет сие дело. У него из гук никто не выскользнет. А гушить богатые гогода негазумно. Новгогодцы пособляют тебе, великий госудагь, в гатных делах... Однако воля твоя, как скажешь, так и будет.
     - Тебе, Афонька, изменников царских жалко? - крикнул царевич Иван.
     Глаза царя злобно сверкнули. Но он сдержал себя и повернулся к Басманову:
     - А ты, Алексей?
     Басманов, не поднимая головы, долго молчал.
     - Како повелишь, тако сделаем, - наконец ответил он.
     - А ты? - Царь посмотрел на Петра Зайцева.
     - Како повелишь, тако сделаем, - повторил он слова Алексея Басманова.
     - Как все, так и я, - ответил Иван Чеботов.
     - И я со всеми, - присоединился Петр Борятинский.
     Единогласия на совете не было. Больше того, царь впервые почувствовал глухой протест сановников. Однако он не раздумывая назначил поход на третий день рождества. Петр Борятинский получил приказ готовить к походу запасы и кормить лошадей.
     - Свершить все в полной тайне, - сказал в заключение царь Иван Басманову, - ни один человек не должен знать, что мы готовим Новгороду и Пскову. Тебе, боярин, поручаю все.
     Алексей Басманов склонил седую голову.
     - Сделаю, как ты сказал, великий государь.
     - Великий госудагь, - низко поклонился князь Вяземский, - я по твоим делам отбуду в Вологду, мне донесли, что мужикам нечего есть, и они бгосили габоту. А кгепость твоя готова только наполовину.
     Царь подумал, недобро посмотрел на своего любимца.
     - Поезжай, Афоня, в Вологду. Недаром ты вологодский наместник... Поторопи мужиков. Пусть псари непослушных на куски рубят да в канаву бросают. Глядишь, остальные на работу станут...
     Вернувшись в Москву около полуночи, Афанасий Вяземский долго не мог уснуть. То, что царь Иван уготовил Новгороду и Пскову, выходило за пределы разума. Афанасий Иванович от всего сердца служил царю Ивану, веря, что бояре хотят лишить его престола либо жизни! Но вскоре Вяземский увидел, что человеческая кровь очень часто проливается без всякой вины, что злая болезнь, захватившая царя, заставляет в безумстве свершать злодеяния. Он понял, что Русской земле угрожает разорением и небытием не только Девлет-Гирей и король Жигимонд, давние и беспощадные враги, но и больной царь Иван.
     Острый ум просвещенного владыки Русской земли не прельщал больше князя Вяземского. Раньше он, радуясь, слушал, как царь Иван обосновывает свои казни, ловко ссылаясь на святое Евангелие, Библию и другие божественные книги.
     Но когда князь понял, что все разумные и умилительные слова царя защищают царскую волю и утверждают, что все остальные подданные не люди, а рабы, у которых нет ни чести, ни собственности, ему все опротивело. Он действительно был готов своими руками предать смерти царя Ивана. Однако Вяземский не хотел видеть на русском престоле ни слабоумного Владимира Старицкого, ни царевича Ивана, схожего по нраву с отцом. За последние месяцы он возненавидел Малюту Скуратова, сумевшего создать опричнину в опричнине. Люди думного дворянина следили не только за земскими, но и за каждым опричником.
     И сегодня Афанасий Вяземский решил, что должен спасти старинные русские города Великий Новгород и Псков. Но как это сделать? Он долго думал, ворочаясь на мягкой постели. Наконец решился, хлопнул три раза в ладоши.
     - Беги за Григорием Дмитриевичем Ловчиковым, - приказал он слуге.
     Григорий Ловчиков, царский ловчий, был близким человеком Вяземского. Они водили между собой крепкую дружбу. Князь представил его в опричнину, делился с ним самым сокровенным, доверял многие тайны.
     И часу не прошло, как Григорий Ловчиков стоял у постели князя.
     - Нагнись ко мне, - тихо сказал князь, - ибо и на стенах я вижу Малютины уши. Слушай, цагь замыслил вовсе уничтожить Псков и Великий Новгогод... Я хочу упгедить гогожан, спасти их от смегти. Готовься в догогу. Завтга утгом на ямских поскачешь в Новгогод и все гасскажешь агхиепископу Пимену. Пусть остегежется. А спгосит владыка, от кого послан, не говоги, - добавил, помолчав, Вяземский.
     - Не забуду, Афанасий Иванович. Сделаю, как велишь... А может быть, грамоту отпишешь ко владыке, не спутал бы я чего?
     - Не, пегедай словами.
     - Сделаю, как велишь.
     А случилось иначе. Григорий Ловчиков не спал всю ночь. Он понимал, что рискует жизнью вместе с женой и детьми. Ему представились страшные пытки в застенке у Малюты Скуратова. "Если бы князь дал мне письмо, тогда еще куда ни шло, можно отговориться незнанием, - размышлял он. - Но теперь?"
     С тяжелыми мыслями Григорий Дмитриевич засветло выехал за ворота своего двора в направлении Тверской заставы. Однако на полпути он остановился, еще постоял, в сердцах бросил шапку в снег и поскакал не к архиепископу Пимену в Великий Новгород, а в Александрову слободу к думному дворянину Малюте Скуратову.
     Он решил донести на своего друга-покровителя, обвинить его в измене.
     Сегодня было теплее. Шел снег большими хлопьями. Колокола в церквах звали к ранней заутрене.

Глава двадцать первая

"СЕРДЦЕ ЦАРЕВО - В РУЦЕ БОЖЬЕЙ"

     28 декабря в полдень царь Иван выступил из Александровой слободы со всем войском. Его окружали ближайшие сановники из опричнины и подвластные татарские вельможи. Царя сопровождал духовник, благовещенский протопоп Евстафий.
     Особняком держались опричники-дворяне из немцев: Альберт Шлихтинг, вестфалец Генрих Штаден, Иоганн Таубе, Элерт Крузе и доктор прав Каспар Эльферфельб, тучный и богатый господин.
     На десяти санях ехали царские лекари во главе с бельгийцем Арнольдом Линдзеем. Они везли с собой лекарства и все, что могло потребоваться в дороге царю. Еще на десяти санях ехали повара и везли всякие запасы.
     Шли как на войну. Опричными войсками командовал царский шурин князь Михаил Темрюкович Черкасский. Все города, большие дороги и монастыри от Слободы до Лифляндии были заняты опричными заставами. Даже на тропинках стояла стража. Никто не знал, куда и зачем выступило войско.
     Десять верст царь Иван гарцевал на своем вороном жеребце. Но мороз согнал царя с седла, он забрался в каптан - теплую избушку на санях, изнутри обитую красным сукном. У одной из стенок каптана находилась низкая лавка с постелью. Слуги каждые два часа накладывали в медную жаровню круглые раскаленные камни, а остывшие убирали. Под конский топот, поскрипывание полозьев, крики ездовых царю хорошо дремалось.
     Время шло незаметно. Наступила темнота, ярко загорелись звезды, показалась полная серебряная луна. По приказу дворецкого Льва Салтыкова слуги зажгли большие фонари, встроенные впереди каптана. Двадцать всадников с горящими факелами скакали по сторонам дороги. Царский возок окружали телохранители в лохматых песцовых шапках, сидевшие на черных крупных жеребцах. Мороз усилился. Всадники подняли воротники и надвинули меховые шапки. Лошади стали седыми от изморози.
     Царь Иван откинул медвежью полость и высунул голову. Его окружали вековые разлапистые ели, отягощенные сверкающим снегом. В лесу ни звука, ни движения. Изредка трещали раздираемые морозом деревья.
     Сунув два пальца в рот, царь пронзительно свистнул.
     - Что велишь, великий государь? - тотчас раздался сиплый на холоду голос воеводы Петра Борятинского.
     - Призвать князя Черкасского и Малюту Скуратова.
     Скуратов и Черкасский были недалеко. С белыми от мороза бородами они ехали следом за царским каптаном и, скинув шапки, мигом забрались в теплый дорожный домик.
     Царский поезд проехал еще одну версту по лесной дороге.
     Михаил Темрюкович, торопясь выполнить царский приказ, на ходу вывалился из каптана прямо в снег. Вскинув в седло грузное тело, он помчался к воеводам. Правый и левый полки получили повеление двигаться вперед и охватить со всех сторон город Клин. А Малюта, оставшись наедине с царем, вынул из кожаной сумки списки изменников города Клина и зажег толстую позолоченную свечу. Царь, подвинувшись к свету, внимательно читал, водя пальцем по строкам, и утвердительно кивал головой. Отложив списки, он отпил вина из дорожной баклажки и налил чашу своему любимцу.
     - Скоро ли монастырь, Гриша? - спросил царь, позевывая.
     Скуратов выглянул наружу. Кроме заснеженного дремучего леса, он ничего не увидел.
     - Должно быть, скоро, великий государь, - все же сказал он. Настоятеля предупредили о царском приезде, и думный дворянин был спокоен.
     И вдруг где-то вдали торжественно зазвонили колокола. Услышав колокольный звон, царь оживился:
     - Ишь ты, не проспали монаси!
     Царский домик свернул с ямской дороги в лес. Колокола близились, гудели все громче.
     У монастырских ворот царя встретил игумен в праздничном одеянии со всей монашеской братией. Царь вылез из возка, принял благословение.
     - Перестань звонить, святой отче, - сказал он с притворной строгостью. - Мороз стоит лютый, гляди, и треснет твой голосистый.
     Утихли колокола... Потревоженный звоном, бесшумно осыпался снег с деревьев. Освобожденные ветви подымались с чуть слышным шорохом.
     Сказочно выглядел маленький деревянный монастырь среди глухого, засыпанного снегом леса. Полная луна, высоко поднявшись над деревьями, ярко освещала снежные сугробы, подступившие к бревенчатым стенам, и невысокую колокольню с заиндевевшим крестом... Где-то совсем близко многоголосо выли волки.
     - Зверья много, - вздохнув, сказал настоятель. - Страшится братия.
     На следующий день в городе Клине заиграли звонкие медные трубы, и глашатаи объявили о приезде царя. Горожане встретили великого государя почетно, с хлебом-солью, как отца и защитника. Но недолго длилось их заблуждение. Царь приказал начинать расправу. Безоружных жителей, обвиненных в измене, рубили мечами и топорами, кололи пиками, а дома их грабили. Не щадили ни женщин, ни младенцев. На следующий день из Клина в Александрову слободу выехали первые возы с награбленным добром...
     Ночью жители города увидели вокруг луны туманное сияние. Мороз к утру стал еще сильнее. Знающие люди предсказывали многие беды, грозящие в этом году русскому народу.
     От Клина до Городни и до самой Твери разъяренные опричники не вкладывали в ножны мечей. И в славном и древнем городе Твери никто не ждал царское войско.
     Пятнадцатилетний царевич Иван во главе двух тысяч опричников обрушился на беззащитных жителей. Тверичане хотели спастись бегством, но со всех сторон встречали воинов с обнаженным оружием. Опричники грабили каждый дом, брали легкое и дорогое, остальное бросали в огонь.
     А царь Иван расположился в одном из пригородных монастырей. Он приказал служить молебен и горячо молился, прося господа покарать изменников. После молебна царь сел трапезовать. Был постный день, и он ел только рыбу и черствый хлеб, а пил квас. И пахло от него ладаном и кипарисом. Прислуживал за столом Григорий Ловчиков.
     Насытившись, царь повеселел и, прохаживаясь по келье, напевал свою любимую:

     Уж как звали молодца,