[3]. Известно, что Фрейд рассматривал психику как густую сеть
отношений эквивалентности, отношений ЗНАЧИМОСТИ. Один из
элементов отношения (я воздержусь от того, чтобы считать его
первичным) представляет собой явный смысл поведения, другой же
элемент представляет собой  скрытый, или действительный, смысл
(например, субстрат сновидения), что касается третьего элемента,
то и в данном случае он является результатом корреляции первых
двух элементов. Это само сновидение в его целостности,
неудавшееся действие или невроз, которые осмысливаются как
компромисс, экономия сил, осуществляемая благодаря соединению
формы (первый элемент) и интенциональной функции (второй
элемент). На этом примере легко убедиться, насколько важно
различение знака и означающего: для Фрейда сновидение - это не
столько непосредственная данность или латентное содержание,
сколько функциональная связь двух элементов. Наконец, в критике
Сартра (этими тремя хорошо известными примерами я и ограничусь)
означаемое представляет сбой изначальный кризис личности
(разлука с матерью у Бодлера, называние кражи своим именем у
Жене); Литература как особый дискурс образует означающее, и отно
шение между личным переживанием и дискурсом создает
художественное произведение, которое можно определить как
значение. Конечно, эта трехэлементная система, несмотря на
неизменность своей формы, не реализуется всегда в одном и том же
виде, я еще раз подчеркиваю, что единство семиологии существует
на уровне формы, а не содержания; сфера ее применения
ограничена, она имеет дело только с одним языком, только с одной
операцией прочтением или расшифровкой.
     
     В мифе мы обнаруживаем ту же трехэлементную систему, о
которой я только что говорил: означающее, означаемое и знак. Но
миф представляет собой особую систему и особенность эта
заключается в том, что он создается на основе некоторой
последовательности знаков, которая существует до него; МИФ
ЯВЛЯЕТСЯ ВТОРИЧНОЙ СЕМИОЛОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЙ. Знак (то есть
результат ассоциации, концепта и акустического образа) первой
системы становится всего лишь означающим во второй системе.
Стоит напомнить еще раз, что материальные носители мифического
сообщения (собственно язык, фотография, живопись, реклама,
ритуалы, какие-либо предметы и т.д.), какими бы различными они
ни были сами по себе, как только они становятся составной частью
мифа, сводятся к функции означивания, все они представляют собой
лишь исходный материал для построения мифа; их единство
заключается в том, что все они наделяются статусом языковых
средств. Идет ли речь о последовательности букв или о рисунке,
для мифа они представляют собой знаковое единство, глобальный
знак, конечный результат, или третий элемент первичной
семиологической системы. Этот третий элемент становится первым,
то есть частью той системы, которую миф надстраивает над
первичной системой. Происходит как бы смещение формальной
системы первичных значений на одну отметку шкалы. Поскольку это
смещение очень важно для анализа мифа, я попытаюсь изобразить
его с помощью следующей схемы; разумеется, пространственное
расположение частей схемы является здесь всего лишь метафорой.
     
 ____________________________________
|                 |                  |
|  1. означающее  |  2. означаемое   |
|                 |                  |
|--------------------------------------------------------
|             3. знак                |                   |
|          I. ОЗНАЧАЮЩЕЕ             |  II. ОЗНАЧАЕМОЕ   |
|--------------------------------------------------------|
|                     III. ЗНАК                          |
|________________________________________________________|

     Из схемы следует, что в мифе имеются две семиологические
системы, одна из которых частично встроена в другую; во-первых,
mb. языковая система, язык (или иные, подобные ему способы
репрезентации); я буду называть его ЯЗЫКОМ-ОБЪЕКТОМ, поскольку
он поступает в распоряжение мифа, который строит на его основе
свою собственную систему; во-вторых, это сам миф, его можно
называть МЕТАЯЗЫКОМ, потому что это второй язык, НА КОТОРОМ
говорят о первом. Когда семиолог анализирует метаязык, ему
незачем интересоваться строением языка-объекта, учитывать
особенности языковой системы; он берет языковой знак в его
целостности и рассматривает его лишь с точки зрения той роли,
которую он играет в построении мифа. Вот почему семиолог с
полным правом одинаково подходит к письменному тексту и рисунку:
ему важно в них то свойство, что оба они являются ЗНАКАМИ,
готовыми для построения мифа; и тот и другой наделены функцией
означивания, и тот и другой представляют собой язык-объект.
     
     Теперь пора привести один-два примера мифического
высказывания. Первый пример я позаимствую у Валери [4]:
представьте себе, что я ученик пятого класса французского лицея,
я открываю латинскую грамматику и читаю в ней фразу, взятую из
басни Эзопа или Федра: quia ego nominor leo. Я откладываю книгу
и задумываюсь: во фразе есть какая-то двусмысленность. С одной
стороны, смысл слов совершенно ясен: ПОТОМУ ЧТО Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ.
С другой стороны, эта фраза приведена здесь явно для того, чтобы
дать мне понять нечто совсем иное; обращаясь именно ко мне,
ученику пятого класса, она ясно говорит мне: я семь пример,
который должен проиллюстрировать правило согласования
предикатива с подлежащим. Приходится даже признать, что эта
фраза вовсе не имеет целью ПЕРЕДАТЬ мне свой смысл, она весьма
мало озабочена тем, чтобы поведать мне нечто о льве, о том, как
его зовут; ее истинное конечное значение заключается в том,
чтобы привлечь мое внимание к определенному типу согласования.
Отсюда я делаю вывод, что передо мной особая надстроенная
семиологическая система, выходящая за рамки языка: ее означающее