ничтожность которого совершенно непропорциональна истинному
смыслу этого действия.
     
     Я уже говорил о том, что мифические концепты лишены всякой
устойчивости: они могут создаваться, изменяться, разрушаться и
исчезать совсем. Именно потому, что они историчны, история очень
легко может их упразднить. Эта неустойчивость побуждает мифолога
прибегать особой терминологии, о которой я хотел бы сказать
здесь несколько слов, поскольку иногда она вызывает к себе
ироническое отношение: речь идет о неологизмах. Концепт является
составной частью мифа, поэтому если мы желаем заняться
расшифровкой мифов, нам надо научиться давать названия
концептам. Некоторые слова можно найти в словаре: Доброта,
Милосердие, Здоровье. Гуманность и т.д. Однако, поскольку мы
берем эти концепты из словаря, они не историчны по определению.
В мифологии же чаще всего приходится давать названия эфемерным
концептам, связанным с конкретными обстоятельствами, неологизмы
в этом случае неизбежны. Китай - это одно; представление,
которое еще совсем недавно имел о нем французскяй обыватель, -
это другое; особого рода мешанину из колокольчиков, рикш и кури-
лен опиума можно именовать не иначе, как КИТАЙЩИНА. Не очень
благозвучно? Остается лишь утешиться тем, что неологизмы для
обозначения новых понятий никогда не произвольны: они создаются
на основе вполне осмысленных пропорциональных отношений [5].
     

ЗНАЧЕНИЕ

     Как нам уже известно, третий элемент семиологической
системы представляет собой не что иное, как результат соединения
двух первых элементов; только этот результат и дан для
непосредственного наблюдения, только он и воспринимается нами. Я
назвал третий элемент значением. Ясно, что значение и есть сам
миф, подобно тому, как соссюровский знак есть слово (точнее,
конкретная сущность). Прежде чем описывать свойства значения,
надо немного поразмыслить над тем, каким образом оно создается,
то есть рассмотреть способы соотнесения концепта и формы в мифе.
     
     Прежде всего надо отметить, что в мифе два первых элемента
совершенно очевидны (в противоположность тому, что имеет место в
других семиологических системах, один не "прячется" за другой,
оба даны нам ЗДЕСЬ, В ЭТОМ МЕСТЕ (а не так, что один находится
здесь, а другой где-то там). Как это ни парадоксально, но миф
НИЧЕГО НЕ СКРЫВАЕТ; его функция заключается в деформировании, но
не в утаивании. Концепт вовсе не латентен по отношению к форме;
нет ни малейшей необходимости прибегать к подсознательному,
чтобы дать толкование мифа. Очевидно, мы имеем здесь два
различных типа манифестации: форма дана нам прямо и
непосредственно, кроме того, она имеет некоторую протяженность.
Еще и еще раз надо подчеркнуть, что это полностью обусловлено
языковой природой мифологического означающего: поскольку
означающее уже обладает определенным смыслом, то оно может
манифестироваться только с помощью какого-то материального
носителя (в то время как в языке означающее сохраняет свою
психическую природу). Если миф выступает в устной форме,
протяженность означающего линейна (ПОТОМУ ЧТО Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ);
если миф представляет собой зрительный образ, его протяженность
многомерна (в центре изображения мы видим мундир африканского
солдата, выше - черноту его лица, слева - руку, поднятую в
приветствии и т.д.). Таким образом, элементы формы занимают по
отношению друг к другу определенное место, они находятся в
отношении смежности; способ манифестации формы в данном случае
пространственный. Напротив, концепт дается как некая
целостность, он представляет собой нечто вроде туманности, более
или менее расплывчатого сгустка представлений. Элементы концепта
связаны ассоциативными отношениями, он опирается не на
протяженность, а на глубину (хотя, возможно, эта метафора
слишком пространственна); способ его манифестации мнемонический.
     
     Отношение между концептом и смыслом в мифе есть по существу
отношение ДЕФОРМАЦИИ. Здесь мы наблюдаем определенную формальную
аналогию со сложной семиологической системой иного рода, а
именно системой психоанализа. Подобно тому, как у Фрейда
латентный смысл поведения деформирует его явный смысл, так и в
мифе концепт деформирует смысл. Конечно, эта деформация
становится возможной только потому, что сама форма мифа
образована языковым смыслом. В простой системе, подобной языку,
означаемое ничего не может деформировать, поскольку
произвольное, полое означающее не оказывает ему никакого
сопротивления. Но в мифе дело обстоит по-иному, в нем означающее
имеет как бы две стороны: одна сторона содержательна - это смысл
(история со львом, африканским солдатом), другая сторона лишена
содержания - это форма (ПОСКОЛЬКУ Я ЗОВУСЬ ЛЬВОМ; АФРИКАНЕЦ-
СОЛДАТ-ФРАНЦУЗСКОЙ АРМИИ-ОТДАЮЩИЙ-ЧЕСТЬ-ФРАНЦУЗСКОМУ ФЛАГУ). Оче
видно, концепт деформирует содержательную сторону, то есть
смысл: лев и африканский солдат лишаются своей истории и
превращаются в пустые фигуры. Пример на правило латинской
грамматики деформирует акт называния льва во всей его конкретной
случайности: также и концепт "французская империя" вносит разлад
в систему первичного языка, нарушает повествование о фактах, где
идет речь о приветствии африканцам одетого в солдатскую форму.
Nднако подобная деформация не ведет к полному исчезновению
смысла; и лев и африканец присутствуют в мифе, поскольку концепт
нуждается в них, их как бы урезают наполовину, отнимая памятью
но не существование; они упорствуют в своем молчании и в то же
время словоохотливы, их язык целиком поступает в услужение
концепту, концепт именно деформирует смысл, но не упраздняет
его, это противоречие можно выразить так: концепт отчуждает
смысл.