может быть ретроспективным (в этом случае мы создаем
историческую мифологию) или же можно проследить развитие старых
мифов до их теперешнего состояния (тогда это будет проспективная
мифология). В данном очерке я ограничиваюсь синхронным описанием
современных мифов и делаю это по объективной причине: наше
общество является привилегированной областью существования
мифических значений. Теперь объясним, почему это так.
     
     Несмотря на всякие случайные обстоятельства, компромиссы,
уступки и политические авантюры, несмотря на всевозможные
изменения технического, экономического и даже социального
порядка, имевшие место в истории Франции, наше общество по-
прежнему является буржуазным. Мне известно, что начиная с 1789
г. во Франции к власти последовательно приходили различные слои
буржуазии, однако глубинные основы общества остаются
неизменными, сохраняется определенный тип отношений
собственности, общественного строя, идеологии. Однако при
обозначении этого строя происходит любопытное явление: когда
речь идет об экономике, буржуазия ИМЕНУЕТСЯ КАК ТАКОВАЯ без
особого труда: в этом случае капитализм не скрывает своей
сущности [14], когда же речь заходит о политике, существование
буржуазии признается уже с трудом; так, в Палате депутатов нет
"буржуазной" партии. В сфере идеологии буржуазия исчезает вовсе,
она вычеркивает свое имя при переходе от реальности к ее
репрезентации, от экономического человека к человеку
размышляющему. Буржуазия довольствуется миром вещей, но не хочет
иметь дело с миром ценностей, ее статус подвергается подлинной
операции ВЫЧЕРКИВАНИЯ ИМЕНИ; буржуазию можно определить поэтому
как ОБЩЕСТВЕННЫЙ КЛАСС, КОТОРЫЙ НЕ ЖЕЛАЕТ БЫТЬ НАЗВАННЫМ. Такие
слова, как "буржуа", "мелкий буржуа", "капитализм" [15],
"пролетариат" [16], постоянно страдают кровотечением, смысл
постепенно вытекает из них, так что эти названия становятся
совершенно бессмысленными.
     
     Явление вычеркивания имени очень важно, оно заслуживает
более подробного рассмотрения. В политическом аспекте вытекание
смысла из слова "буржуа" происходит через идею НАЦИИ. В свое
время это была прогрессивная идея, она помогла обществу
избавиться от аристократии; современная же буржуазия растворяет
себя в нации и при этом считает себя вправе исключить из нее тех
ее членов, которых она объявляет чужеродными (Коммунисты). Этот
целенаправленный синкретизм позволяет буржуазии заручиться
поддержкой большого числа временных союзников, всех
промежуточных и, следовательно, "бесформенных" социальных слоев.
Несмотря на то, что слово НАЦИЯ давно уже в ходу, оно не смогло
деполитизироваться окончательно; его политический субстрат лежит
совсем близко к поверхности и при определенных обстоятельствах
проявляется совершенно .неожиданно: в Палате депутатов
представлены лишь "национальные" партии, и номинативный
синкретизм афиширует здесь именно то, что пытался скрыть: несо
ответствие наименования сущности. Мы видим, таким образом, что
политический словарь буржуазии постулирует существование
универсальных сущностей, для буржуазии политика уже есть
репрезентация, фрагмент идеологии.
     
     В политическом отношении буржуазия, независимо от
притязаний ее словаря на универсальность, в конце концов
наталкивается на сопротивление, ядром которого, по определению,
является революционная партия. Но у такой партии в запасе может
быть лишь политический багаж, ведь в буржуазном обществе нет ни
особой пролетарской культуры, ни пролетарской морали, ни
искусства, в идеологической сфере все те, кто не принадлежит к
классу буржуазии, вынуждены БРАТЬ ВЗАЙМЫ у нее. Поэтому
буржуазная идеология способна подчинить себе все, не опасаясь
потерять собственное имя, если она и потеряет его, то никто не
станет возвращать его ей, без всякого сопротивления она может
подменять театр, искусство, человека-буржуа их вневременными
аналогами. Одним словом, коль скоро постулируется единая и
неизменная человеческая природа, это дает буржуазии возможность
беспрепятственно избавиться от своего имени, происходит полное
отречение от имени "буржуазия".
     
     Разумеется, против буржуазной идеологии время от времени
вспыхивают бунты. Их обычно называют авангардом. Однако такие
бунты ограничены в социальном отношении и легко подавляются. Во-
первых, потому что сопротивление исходит от небольшой части той
же буржуазии, от миноритарной группы художников и
интеллектуалов, у них нет иной публики, кроме той же буржуазии,
которой они бросают вызов и в деньгах которой нуждаются, чтобы
иметь возможность выразить себя. Во-вторых, в основе этих бунтов
лежит четкое разграничение буржуазной этики и буржуазной
политики, авангард бросает вызов буржуазии только в области
искусства и морали; как в лучшие времена романтизма, он опол
чается на лавочников, филистеров, но о политических выступлениях
не может быть и речи [17]. Авангард испытывает отвращение к
языку буржуазии, но не к ее статусу. Нельзя сказать, что он
прямо одобряет этот статус, скорее он заключает его в скобки:
какова бы ни была сила вызова, бросаемого авангардом, в конце
концов предмет его забот - затерянный, а не отчужденный человек,
а затерянный человек - это все тот же Вечный Человек [18].
     
     Анонимность буржуазии еще более усугубляется, когда мы
переходим от собственно буржуазной культуры к ее производным,
вульгаризированным формам, используемым в своего рода публичной
философии, которая питает обыденную мораль, церемониалы,
светские ритуалы, одним словом, неписаные нормы общежития в
буржуазном обществе. Невозможно свести господствующую культуру к
ее творческому ядру, существует буржуазная культура, которая
заключается в чистом потребительстве. Вся Франция погружена в
эту анонимную идеологию, наша пресса, кино, театр, бульварная