Буржуазная идеология постоянно преобразует продукты истории в
неизменные сущности; подобно тому, как каракатица выбрасывает
чернильную жидкость в целях защиты, так и буржуазная идеология
все время пытается затушевать непрерывный процесс творения мира,
превратить миф в застывший объект вечного обладания,
инвентаризовать свое имущество, забальзамировать его, впрыснуть
в реальный мир некую очистительную эссенцию, чтобы остановить
его развитие, не дать ему укрыться в других формах
существования. Тогда эти богатства, закрепленные и
обездвиженные, можно, наконец, подсчитать; буржуазная мораль по
существу есть операция взвешивания: сущности кладутся на чаши
весов, неподвижным коромыслом которых и является человек-буржуа.
Ведь цель мифов -  это обездвижение мира, они должны давать
внушительную картину вселенского хозяйственного механизма с раз
и навсегда установленной имущественной иерархией. Таким образом,
мифы настигают человека всегда и повсюду, отсылают его к тому
неподвижному прототипу, который не позволяет ему жить своей
жизнью, не дает свободно вздохнуть, словно паразит, засевший
внутри организма, и очерчивает деятельности человека тесные
пределы, где ему дозволено мучиться, не пытаясь хоть как-то
изменить мир; буржуазный псевдофизис - это полное запрещение
человеку творить себя. Мифы представляют собой постоянное и
назойливое домогательство, коварное и непреклонное требование,
чтобы все люди узнавали себя в том вечном и тем не менее
датированном образе, который был однажды создан, якобы, на все
времена. Ибо Природа, в которой заключают людей под предлогом
увековечения, в действительности представляет собой Обычай.
Однако каким бы священным ни казался этот Обычай, люди должны
взять его в свои руки и изменить.
     

НЕОБХОДИМОСТЬ И ГРАНИЦЫ МИФОЛОГИИ

     В заключение я хотел бы сказать несколько слов о самом
мифологе. В этом термине есть какая-то высокопарность и само
надеянность. Можно предвидеть, однако, что будущий мифолог, коль
скоро таковой объявится, столкнется с рядом трудностей если не
методологического, то по крайней мере эмоционального порядка.
Разумеется, ему не трудно будет оправдать свою деятельность.
Каковы бы ни были его блуждания, всегда можно утверждать, что и
мифология участвует в созидании мира; если считать
принципиальным тот факт, что человек в буржуазном обществе
ежеминутно погружается в псевдофизис, то задача мифолога состоит
в том, чтобы вскрыть под безобидной оболочкой самых простых
жизненных отношений таящееся в их голубице отчуждение, которое
эта безобидность должна сделать приемлемым. Следовательно,
разоблачение, совершаемое мифологом, является политическим
актом, утверждая идею ответственности языка, он тем самым
постулирует его свободу. В этом смысле мифология безусловно
находятся в СОГЛАСИИ с миром, но не с таким, каков он есть, а с
таким, каким он хочет стать (Брехт употреблял в этом случае
слово с удобной двусмысленностью: Einverstansnis 'согласие',
букв. 'вникание', которое означает одновременно и поднимание
мира и согласие с ним). Это согласие оправдывает существование
мифолога, но недостаточно для него; все-таки его глубинный
статус определяется выключенностью из общества. 'Вызванный к
жизни политической действительностью, он тем не менее далек от
нее. Речь мифолога - это метаязык, она ни на что не
воздействует, самое большее, она разоблачает; но в чьих же
глазах? Задача мифолога всегда двусмысленна из-за его этической
позиции. Он может участвовать в революционном действии только по
доверенности, отсюда принужденность в исполнении им своей
функции, какая-то натянутость и старательность, эскизность и
чрезмерная упрощенность, характерные для всякой интеллектуальной
деятельности, открыто связанной с политикой ("неангажированная"
литература бесконечно более "элегантна", метаязык - это ее
естественная среда).
     
     Далее, мифолог исключается из числа потребителей мифов, а
это дело нешуточное. Хорошо, если речь идет об ограниченном
круге читателей [28]. Но если миф усваивается обществом в целом,
то, чтобы разоблачить миф, мифологу приходится порывать со всем
обществом. Любой более или менее всеобщий миф в действительности
двусмыслеy, потому что в нем находят отражение человеческие
качества тех, кто, ничего не имея, берет его напрокат.
Расшифровать велогонки "Тур де Франс" или превосходное
Французское Вино значит отвлечься от тех людей, которые с их
помощью развлекаются или подогреваются. Мифолог обречен на жизнь
в теоретическом социуме, для него быть социальным в лучшем
случае значит быть правдивым; его наивысшая социальная ценность
заключается в его наивысшей нравственности. Связь мифолога с
реальным миром имеет характер саркастический.
     
     Но пойдем еще дальше; в некотором смысле мифолог
выключается даже из истории, от имени которой он стремится
действовать. Разрушение, которому он подвергает коллективный
язык, абсолютно; к этому разрушению, собственно, и сводится вся
его задача, он должен жить разрушением без надежды повернуть
назад, не претендуя на воздаяние. Ему запрещено представлять
себе, чем конкретно станет мир, когда непосредственный предмет
его критики исчезнет. Утопия для мифолога непозволительная
роскошь; он сильно подозревает, что завтрашние истины окажутся
всего лишь изнанкой сегодняшней лжи. В Истории победа одного
противника над другим никогда не бывает полной, ход истории при
водит к совершенно непредвиденным результатам, к непредсказуемым
синтезам. Мифолога нельзя даже уподобить Моисею, ибо Земля
Обетованная от него сокрыта. Для него позитивность завтрашнего
дня полностью заслонена негативностью сегодняшнего, вся ценность
его предприятия заключается в актах разрушения, одни из которых
в точности компенсируют другие, так что все остается на своем