Каким образом воспринимается миф? Здесь надо снова
обратиться к двойственности его означающего, которое
одновременно является и смыслом и формой. В зависимости от того,
сосредотачивается ли наше внимание на смысле или форме или на
том и другом сразу, мы будем иметь три различных типа прочтения
мифа [8].
     
     1. Если мы сосредоточимся на полом означающем, то концепт
однозначным образом заполнит форму мифа. В этом случае мы
получим простую систему, в которой значение вновь станет
буквальным: африканский солдат, отдающий честь, является
ПРИМЕРОМ французской империи, ее СИМВОЛОМ. Этот тип восприятия
характерен для создателей мифов, например, для редактора журна
ла, который берет какой-нибудь концепт и подыскивает ему форму
[9].
     
     2. Если воспринимать означающее мифа как уже заполненное
содержанием и четко различать в нем смысл и форму, а
следовательно, учитывать деформирующее влияние формы на смысл,
то значение окажется разрушенным, и миф будет восприниматься как
обман: африканский солдат, отдающий честь, превращается в АЛИБИ
для концепта "французская империя". Этот тип восприятия
характерен для мифолога; расшифровывая миф, он выявляет
происходящую в нем деформацию смысла.
     
     3. Наконец, если воспринимать означающее мифа как
неразрывное единство смысла и формы, то значение становится для
нас двойственным, в этом случае мы испытываем воздействие
механики мифа, его собственной динамики и становимся его
читателями: образ африканского солдата уже не является ни
примером, ни символом, еще менее его можно рассматривать как али
би; он является непосредственной РЕПРЕЗЕНТАЦИЕЙ французской
империи.
     
     Два первых типа восприятия статичны и аналитичны; они
разрушают миф, выставляя напоказ его интенцию или разоблачая ее,
первый подход циничен, второй служит целям демистификации.
Третий тип восприятия динамичен, он представляет собой
потребление мифа в соответствии с теми целями, ради которых он
был создан; читатель переживает миф как историю одновременно
правдивую и ирреальную.
     
     Если мы хотим ввести мифическое построение в рамки общей
истории, объяснить, каким образом оно отвечает интересам того
или иного общества, словом, перейти от семиологии к идеологии,
тогда, очевидно, необходимо обратиться к третьему типу
восприятия; основную функцию мифов можно выявить, обращаясь
именно к их потребителю. Как он потребляет миф СЕГОДНЯ? Если он
воспринимает его с наивной непосредственностью, какой толк от
этого мифа? Если же он прочитывает миф аналитически, подобно
мифологу, то какая польза от алиби, содержащегося в нем? Если
потребитель мифа не может разглядеть к образе африканского
солдата концепт "французская империя", значит наделение образа
этим значением оказалось бесполезным, если же он непосредственно
усматривает этот концепт, то миф оказывается всего лишь открытым
политическим заявлением. Одним словом, интенция мифа оказывается
или слишком затемненной, чтобы оказать эффективное воздействие,
или слишком явной, чтобы ей поверили. Где же двойственность
значения в том и другом случае?
     
     Однако это мнимая альтернатива. Миф ничего не скрывает и
ничего не афиширует, он только деформирует, миф не есть ни ложь,
ни искреннее признание, он есть искажение. Сталкиваясь с
альтернативой, о которой я только что говорил, миф находит
третий выход. Поскольку первые два типа восприятия угрожают мифу
полным разрушением, то он вынужден идти на какой-то компромисс,
миф и является примером такого компромисса; ставя перед собой
цель "протащить" интенциональный концепт, миф не может
положиться на язык, поскольку тот либо предательским образом
уничтожает концепт, когда пытается его скрыть, либо срывает с
концепта маску, когда его называет. Создание ВТОРИЧНОЙ
семиологической системы позволяет мифу избежать этой дилеммы,
оказавшись перед необходимостью сорвать покров с концепта или
ликвидировать его, миф вместо этого НАТУРАЛИЗУЕТ его.
     
     Теперь мы добрались до самой сути мифа, которая заключается
в том, что он превращает историю в природу. Становится понятным,
почему в ГЛАЗАХ ПОТРЕБИТЕЛЯ МИФОВ интенция, навязывание концепта
могут быть совершенно явными и в то же время не казаться своеко
рыстными. Причина, которая побуждает порождать мифическое
сообщение, полностью эксплицитна, но она тотчас застывает как
нечто "естественное" и воспринимается тогда не как внутреннее
побуждение, а как объективное основание. Если я прочитываю образ
африканского солдата, отдающего честь, как простой символ
французской империи, мне необходимо отвлечься от самой
реальности образа, ибо, будучи низведен до роли простого орудия,
он оказывается дискредитированным в моих глазах. Напротив, если
я расшифровываю приветствие африканского солдата как алиби
колониализма. я тем более разрушаю миф, так как мне совершенно
ясна его побудительная причина. Однако для потребителя мифа
результат будет совершенно иным: все происходит так, словно
образ ЕСТЕСТВЕННЫМ ПУТЕМ продуцирует концепт, словно означающее
ЯВЛЯЕТСЯ ОСНОВАНИЕМ означаемого; миф возникает в тот самый
момент, когда Французская империя начинает восприниматься как
естественное явление, миф представляет собой такое слово, в
оправдание которого приведены СЛИШКОМ СИЛЬНЫЕ ДОВОДЫ.
     
     Вот еще один пример, который позволяет ясно представить
себе, как потребителю мифа удается рационализировать означаемое