собственность и морские суда, на которых он занимался  рыбной  ловлей  и
совершал далекие морские разъезды, с казенной и частной кладью.  В  этих
разъездах участвовал и юный Михайло, с таким  одушевлением  вспоминавший
впоследствии в своих ученых и  поэтических  сочинениях  Северный  океан,
Белое море,  природу  их  берегов,  жизнь  моря  и  северное  сияние.  В
литературной деятельности Л. отчасти отразилось также  влияние  народной
поэзии, столь живучей на севере России. И в грамматике, и в риторике,  и
в поэтическ. произведениях Л. мы находим отражение  этого  влияния.  Еще
Сумароков упрекал Л. "холмогорским" наречием. На родине же Л. наслышался
о Петре Великом и напитался церковнославянской книжной стариной, которою
жили  поморские  старообрядцы.  Отчасти  под  этим  последним  влиянием,
отчасти под влиянием матери Л.  выучился  грамоте  и  получил  любовь  к
чтению. Но мать Л. рано умерла, а мачеха не любила его книжных  занятий:
по  собственным  его  словам  (в  письме  к  И.И.  Шувалову,  1763),  он
"принужден был читать и учиться, чему  возможно  было,  в  уединенных  и
пустых местах,  и  терпеть  стужу  и  голод".  Грамотные  куроостровские
крестьяне, Шубные, Дудины и Пятухин,  служивший  приказчиком  в  Москве,
снабжали  Л.  книгами,  из  которых  он  особенно   полюбил   славянскую
грамматику Мелетия Смотрицкого, Псалтирь в силлабических стихах  Симеона
Полоцкого  и  Арифметику  Магницкого.  Эти  же  крестьяне   помогли   Л.
отправиться в Москву для обученья наукам, в 1730 г. Сохранились записи в
волостной книге куроостровской волости взносов подушной подати за М. Л.,
с 1730 по 1747 г., причем с  1732  г.  он  показывался  в  бегах.  После
различных мытарств, Л. попал в  московскую  "славянолатинскую"  академию
или "школу", в которой преподавали питомцы киевской академии.  Здесь  Л.
изучил латинский язык, пиитику, риторику и, отчасти, философию. О  своей
жизни этого первого школьного периода Л. так писал И.И. Шувалову в  1753
г.: "имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в
день больше как за денежку хлеба и на денежку квасу, протчее на  бумагу,
на обувь и другие нужды. Таким образом жил я пять лет (17311736), и наук
не оставил". Не без основания предполагают, что в этот период Л. побывал
в Киеве, в академии. Описание днепровских берегов  в  "Идиллии  Полидор"
(1750) свидетельствует о  живых  впечатлениях  Л.  от  "тихого  Днепра",
который "в себе изображает ивы, что густо по крутым краям  его  растут";
поэт упоминает волов, соловья, свирелки пастухов, днепровские  пороги  и
проч. В архиве киевской духовной акд. нет никаких следов о пребывании  в
академии Л., но рассказ первого жизнеописателя Л.,  Штелина  (Пекарский,
"История Акд. Наук", II, стр. 284), вполне вероятен.  Уже  в  московской
акд. Л.  написал  стихи,  которые  впервые  напечатал  акад.  Лепехин  в
описании своего "Путешествия": "Услышали мухи медовые  духи,  прилетевши
сели, в радости запели. Егда стали ясти, попали  в  напасти,  увязли  по
ноги. Ах, плачут убоги: меду полизали, а сами пропали". Несомненно,  что
изучение пиитики и риторики в московской акд. имело значение в  развитии
Л., как  поэта  и  оратора,  хотя  главным  образом  ему  способствовало
дальнейшее образование за границей. Счастливая  случайность  -  вызов  в
1735 г. из московской академии в академию наук 12 способных  учеников  -
решила судьбу Л. Трое из этих учеников, в том числе Л., были отправлены,
в сентябре 1736 г., в Германию, в марбургскй унив., к  "славному"  в  то
время проф. Вольфу, известному  немецкому  философу.  Л.  занимался  под
руководством Вольфа математикой, физикой и философией,  и  затем  еще  в
Фрейберге, у проф. Генкеля,  химией  и  металлургией,  всего  пять  лет.
Вместе с похвальными отзывами о занятиях Л.  за  границей,  руководители
его не раз писали о беспорядочной жизни, которая кончилась для Л. в 1740
г. браком, в Марбурге, с Елизаветой-Христиной  Цильх,  дочерью  умершего
члена городской думы. Беспорядочная жизнь, кутежи,  долги,  переезды  из
города в город были не только последствием увлекающейся натуры Л., но  и
отвечали общему  характеру  тогдашней  студенческой  жизни.  В  немецком
студенчестве Л. нашел и то увлечение поэзией, которое выразилось в  двух
одах, присланных им из-за  границы  в  акд.  наук:  в  1738  г.  -  "Ода
Фенелона" и в 1739 г. - "Ода на взятие Хотина" (к последней Л.  приложил
"Письмо о правилах российского стихотворства"). Эти две оды, несмотря на
их громадное значение в истории русской поэзии, не  были  в  свое  время
напечатаны и послужили только для акд. наук доказательством литературных
способностей Л. Между тем, с "Оды на взятие Хотина" и "Письма о правилах
российского стихосложения" начинается  история  нашей  новой  поэзии.  С
большим поэтическим талантом, чем  Тредьяковсмй,  раньше  выступавший  с
теорией тонического стихосложения, Л.  указывая  на  "неосновательность"
принесенного к нам из Польши  силлабического  стихосложения,  предлагает
свою версификацию, основанную на  свойствах  российского  яз.,  на  силе
ударений, а не на долготе слогов. Замечательно, что уже  в  этом  первом
опыте Л. является не поклонником рифмачества, а указывает на значение  и
выбор поэтических слов, на сокровищницу  русского  яз.  -  После  разных
злоключений (вербовки в немецкие солдаты, побега из крепости Везель), Л.
возвратился в Петербург в  июне  1741  г.  В  августе  того  же  года  в
"Примечаниях к Петербургским Ведомостям" (ч. 66-69)  помещены  были  его
"Ода на торжественный праздник рождения Императора Иоанна III" и "Первые
трофеи Его Величества Иоанна III чрез  преславную  над  шведами  победу"
(обе оды составляют  библиографическую  редкость,  так  как  подверглись
общей участи - истреблению всего, что относилось ко времени имп.  Иоанна
Антоновича). Несмотря на оды, переводы сочинений иностранцев  академиков
и занятия по кабинетам, студент Л. не получал ни  места,  ни  жалованья.
Только с восшествием на престол Елизаветы Петровны, в январе 1742 г., Л.
был определен в акд.  адъюнктом  физики.  В  1743  г.  Л.  обращается  к
переложению в стихи псалмов и сочиняет две лучшие  свои  оды:  "Вечернее
размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния"  и
"Утреннее  размышление  о  Божием  величестве".  В  этом  же  году   Л.,
вследствие "продерзостей", непослушания конференции акд. и частых ссор с
немцами в пьяном виде, более семи месяцев "содержался  под  караулом"  и
целый год оставался без  жалованья;  на  просьбы  о  вознаграждении  для
пропитания  и  на  лекарства  он   получил   только   разрешение   взять
академических изданий на 80 р. В прошении об определении его проф. химии
(1745) Л. ничего не говорит  о  своих  одах,  упоминая  только  о  своих
"переводах  физических,  механических  и   пиитических   с   латинского,
немецкого и французского языков на российский, о сочинении горной  книги
и риторики, об  обучении  студентов,  об  изобретении  новых  химических
опытов и о значительном  присовокуплении  своих  знаний".  Назначение  в
академию - профессором химии - совпало с приездом жены Л. из-за границы.
С этого времени начинается более  обеспеченная  и  спокойная  жизнь  Л.,
среди  научных  трудов,  литературных  занятий  и  лучших   общественных
отношений. В 1745 г. он хлопочет о разрешении читать публичные лекции на