плачущей матерью: она с глухим рыданием обвила его шею обеими руками.
     - Гарольд, мой благородный, мой дорогой Гарольд! - говорила она, смотря
в его прекрасные, спокойные глаза, - ты выступаешь в страшный и  решительный
бой... отвечай мне по совести: не сорвался ли с уст моих, помимо моей  воли,
какой-нибудь упрек в смерти бедного Тостига? Изменила ли  я  слову,  данному
мной покойному Годвину, считать все твои действия  непогрешимо  правильными?
Но ты идешь теперь на  грозного  врага...  ты  уводишь  с  собой  всех  моих
сыновей... О! Гарольд! Пощади материнское сердце... пусть хоть один  из  вас
закроет мне глаза!
     - Мать моя, уважаемая и  дорогая  мать!  -  отвечал  с  живым  чувством
взволнованный король, - нет, ты не упрекала меня в гибели Тостига, не мешала
мне действовать согласно с долгом совести! Не ропщи и теперь за  то,  что  я
иду и увожу других, при тебе остается печальная отрада - молиться  за  троих
любимых сыновей и, если им назначено  пасть  в  неравной  борьбе,  блаженное
сознание, что они пали с честью за свободу и родину!
     Королева  Юдифь,  стоявшая  поодаль,  дрожащая  и  бледная,  не   могла
пересилить наплыва ощущений, давивших ей грудь. Она помимо  воли  преклонила
колена у ног плачущей Гиты и бросилась, рыдая, в объятия Гарольда.
     - Брат! Дорогой товарищ светлых дней моей молодости! - воскликнула  она
с не свойственной ей пылкостью, - когда  мой  повелитель  возложил  на  меня
королевский венец, но не отдал мне сердца, я решила отречься от всех  земных
привязанностей! Ищи в этом разгадку моего отчуждения  от  всей  моей  семьи,
холодности, которую я всегда проявляла при свиданиях с тобой. Но  опасность,
которой ты теперь подвергаешься,  борьба  против  того,  кому  ты  клялся  в
верности, сломили мои силы! Прости меня, Гарольд!  Я  конечно  понимаю,  что
долг повелевает тебе поступить таким образом, но... я молю тебя:  возвратись
к нам, Гарольд, возвратись, мой любимый, мой  благородный  брат,  принесший,
как и я, свое земное счастье в жертву отечеству, дай нам опять увидеть  твое
светлое, милое, дорогое лицо и не стану более скрывать мою привязанность под
маской равнодушия, не свойственного любящей душе.
     Речь Юдифи прошла  электрической  искрой  и  дала  выход  сдержанным  и
затаенным чувствам, усиливавшим тяжесть минуты расставания: в комнате  стали
слышаться тяжелые рыдания. Гурт прижал крепче к сердцу любимую  жену  и  его
благородное, прекрасное лицо стало белее мрамора, веселый Леофвайн целовал с
увлечением руки своей невесты и плакал, как ребенок. Минуты  через  две  вся
маленькая группа, не исключая даже равнодушной Альдиты, подошла под влиянием
безотчетного чувства к старомодному креслу, на котором сидела рыдающая Гита,
и склонилась к ногам короля англосаксов.


ГЛАВА IV

     Ночь уже наступила,  и  луна  озаряла  своим  бледным  сиянием  большой
Вельтемский храм и фигуру Юдифи, стоявшей на коленях у подножия  жертвенника
и возносившей к небу горячие моления за счастье Гарольда.
     Она жила в укромном, уединенном домике, прилегающем к храму,  но  свято
исполняла слово, данное Хильде, не начинать искуса до дня рождения Гарольда.
     Юдифь уже не верила предсказаниям валы: они перевернули вверх  дном  ее
жизнь, разбили ее молодость. Одиночество повлияло на нее благотворно, и  она
начинала примиряться с  судьбой.  Весть  о  прибытии  герцога  к  суссекским
берегам успела пролететь в ее уединение, и любовь к королю, желание  отвести
грозящую опасность силой своих молитв привели ее  в  храм.  Через  несколько
времени ей внезапно послышались шаги и голоса. Дверь с шумом  отворилась,  и
Гарольд вошел в храм с Осгудом и Альредом. Свет пылающих факелов освещал его
бледное  и  грустное  лицо.  Девушка  подавила  крик  испуга  и  радости   и
проскользнула в тесный и темный уголок, ни король, ни  придворные  не  могли
заподозрить ее присутствия в храме, мысли их были заняты совершенно  другим.
Началось пение гимнов, но король не успел еще стать на колени,  как  тяжелый
кирпич, сорвавшийся с карниза, пролетел на вершок от его головы и ударился с
шумом о каменные плиты. Нет слов для изображения суеверного  ужаса,  который
охватил присутствующих в  храме.  Одна  только  Юдифь  не  заметила  случая,
который все другие сочли за предзнаменование, а  король  не  нуждался  ни  в
каких предзнаменованиях: он знал, что идет к роковому исходу по той страшной
тоске, который не могли побороть все усилия и разума и воли.
     Долго и неподвижно стоял он на коленях, когда  же  он  поднялся,  Юдифь
тихо прокралась к небольшой двери и,  выбежав  из  храма,  поспешила  домой.
Долго сидела девушка неподвижная и подавленная силой ощущений,  возбужденных
внезапным появлением Гарольда. Два раза  уже  присутствовала  она  невидимо,
поодаль при молитве его. Она видела его молящимся в час счастья и величия, в
сияющем венце, и видела теперь в час скорби и страдания. Тогда она гордилась
счастьем и славой, а теперь она с радостью взвалила бы на себя  всю  тяжесть
его скорби. Храм вскоре  опустел,  присутствующие  медленно  возвращались  в
жилища. Один только из них своротил неожиданно в сторону к  тому  домику,  в
котором находилась в это время Юдифь. Раздался легкий стук в дубовые ворота,
и вслед за этим послышался лай сторожевой собаки. Юдифь невольно вздрогнула.
К дверям ее комнаты приближались шаги, и  в  нее  вошла  женщина,  приглашая
Юдифь идти за ней вниз,  для  того  чтобы  проститься  с  родственником  ее,
английским королем.
     Гарольд ждал ее стоя в неказистой приемной, одна только свеча горела на
столе. Проводница Юдифи по знаку короля удалилась из комнаты и молодые люди,
так горячо и нежно любившие друг друга, остались с глазу  на  глаз,  бледные
будто статуи, посреди полумрака.
     - Юдифь, - заговорил с усилием король,  -  я  пришел  не  затем,  чтобы
смутить твой покой и напомнить тебе невозвратное прошлое! Давно  тому  назад
я, по обычаю предков, наколол на груди твое милое имя, но теперь рядом с ним
стоит уже другое! Все кончилось  и  минуло,  но  я  не  захотел  вступить  в
кровавый бой, решающий вопрос о жизни или смерти,  не  свидевшись  с  тобой,
светлый гений-хранитель моих прошедших дней!  Я  не  стану  просить  у  тебя
прощения в несчастье, которым я затмил твою бедную молодость,  в  страданиях
которыми я отплатил тебе за твою бескорыстную и святую  любовь!  Одна  ты  в
целом мире знаешь  душу  Гарольда  и  способна  понять,  что  вся  его  вина
проистекала из рабского повиновения долгу.
     Его  голос  прервался  от  сильного  волнения,  и  король   англосаксов
преклонил свою гордую, венценосную голову к ногам молодой девушки.
     - Ты совершенно прав! - ответила она. - Слова - пустые звуки,  и  я  не
обвиняю тебя в испытаниях, которые сгубили мою молодость и разбили мою душу!
В этой душе осталось еще настолько силы, чтобы благословить тебя за  счастье
и за горе, за светлые минуты и  за  жгучие  слезы  нашей  долгой,  взаимной,
беспредельной любви! Я обязана этой силой только тебе, Гарольд! Ты развил во
мне ясное понимание жизни и всех ее обязанностей: я - твое  отражение!  Если