- Ты уже стал взрослым юношей, я не могу сказать тебе: "Будь мне отныне
сыном!" - а потому скажу: "Будь моим братом на место отца  твоего  Свена!.."
Ну а ты, Вольнот, сдержал  ли  свое  слово  -  остаться  навсегда  настоящим
саксонцем?
     - Тише! - шепнул Гакон. - У здешних стен есть уши.
     - Но едва ли они  поймут  по-саксонски,  -  заметил  Гарольд,  нахмурив
слегка брови.
     - Да, при таком условии нам нечего бояться, - сказал ему Гакон.
     - Да, надеюсь, что так, - проговорил Гарольд.
     -  Опасения  Гакона  неосновательны,  милый  брат:  он  несправедлив  к
герцогу! - заметил Вольнот.
     - Я опасаюсь не самого герцога, - возразил Гакон, - а  его  политики...
Гарольд, ты сам не знаешь, как великодушно ты поступил, решив приехать  сюда
за нами. Было бы рассудительнее оставить нас в  изгнании,  чем  рисковать  и
ехать прямо в берлогу тигра тебе, в котором Англия видит  свою  единственную
опору и надежду!
     - Фи! -  перебил  Вольнот  с  видимым  нетерпением.  -  Уволь  от  этих
глупостей! Союз с Нормандией представляет Англии неисчислимые выгоды.
     Гарольд, не лишенный способности физиономиста, взглянул  пристально  на
брата и племянника. Он должен был сознаться,  что  последнему  скорее  можно
верить, потому что лицо его выражало более серьезности и глубокомыслия,  чем
лицо Вольнота.
     Он отвел Гакона в сторону и спросил:
     - Ты думаешь, что сладкоречивый герцог замышляет недоброе?
     - Да, он, видно, намерен лишить тебя свободы.
     Гарольд невольно вздрогнул, глаза его сверкнули.
     - Пусть осмелится! - воскликнул он с угрозой. - Пусть уставит весь путь
отсюда до самого моря своими войсками - я пробьюсь через них!
     - Разве ты считаешь меня за труса,  Гарольд?  Ну,  а  герцог  сумел  же
удержать меня дольше, чем следовало  по  праву,  -  и  заметь,  несмотря  на
усиленные требования короля Эдуарда. Приятна речь  Вильгельма,  но  поступки
его идут с ней вразрез, бойся  же  не  насилия  со  стороны  Вильгельма,  но
наглого предательства.
     - Не боюсь ни того, ни другого исхода, - ответил Гарольд,  выпрямляясь.
- Я отнюдь не раскаиваюсь, что приехал за вами, не раскаивался  даже  тогда,
когда был в заключении у графа понтьеского,  которого  да  поможет  мне  Бог
наказать за  его  низость!..  Я  прибыл  сюда  представителем  Англии  и  со
справедливым требованием.
     Не успел Гакон возразить, как дверь отворилась и в  покой  вошел  Рауль
де-Танкарвиль, сопровождаемый  слугами  Гарольда  и  норманнскими  рыцарями,
которые несли целый ворох богатых  нарядов.  Де-Танкарвиль  со  всевозможной
любезностью предложил графу принять ванну и одеться к предстоящему пиршеству
в честь его приезда к  герцогу.  Герцог,  подражавший  французским  королям,
приглашал к своему столу только своих родных и  почетных  гостей.  Надменные
бароны его стояли за его креслом, а  Фиц-Осборн  подавал  кушанья  на  стол.
Нужно, кстати, сказать,  что  норманнским  поварам  жилось  великолепно:  за
хорошо приготовленное лакомое блюдо им давались  золотые  цепи,  драгоценные
камни, а иногда целое поместье.
     При веселом расположении духа  Вильгельм  был  самым  милым,  любезным,
остроугольным собеседником. Так и на этот раз он  просто  очаровал  Гарольда
своим простым, откровенным обращением. Супруга его,  Матильда,  отличавшаяся
красотой, образованием и честолюбием, старалась, в свою очередь,  вызвать  в
графе хорошее понятие о ней. Она обращалась с ним дружелюбно, как с  братом,
и упросила его посвятить ей все его незанятое время.
     Пир еще оживился пением Тельефера: он очень искусно польстил и  герцогу
и  графу,  выбрав  сюжетом  своей  песни  заключение  союза между английским
королем Этельстаном и Рольфом, основателем норманнского государства, намекая
в ней  очень тонко на то,  что  было  бы  недурно  возобновить  этот  союз в
лице Вильгельма и Эдуарда Исповедника.
     Гарольду очень нравилось, что все,  начиная  с  герцога,  относились  к
певцу с величайшим почетом. Между тем как большинство саксонцев  смотрело  с
величайшим презрением на художников, а английскому  духовенству  запрещалось
давать им приют в своих жилищах.
     Многому при дворе норманнского герцога удивлялся Гарольд:  умеренности,
которая так  резко  контрастировала  с  распущенностью  саксонцев,  учености
духовенства,  непринужденности  и  остроумию  придворных.  Поражало  его   и
пристрастие герцога и герцогини к музыке, пению и наукам, которое  полностью
разделялось   их   окружением.   Ему   делалось   грустно   при    сравнении
невежественного английского двора с этим пышным двором. Но он  воодушевлялся
при мысли о возможности  поднять  и  свою  родину  на  ступень,  на  которой
находилась Нормандия.
     Дурное впечатление, произведенное на него советами Гакона, исчезло  под
влиянием дружелюбного обращения с ним со стороны присутствовавших. Последняя
тень подозрительности, вспыхнувшая было в нем, сбежала, когда  герцог  начал
шутливо извиняться, что так долго удерживал заложников Годвина.
     - Я сделал это единственно с целью заставить тебя  самого  приехать  за
ними, граф Гарольд, - говорил он смеясь. - Клянусь святой Валерией,  что  не
пущу тебя отсюда, пока моя дружба к тебе не  изгладит  совершенно  из  твоей
памяти воспоминание о возмутительном оскорблении графа понтьеского. Не кусай
губы, Гарольд, а предоставь мне, твоему другу, отомстить за тебя:  рано  или
поздно я найду предлог вступить с ним в борьбу и тогда ты, конечно, поможешь
моей мести... Как я  доволен  случаем  отблагодарить  моего  дорогого  брата
Эдуарда за радушный прием, оказанный им мне! Если бы ты  не  приехал,  то  я
навсегда остался бы у него в долгу, так как сам он никогда не удостоит  меня
своим посещением, а ты стоишь к нему...  ближе  всех  остальных.  Завтра  мы
отправимся в Руан, где в честь тебя будут  даны  турниры...  Клянусь  святым
Михаилом,  что  успокоюсь  только  тогда,  когда  увижу  твое  славное   имя
написанным в списке моих избранных  рыцарей!..  Однако  уже  поздно,  а  ты,
вероятно, нуждаешься в покое...
     С этими словами герцог повел Гарольда в спальню  и  даже  снял  с  него
мантию. При этом он как будто нечаянно провел своей рукой по руке графа.
     - Ого! -  воскликнул  он.  -  Да  ведь  ты  обладаешь  громадной  силой
мускулов!.. А хватит ли ее натянуть тетиву моего лука?
     - Кто же в силах натянуть тетиву Улисса? -  спросил,  в  свою  очередь,
Гарольд, пристально смотря в глаза Вильгельму, который изменился в лице  при
этом тонком намеке на то, что он далеко не Ахилл, как он воображал, а играет
в жизни роль скорее Улисса.


ГЛАВА III