а сам он - от последней помехи к достижению цели.
     - Теперь надо поспешить в Лондон!  -  шептало  ему  честолюбие.  -  Нет
больше врагов,  нарушавших  мир  этого  государства,  которое  теперь  будет
процветать под твоим правлением, Гарольд, так как оно раньше еще никогда  не
процветало... теперь ты будешь с триумфом шествовать через  города  и  села,
которые ты избавил от новых нашествий горцев... сердца народа  и  войска  уж
принадлежат тебе всецело... Да,  Хильда  действительно  ясновидящая.  Я  сам
убеждаюсь, что она была права, когда сказала мне, что после  смерти  Эдуарда
все единодушно воскликнут: "Да здравствует король Гарольд!".


ГЛАВА II

     Гарольд с де-Гравилем следовали в Лондон за победоносным войском, между
тем как флот отплывал к месту  своей  постоянной  стоянки,  а  Тостиг  снова
вернулся в свое графство.
     - Теперь только я могу благодарить тебя,  храброго  норманна,  за  твое
великодушное содействие во время борьбы с  Гриффитом!  -  начал  Гарольд.  -
Теперь же я могу заняться и последней просьбой моего брата Свена и  горячими
мольбами матери, проливающей горькие слезы о своем  любимце,  Вольноте.  Ты,
кажется, мог убедиться собственными глазами, что твоему герцогу  нет  больше
основания задерживать заложников у себя. Сам  Эдуард  скажет  тебе,  что  он
достаточно уверен в добросовестности рода Годвина и не  нуждается  больше  в
гарантии... Не думаю, чтобы герцог Вильгельм просил  бы  тебя  передать  мне
письмо умершего, если б он не  был  намерен  оказать  справедливость  нашему
семейству.
     - Полагаю, что ты не ошибаешься, граф Гарольд, - ответил де-Гравиль.  -
Если и я не ошибаюсь, то герцог Вильгельм  чрезвычайно  сильно  желает  тебя
лично и удерживает Гакона и Вольнота только с той целью, чтобы ты сам прибыл
за ними.
     Слова эти были сказаны как будто от чистого сердца, но в  карих  глазах
говорившего мелькнуло такое выражение, которое доказывало,  что  он  лукавит
перед Гарольдом.
     -  Подобное  желание  со   стороны   герцога   Вильгельма,   если   оно
действительно  существует,  очень  льстит  мне,  -  проговорил  Гарольд.   -
Признаюсь, что я сам не прочь побывать у  него  и  полюбоваться  Нормандией.
Странники и торговые люди не нахвалятся заботливостью герцога о торговле,  а
что касается устройства вашего флота,  то  мне  нелишне  будет  поучиться  в
норманнских гаванях. Слышал я и о том, как много сделал Вильгельм при помощи
Ланфранка для образования духовенства и  как  он  покровительствует  изящным
искусствам, в особенности же зодчеству. С великим удовольствием переплыл  бы
я море, чтобы увидеть все это, но меня останавливает мысль, что мне придется
вернуться обратно в Англию без Вольнота и Гакона.
     - Я ничего не могу сказать наверное, но  имею  основание  предполагать,
что герцог Вильгельм многим  бы  пожертвовал,  лишь  бы  пожать  руку  графа
Гарольда и увериться в его дружбе.
     При всем своем уме и прозорливости Гарольд не был подозрителен, к  тому
же  никому,  кроме  Эдуарда,  не  были  известны  притязания  Вильгельма  на
английский престол,  и  вследствие  этого  Гарольд  верил  искренности  слов
де-Гравиля.
     - Англии и Нормандии  действительно  следовало  бы  заключить  союз,  -
ответил граф. - Я подумаю об этом, сир де-Гравиль, и не моя будет вина, если
не прекратятся прежние недоразумения между Англией и Нормандией.
     Разговор переменился,  и  умный  де-Гравиль,  радовавшийся,  что  может
подать своему герцогу приятную надежду, стал еще говорливее.
     Невозможно описать восторг, с которым встречали Гарольда жители городов
и сел, через которые ему приходилось проезжать, а в Лондоне были устроены, в
честь его возвращения, такие великолепные празднества, какие едва  ли  когда
видела столица до того времени.
     Согласно варварскому обычаю, тогда существовавшему,  Эдуарду  переслали
голову Гриффита  и  нос  его  самого  лучшего  военного  корабля.  Благодаря
Гарольду, трон Гриффита был передан братьям убитого. Они присягнули  Эдуарду
в  верности  и  послали  ему  заложников, во имя которых обязывались платить
дань,   какая   вообще   платилась  саксонским  королям,  и  исправлять  все
требовавшиеся от них повинности.
     Малье де-Гравиль вернулся к  герцогу  Вильгельму  с  дарами  Эдуарда  и
просьбой его и Гарольда о выдаче заложников.
     Рыцарь хорошо подметил,  что  Эдуард  сильно  охладел  к  Вильгельму  и
обратил всю свою любовь  на  Гарольда  и  братьев  его,  исключая,  впрочем,
Тостига. Но  так  как  на  саксонский  престол  никогда  не  были  избираемы
подданные, то де-Гравилю и в голову  не  могло  прийти,  чтобы  Гарольд  мог
когда-либо сделаться соперником Вильгельма в обладании  Англией.  Де-Гравиль
рассчитывал, что если непосредственно после смерти Эдуарда будет избран  сын
Этелинга, то он не сумеет защитить свое государство от сильного  неприятеля,
да и едва ли будет пользоваться народной любовью.  Одно  только  упустил  из
виду норманн: то, что несовершеннолетних в  Англии  никогда  не  избирали  в
какие-либо должности, а тем менее - в короли. Зато  он  убедился,  что  один
только Гарольд мог бы снова расположить Эдуарда в пользу Вильгельма.


ГЛАВА III

     В уверенности, что герцог норманнский  вернет  заложников,  Гарольд  со
спокойным сердцем занялся государственными  делами,  которые  во  время  его
похода против валлийцев накопились в громадном количестве, так  как  ленивый
король почти вовсе не обращал на них внимания.  Однако  он  все  же  находил
время посещать знакомую нам римскую виллу, куда его тянули любовь и дружба.
     Чем более он приближался к цели,  тем  более  укреплялась  его  вера  в
существование тайных сил, управляющих, по словам Хильды, судьбой людей, хотя
прежде он чуть ли не издевался над  этой  верой.  Пока  он  жил  только  для
исполнения обязанностей гражданина, он шел прямо, твердыми шагами, но  когда
в нем вспыхнуло честолюбие, ум его начал  блуждать  в  безграничной  области
фантазий. Он чувствовал, что мало одной силы воли для достижения своей новой
цели, что ему может помочь одно счастливое стечение обстоятельств; потому-то
Хильде и удалось обольстить его уверениями,  будто  она  вычитала  из  книги
судеб, что ему действительно назначено играть на земле самую великую роль.
     Юдифь, ослепленная своей безграничной любовью, не замечала, что Гарольд
стал более заниматься Хильдой, чем ею, и не дивилась, когда  они  беседовали
шепотом или стояли вдвоем в лунные ночи на  рунической  могиле.  Она  видела
только одно, что возлюбленный ее  все  еще  ей  верен,  несмотря  на  частые