отсутствие, поехал с ним рядом.
     - Кстати, дорогой брат по оружию, - сказал он между прочим,  -  сегодня
вечером у тебя будут гости, общество которых, как я опасаюсь, будет для тебя
приятнее моего, а именно - Гакон и Вольнот. Я очень привязан  к  последнему.
Первый же слишком задумчив и годится скорее в отшельники, чем в воины... Да,
я чуть не забыл рассказать тебе, что недавно у меня был гонец  из  Фландрии,
который привез некоторые новости, небезынтересные и для тебя: в  Нортумбрии,
в графстве твоего брата Тостига,  происходят  ужасные  беспорядки.  Говорят,
будто вассалы Тостига гонят его и намерены  избрать  себе  другого  графа  -
кажется, одного из  сыновей  Альгара...  так  ведь  звали  недавно  умершего
вождя?.. Это очень некрасивая история, тем более что здоровье моего дорогого
брата Эдуарда сильно пошатнулось... да хранят его все святые!
     - Да, эти новости неприятного свойства, - проговорил  Гарольд,  -  они,
вероятно, послужат мне извинением, если я буду настаивать на своем отъезде в
самом   скором   времени.   Я   очень   благодарен  тебе  за  твое  радушное
гостеприимство  и за то, что ты  так  великодушно  помог  мне  вырваться  из
когтей   твоего вассала. - Гарольд сделал особенное ударение на этом  слове.
-  Если  бы  я захотел вернуть тебе ту сумму, за которую ты выкупил меня, то
я  оскорбил   бы  тебя,  дорогой  герцог,  но  я надеюсь, что твоя супруга и
прелестные  дети  ее  не  откажутся  принять  от  меня   некоторые   дары...
впрочем,   об   этом   поговорим после, а теперь я попросил бы тебя одолжить
мне один из своих кораблей.
     - Ну,  милый  гость,  мы  еще  успеем  поговорить  о  твоем  отъезде...
Взгляни-ка лучше на этот замок - у вас, в  Англии,  не  существует  подобных
зданий: ты только полюбуйся на его рвы и стены!
     - Грандиозное здание!.. Извини меня, если я настою на...
     - Я повторяю, что в Англии нет подобных неприступных замков, -  перебил
герцог.
     - Но зато у нас есть салисбурийская долина и Нью-маркетская высота: это
такие громадные  крепости,  в  которых  могут  поместиться  пятьдесят  тысяч
человек. Щиты же наших воинов тверже всяких норманнских стен, герцог.
     - А! Может быть, - воскликнул Вильгельм, кусая губы. - Знаешь ли, что в
этом  замке  норманнские  герцоги  обыкновенно  держат  своих  самых  важных
пленников... Ты же, мой благородный пленник,  заключен  в  моем  сердце,  из
которого нелегко вырваться, - добавил герцог шутливо.
     Взоры беседовавших встретились. Взгляд Вильгельма был мрачен и  злобен,
Гарольд же смотрел  на  него  с  красноречивым  укором.  Герцог  норманнский
отвернулся: губы его дрожали и лицо сделалось мрачным как ночь!
     Через несколько секунд он пришпорил коня и поскакал  вперед,  прекращая
таким  образом  разговор  с  Гарольдом.  Кавалькада  остановилась  только  у
какого-то замка, где было решено провести эту ночь.


ГЛАВА V

     Когда Гарольд вошел в комнату, отведенную ему в замке, он нашел  в  ней
Вольнота и Гакона. Рана, полученная им в борьбе с британцами и  раскрывшаяся
от движения, послужила ему предлогом  провести  остаток  вечера  наедине  со
своими родственниками.
     Молодые люди рассказали без утайки все, что знали о герцоге, и  Гарольд
окончательно убедился в существовании расставленной  ему  ловушки.  В  конце
концов даже Вольнот сознался,  что  герцог  был  далеко  не  таким  честным,
откровенным и великодушным, каким старался  казаться.  Скажем  к  оправданию
Вильгельма, что предосудительное обращение с ним его родных,  козни  которых
ему можно было разрушать только хитростью, много  способствовало  тому,  что
он, уже в самых молодых летах, научился лукавить и притворяться: убедившись,
что добром часто ничего не сделаешь, он поневоле принужден был обращаться ко
злу.
     Гарольд припомнил прощальные слова короля Эдуарда  и  пожалел,  что  не
послушал его предостережения. В особенности сильно беспокоили его полученные
им через герцога сведения из Англии. Они подтверждали его  уверенность,  что
долгое  отсутствие  его  может  не  только   помешать   удовлетворению   его
честолюбия,  но  даже  пошатнуть  основы  государства.  В  первый  раз  этим
бесстрашным человеком овладел ужас, тем более что он видел отлично все, чего
он должен был остерегаться, но не знал, за  что  взяться...  Он,  смотревший
бесстрашно в глаза смерти, содрогался при мысли о пожизненном  заключении  и
бледнел,  когда  ему  приходили  на  ум  слова  де-Гравиля,  что  герцог  не
задумается ослепить человека. Да и  что  же  могло  быть  хуже  пожизненного
заключения и ослепления? В том и другом случае Гарольд потерял бы  все,  что
придавало жизни цену: свободу, могущество, славу.
     А чего, собственно, герцог хотел добиться, лишив его  свободы?  Сколько
Гарольд ни расспрашивал Вольнота - он ничего не знал. Гакон же  знаками  дал
ему понять, что ему все известно, но он  хочет  открыться  только  одному  .
Гарольду, который  поэтому  поспешил  уговорить  Вольнота  лечь  поскорее  в
постель.
     Заперев дверь, Гакон нерешительно  остановился  и  посмотрел  на  графа
долгим и грустным взглядом.
     - Дорогой дядя, - начал он наконец, - я давно уже предвидел,  что  тебя
ожидает та же горькая участь, которая постигла меня  с  Вольнотом.  Впрочем,
будет еще хуже, потому что тебя ожидает заключение в  четырех  стенах,  если
только ты не отречешься от самого себя и...
     - О! - перебил Гарольд, задыхаясь от гнева, - я  теперь  ясно  вижу,  в
какую сеть я впутался... Если герцог  действительно  отважится  на  подобное
зверство,  то  пусть  совершит  это  открыто,  при  солнечном  сиянии...   Я
воспользуюсь первой рыбачьей лодкой, которую увижу, и горе будет  тому,  кто
наложит на меня руку, чтобы воспрепятствовать мне броситься в нее!
     Гакон снова взглянул на Гарольда своим бесстрастным  взглядом,  который
способен был хоть кого лишить бодрости.
     - Дядя, - произнес он, - если ты хоть на минуту послушаешь голоса своей
гордости и поддашься своему справедливому негодованию, то нет тебе спасения:
малейшим неосторожным словом или поступком подашь ты герцогу повод  наложить
на тебя оковы... а он жаждет этого повода. А ехать тебе невозможно.  День  и
ночь придумывал я в течение последних пяти лет средства  к  побегу,  но  все
было напрасно. Каждый мой шаг караулится шпионами... тебя же и подавно будут
стеречь.
     - Да, меня стерегут уже с той самой минуты, как моя  нога  вступила  на
норманнскую почву: куда бы я ни шел, за мной следят  везде,  под  каким-либо
благовидным предлогом, кто-нибудь из придворных... Молю высшие  силы  спасти
меня для счастья дорогой моей родины... Дай мне добрый совет, научи, что мне
делать: ты вырос в этой пропитанной ложью и предательством атмосфере,  между