тучами,  стало  холодно,  посыпался мелкий дождик. На "Марсе" потушили огни,
дозорные ходили вдоль бортов, всматриваясь во тьму.
     Патрик  Гордон  в  панцыре  под  плащом медленно прогуливался по берегу
возле  своих  малых  кораблей.  На  стругах,  на плотах, в лодках неподвижно
сидели  бутырцы. У каждого был багор с крюком, у некоторых - лестницы, чтобы
забрасывать  на  борт  корабля.  К "Марсу" в исходе ночи двинулась Гордонова
флотилия  -  она  стояла  на  якорях. Но стоило корабельщикам услышать плеск
весел,  как  они  вздели парус и ушли с попутным ветром, словно сквозь землю
провалились.  Ушли  во тьме и не боясь предательских мелей: Апраксин отлично
знал озеро, на котором плавал столько времени.
     Гордон  рассердился и велел догонять, но в это время попался под идущий
из-за  мыса  на  всех  парусах  "Нептун",  которым  командовал Луков. Иевлев
первым  увидел  неприятельское  судно, но остановить замешательство не смог.
"Нептун"  бортом  ударил  большой плот с бутырцами, люди посыпались в воду и
стали  хвататься  за  струг,  чтобы  не утонуть, но струг перевернулся и уже
более  сотни  народу  оказалось в воде. Иевлев попытался навести порядок, но
ничего  поделать  было  нельзя:  Гордон растерялся и только с ругательствами
бил  по рукам утопающих, которые хватались за его лодку. С "Нептуна" ударила
пушка, и Луков спросил из темноты:
     - Хватит, али еще воевать будем?
     Гордон со злобой закричал:
     - Утопите  меня  здесь  навсегда,  но  виктории  вам  не будет... Лючше
смерть, молодец, черт!
     Бутырцы,  кто как горазд, вплавь добрались до берега, некоторые просили
спасти,  но было не до них. В начинающемся рассвете показался "Марс", идущий
на флотилию Гордона, чтобы расстрелять ее из своих пушек.
     - Сдавайтесь, Гордон! - крикнул Апраксин в говорную трубу.
     А  Якимка  Воронин,  вылезший  из  своего  заточения,  крикнул  нарочно
мерзким голосом:
     - Господин  генерал,  каково  вы  имеете  мнение  о  ваших  силах в сей
баталии?
     - Вот я тебе покажу силы! - бесился Гордон...
     На  рассвете  лодка Гордона перевернулась, и шотландец в своих доспехах
камнем  пошел  ко  дну. Иевлев, срывая с себя кафтан, бросился за генералом,
неловко  схватил  его  за  парик,  -  парик  остался в руке. Пришлось нырять
второй  раз.  Генерала  вытащили  на  палубу "Нептуна", он смотрел ошалелыми
глазами,  икал, изо рта у него текла вода. Сильвестр Петрович с Апраксиным и
Луковым  спустились  в  лодки  -  искать  утопших,  вытаскивать тех, кто еще
держался  на воде. На берегу горели костры - бутырцы сушили кафтаны, сапоги,
онучи.
     Дождь  перестал, но утро было холодное, с деревьев падали мокрые желтые
листья.  Многих  людей  недоставало,  тела их искали баграми в озере, но они
находились  один  за  другим  то  на  "Марсе",  то на "Нептуне", то на малых
кораблях, то на другом берегу, то у батарейцев на Гремячем.
     Петр,  веселый,  велел  всех,  кто  жив,  поить  допьяна, а кто помер в
баталии  -  поминать  прилично;  сам наливал кружки, стоял, обняв Апраксина,
смеялся, хвалил, ругал, вспоминал все перипетии боя.
     Только  утром  Иевлев  вернулся к себе в хибару: как сквозь сон, увидел
на печи, под тулупчиком, с обвязанной головою Ваську Ржевского.
     - Ты для чего здесь? - со злобою спросил Сильвестр Петрович.
     - Горячкою занемог... - страдальческим голосом ответил Ржевский.
     - И маневров не видал?
     - Сказано, горячкою занемог...
     Сильвестр  Петрович,  выругавшись,  стал  переодеваться  в  сухое.  Его
трясло,  хотелось пить, но подняться с лавки не было сил. Царский лекарь фон
дер  Гульст  покачал  головою - сильно скрутило стольника, выживет ли? Велел
лежать  под  теплым одеялом, нить лекарства, прогнать из головы всякие мысли
-  и  злые и добрые. Потом, попозже, привиделся Петр Алексеевич, как ласково
беседует  он с Ржевским, как тот ему жалуется, что простыл на ветру во время
баталии.  Сильвестр  Петрович  даже  охнул от удивления, тогда Петр подсел к
нему, спросил:
     - И ты, Сильвестр, занемог?
     Не  дожидаясь  ответа,  велел  рассказывать,  что видел зимою на Онеге.
Сильвестр  Петрович  с  трудом  собрался  с  мыслями, заговорил. Петр слушал
долго,  внимательно,  кивал  нечесаной, всклокоченной головой. Маленький рот
его  был  крепко  сжат,  глаза  смотрели  вдаль  - туда, где за выставленным
окошком  покойно  дышало  озеро.  Потом  вдруг  на  месте  Петра Алексеевича
оказался Апраксин:
     - Божьим  соизволением  родились  мы  с  тобою,  Сильвестр,  в  тяжкое,
многотрудное время. Долго ли проживем? Для чего жить будем?
     Иевлев  силился  понять,  о  чем  говорит  Апраксин, но понимал не все.
Федор Матвеевич сидел на лавке ссутулившись и как бы думал вслух.
     - Что  ж,  кончилась  наша  юность...  Было  детство,  когда  потешными
стреляли  из  палок.  Было  и отрочество, когда находили мы счастье в звуках
мушкетной   пальбы.  Юность  с  потешными  штурмами  и  барабанным  боем,  с
постройкой  кораблей здесь - миновала навсегда. Не нужны нам более мушкеты и
пищали,  выструганные  из  палок.  Озеро  наше хорошо было для детских забав
ротмистра,  а  нынче  оно  ему  скучно...  Недавно Лефорт, из вечного своего
стремления  сказать  приятное,  назвал  ветер нашего озера - веселым ветром.
Соврал  немец!  Сей  ветер  не  веселит душу, он поселяет в нас, отравленных
мечтою  о  подлинном морском просторе, только лишь чувство неутолимой тоски.
Суесловный  Коорт  поведал  мне  однажды,  что  на  нашем  озере  сердце его
кровоточит,  ибо преисполнен он, мореходец, воспоминаниями о других водах, о
настоящих бурях...
     Сильвестр  Петрович  пересилил  недуг,  приподнялся  на локте. Апраксин
продолжал задумчиво:
     - Сквозь  лесть  иноземцев,  сквозь  лживый  восторг  притворщиков Петр
Алексеевич  слышит снисхождение взрослого к забавам дитятки. Ну, и понял он,
что  флот  его  -  не  флот,  что  море  его - не море, что корабли его - не
корабли.  Переяславское  наше  озеро  веселило  и  радовало государя, покуда
видел  он в нем океан. Нынче же видит он в нем всего лишь лужу. Теперь мысль
о  Белом  море  ни  на  минуту  не оставляет его. С полчаса назад, выходя от
тебя, сказал мне твердо, что будет сбираться в Архангельск.
     Сильвестр Петрович сделал попытку сесть.
     - Нынче?
     - Нынче,  и  спехом.  Про  здешние  корабли  ничего  более  не говорит.
Тимофею  Кочневу  велел  возвращаться  к  дому - ждать его там. Мужиков - по
селам, откуда пришли. Колодников - в узилища.
     - А дворец? А батарея? А флот наш, Федор?
     - То  все  кончилось,  Сильвестр.  Более  не  стрелять  нам из мушкета,