Ржевский угрюмо смотрел на Апраксина. Яким Воронин сказал невесело:
     - Ехать-то  можно,  да  как  доедем?..  Путь  не  близкий,  по дорогам,
слышно,  шпыни  так  и  шныряют,  режут  ножичками.  Да и где оно - сие море
Белое? Может, его и нету вовсе на свете...
     Иевлев засмеялся, хлопнул Воронина по широкому плечу:
     - Не плачь, Яким! Отыщем море Белое...
     Собрались  быстро - в один день. На рассвете морозного, ветреного дня к
избе,  скрипя  полозьями  и  раскатываясь,  подъехали  лубяные,  с запряжкой
гусем,  сани.  В  сумке  у Сильвестра Петровича лежала царская подорожная, у
обоих  путников  были  добрые, вороненой стали ножи, пара пистолетов, сабли.
Яким  запасся  и едой на дальнюю дорогу - копчеными гусями, окороком, жбаном
водки.  Ямщик  свистнул,  намотал  вожжи на руку, сытые лошади взяли с места
хорошим быстрым шагом...
     Ехали  на  Ярославль - Вологду - Каргополь. Свирепые студеные январские
ветра  обжигали  лица,  мороз  забирался  под  шубы, леденил ноги. Мечталось
только  о  тепле,  о  покое,  о  том,  чтобы  не  скрипели  в  бору вековые,
промороженные  деревья,  чтобы  не  бежали  за  розвальнями  волчьи  стаи со
светящимися глазами, чтобы холод не хватал за самое сердце.
     День  и  ночь  брякал  промерзшим  глухим  звоном  колоколец  под дугою
коренника, на бешеном ходу сани часто переворачивались, ямщики сокрушались:
     - Ишь, незадача! Было б вам, господа добрые, не спать ехамши...
     Подъезжая  к  яму,  не останавливая гоньбы, ямщик свистел оглушительно,
особым  ямщичьим  посвистом.  На крыльцо яма - станции выскакивал заспанный,
всклокоченный  смотрильщик.  Покуда  перепрягали  лошадей,  Иевлев и Воронин
сидя  дремали  в  жарко натопленной, душной избе. За весь одиннадцатидневный
путь  на  ночевку  не  останавливались ни разу. Спали в лубяных санях, тесно
прижавшись друг к другу, измученные, заросшие бородами, немытые...
     В  Онеге  молодцеватый  певун-ямщик,  зная,  для  чего  едут стольники,
привез  их  к  низкой,  строенной  в лапу, большой избе, обнесенной тыном из
почерневших от времени кольев.
     - Он  и  есть,  -  сказал  ямщик.  -  Алексей Кононович первый на Онеге
кормщик.  И  братец у них по корабельному делу - все его знают. Лучшего и не
надо вам...
     Ворота  гостям открыл сам хозяин, приземистый мужик со строгим, изрытым
морщинами  лицом.  Поздоровавшись,  поставил  на стол моченой морошки, пошел
топить  баню.  Когда  попарились  вволю,  Корелин покормил приезжих семужьей
ухой  и  уложил  спать  на  высокие  перины. Гости проспали почти что сутки,
проснулись  к  вечеру  -  веселые,  голодные, довольные. Хозяин поджидал их,
читая  книгу  в  переплете  с  позеленевшими  от времени медными застежками.
Колеблющееся  пламя  витых  свечей  освещало  его  лоб  в залысинах, светлые
глаза, серебристую кудлатую бороду.
     Гости  сели  рядом  на  лавку. Старик внимательно, ничему не удивляясь,
выслушал рассказ Иевлева, подумал, потом сказал:
     - Что ж, лодьи у нас строят. Учитесь - дело хорошее...
     - Не лодьи нам надобны - корабли! - перебил Воронин.
     Кормщик строго взглянул на Якима, объяснил:
     - Лодьи  наши  и  есть  корабли.  Так по-нашему, по-поморскому зовутся.
Хаживаем   нашими  лодьями  в  дальние  места.  На  Грумант,  на  Матку,  на
Колгуев...
     Иевлев  и  Воронин  недоуменно  переглянулись. Никогда они не слыхивали
этих  названий.  Старик  догадался,  встал,  открыл ключом старинную тяжелую
укладку,  бережно  положил  на  стол  сверток  из  серого  полотна. Не спеша
развязал  шнурок,  вынул  не  то  пергаменты, не то куски кожи - квадратные,
плотные, желтые от времени...
     - Оно... что ж такое? - спросил Воронин.
     - А  береста!  -  усмехнулся Корелин. - Не слыхивал, чтобы бересту эдак
обделывали?  Бумага  али  пергамент помору дороги, вот он сам себе и обладил
подешевле...
     Пододвинув подсвечник поближе, старик сказал:
     - Вон, гляди, господа, какие пути нами хожены...
     Твердым ногтем он провел по бересте черту - от Онеги на Колгуев:
     - То путь ближний...
     Сильвестр  Петрович  всмотрелся  в  лист  бересты  внимательно - увидел
вырезанные  контуры  берегов, полуостров, заливы. Это была карта - искусно и
красиво   сделанная,  с  корабликами,  плывущими  по  морю,  с  человечками,
стоящими  на  берегу,  с  деревьями,  растущими  в устьях рек, и со зверьми,
словно бы беседующими друг с другом на далеких островах.
     - Кто  же  сей  мореплаватель  отважный?  -  спросил Воронин. - Кто сию
карту начертил?
     Корелин пожал плечами, вздохнул:
     - Не  ведаю,  господин. Давно то было. Вишь - я сед, а книгу берестяную
получил от батюшки своего. Сам посуди...
     До  полуночи  сидели втроем у стола, щурясь всматривались в полустертые
временем искусные карты на бересте. Старик задумчиво говорил:
     - Собрать  бы  вам,  господа  хорошие, кормщиков наших добрых, да нынче
многие  в  дальних  землях зимуют. Панов на Грумант ушел; Семисадов - добрый
кормщик,  искусный  -  старшим  над артелью в норвеги отправился; Рябов Иван
сын  Савватеев - от монастыря Николо-Корельского - моржа промышлял на Матке,
там  и поныне, видать, зимует. Тимофеев Антип тож где-то застрял. Много их у
нас  -  найдем с кем побеседовать об морском деле. А к завтрему приедет брат
мой  единоутробный  -  Иван  Кононович,  он у нас по Поморью первый лодейный
мастер...  С  ним прибудет Кочнев - редкого ума человек, от дедов весь ихний
род лодьи строит...
     Ночью  Иевлев, Воронин и Алексей Кононович, одевшись потеплее, вышли на
крыльцо  смотреть  сполохи.  Сильвестр  Петрович  ахнул,  не поверил глазам,
громко спросил:
     - Да что ж оно такое? Яким, зришь?
     В  черном  морозном  небе  медленно двигались, сталкиваясь между собою,
горящие   сине-зеленые  столбы,  падали,  вновь  поднимались,  озаряя  своим
странным  холодным  сиянием покрытые искрящимся снегом крыши онежских домов,
дорогу, неподвижное, застывшее пространство залива...
     - На  Матке-то  страшнее  играют! - сказал старик. - Здесь что, здесь в
тихости  сполохи,  а  на  Матке,  в  большой холод, эдакие сполохи живут - и
непужливый перекрестится. Ходят, да с треском, как гром гремит.
     Столбы  погасли,  новое  зрелище явилось перед Иевлевым и Ворониным. Из
сгустившегося  мрака  стали  словно  бы  прорываться  искры,  потом запылали
сплошным   огнем,   рассыпая  мелкие,  быстрые,  несущиеся,  словно  молнии,
маленькие   огни.   Полнеба  уже  горело,  -  казалось,  там  должен  стоять
непрестанный  могучий грохот, и было удивительно, что ночная морозная тишина
ничем не нарушалась.