- Да  бог  с  тобой,  Федор  Матвеевич,  где мне знать. Я едва приехал,
молодешенек, куда мне...
     - Вот и сиди на печи...
     Василий   закутался   поплотнее,  посмотрел  на  Апраксина  исподлобья,
заложил   русую   отросшую  прядь  за  ухо.  Рассудительно  заговорил  Франц
Федорович Тиммерман:
     - Надо  строить  корабль,  ибо  господин  Питер  может  нас  далеко  не
одобрить,  если  мы  ему  не построим фрегат. Батарея на мысу Гремячем - это
хорошо.  Боевые  часы  -  тоже  хорошо.  И  пристань  мы выстроим, - то дело
нетрудное,  выстроим  просто,  без  всяких затей. Но если, господа, хотим мы
угодить  нашему  государю, то надлежит нам сделать то, для чего будет палить
игрушечная  батарея,  для чего будут идти боевые часы, для чего будет стоять
наша  маленькая  пристань.  Надо  построить  со  всем изяществом и хитростью
маленький потешный, веселый кораблик. Не правда ли?
     Федор   Матвеевич,   снял  со  свечи  нагар,  пристально  посмотрел  на
Тиммермана.
     - А  что,  ежели  сия  потеха и не в потеху обернется? Не вижу я, Франц
Федорович,  резону, чтобы только лишь угождать Петру Алексеевичу, а не самим
малость  умом  пораскинуть.  Государю  еще и осьмнадцати лет не исполнилось,
многим из нас куда поболе. И не холопи мы ему, а добрые советники...
     Тихо  стало  в  хибаре.  Тиммерман будто с удивлением смотрел на Федора
Матвеевича.  Яким вновь принялся грызть ногти. Только один Чемоданов, ничего
не поняв, заговорил утешительно:
     - Други,  други,  для  чего нам не наше мозговать? Что нам государь наш
повелел,  то  и  сделаем со всем прилежанием, а на потеху али не на потеху -
то  до нас некасаемо. Живенько надо пристань строить, и верфь, и корабль, да
такой  корабль,  чтобы не потонул он, спаси господи, а поплыл, да чин-чином,
с  парусом  со  снастью, и чтобы пушка на нем палила. Ротмистр, даром что на
Москве,  об  деле мореходном только и думает; надобно нам сделать что можем.
Не  поспеем  -  взыщется  с  нас,  того и гляди попадем в опалу. А поспеем -
пойдет   наш   корабль   с   пальбой   по   озеру,  да  с  громкой  пальбой.
Государь-ротмистр страсть любит, чтобы пушка громко палила...
     Иевлев  перехватил  взгляд  Апраксина:  искоса,  со  скрытой  насмешкой
смотрел Федор Матвеевич на Чемоданова. А ложась спать, негромко сказал:
     - Смердят  дружки-то  наши!  Муторно с ними. Иного в помыслах не имеют,
как только угодить да подольститься...
     - Молоды еще! - примирительно ответил Сильвестр Петрович.
     - Для  чего  молоды,  а  для  чего и стары: как ручку Петру Алексеевичу
чмокнуть али поклониться земно - на то мастера... Ваську Ржевского возьми.
     - Не в добром ты духе нынче...
     Апраксин  сердито  молчал.  По стенам с шелестом ходили тараканы. Дождь
непрестанно   барабанил  в  слюдяные  окошки.  Ровно,  спокойно,  как  после
исполненной  трудной  работы,  храпели  голландские  тихие  старички. Иевлев
шепотом окликнул:
     - Спишь, Федор Матвеевич?
     - Не сплю. Какой тут сон...
     - Книги  есть  добрые,  от  дядюшки  я  слышал,  достать бы: о строении
корабельном, о навигаторстве, некие достославные мужи сии книги написали...
     Федор Матвеевич не ответил, погодя вздохнул:
     - Достать много чего надо...
     Погодя, поздней ночью, Иевлев горячо говорил:
     - Дядюшка   мой,  муж  высокого  ума,  окольничий  Посольского  приказу
Полуектов  Родион  Кириллович,  давеча,  как  был я на Москве, сомневался об
нашей  верфи  и сказывал, каково было, когда Ордын-Нащокин в Дединове "Орел"
строил:  железа  ни  един заводчик не давал, Пушкарский приказ блоков не мог
поделать,  а  когда  кузнец  занадобился, то отписали грамоту - есть-де один
посадский,  да  и  его нет, ибо велено ему ковать язык к большому Успенскому
колоколу.
     Апраксин засмеялся в темноте:
     - На Руси кузнеца не могли сыскать?
     - А  для  чего  им,  Федор  Матвеевич,  гузно свое тревожить? - в тоске
воскликнул  Иевлев.  -  На том Василий Васильевич князь Голицын и сидит: так
повелось, так есть, так тому и быть.
     Федор Матвеевич задумался, потом спросил:
     - Как располагаешь, Сильвестр, для чего Нащокин суда строил?
     Иевлев не ответил.
     - Поспрошал  бы  Полуектова, он со скольких годов летописи читает... Да
как  будешь  на  Москве  -  сходи  в  Приказ,  может там и чертежи есть, как
корабли строить, какой им припас надобен, как пристань делать.
     Поутру,  еще  не  рассвело,  как  Иевлев взбудил Франца Федоровича. Тот
поднял  с кожаной подушки измятое сном лицо, поправил на лысой голове ночной
колпак с кисточкой. Сильвестр Петрович сказал жестко:
     - Будет  спать, господин мастер. Знаем мы мало, ты знаешь поболе! А дни
проходят без толку. Вставай да бери грифель, учиться будем!
     Тиммерман  вскочил,  умылся,  сел  за  стол. Апраксин, Иевлев, Луков со
строгими  лицами  поджидали.  Франц  Федорович  пододвинул  к  себе аспидную
доску, прокашлялся, задумался, еще прокашлялся.
     - Вот  чего!  -  сказал  Апраксин.  -  Ты, Франц Федорович, удружи нам,
вспомни,  чему  сам  в  старопрежние  годы  учился.  Сиди и нынче и завтра -
вспоминай.  Нам  не  шутки шутить, нам дело надобно делать. Нынче вторник, в
четверток за сей стол сядем, и тогда не кашляй.
     Днем  пригнали  колодников.  Один  из  них  -  большого роста, худой, с
шапкой  вьющихся  седых  волос,  с  бородой - долго смотрел, как работают на
верфи Иевлев с Апраксиным, потом крикнул Сильвестру Петровичу:
     - Э, господин, подойди-кось! Мне неспособно, ноги натружены...
     Сильвестр   Петрович  с  размаху  всадил  топор  в  бревно,  подошел  к
колоднику.   Тот   сидел   на  взгорье,  смотрел  строгим  взглядом  глубоко
ввалившихся глаз.
     - Чего строите-то?
     - Верфь строим! - недружелюбно ответил Иевлев.
     - Кто  ж  ее  так строит? Нагнали народищу, все без толку. Ямы-то зачем
накопаны?  Ты  вот  чего:  бери ноги в руки да ступай в город Архангельский,
что  на  Двине  близ  Белого моря. Архангельский город всему морю ворот. Там
мастера ищи, умельца, хитреца...
     - Ты оттудова, что ли?
     - Зачем  оттудова? Я - отсюдова, да там бывал, океан-море видал. Строят
корабли и в Архангельске, и в Кеми, и по всему Беломорью.
     - А сам ты в сем деле понимаешь?
     Колодник ответил угрюмо:
     - Мое дело помирать...