Да  еще  какой  флот!  Гастингс  - король морской, тот, что полчища норманов
важивал,  имел  ли  столь  могучий  флот,  как наши предки? Не имел Гастингс
такого  флота.  А  ты  -  новое  дело  верфь,  небывалое!  Корабль  и  вовсе
неслыханное!  Татарин  порушил  нашу жизнь - встал своими чамбулами, конными
полками,  между  нами  и  морем, стеной встал, а было, да как еще было. И не
токмо  было,  но  есть,  есть,  племянник. Найти надобно, где бьют сии ключи
животворящие...
     Свечи  тихо  потрескивали,  желтый  воск обливал медные, потемневшие от
времени  подсвечники.  Марья  Никитишна  вдруг  подняла  взгляд, встретилась
глазами  с  Сильвестром  Петровичем,  вспыхнула до корней волос. Иевлев тоже
покраснел   нивесть   отчего.  За  окнами,  за  закрытыми  наглухо  ставнями
караульщики  били  в  железные  доски,  отбивали  часы.  Родион  Кириллович,
усмехаясь своим мыслям, говорил:
     - Ты,  племянник,  не  подумай,  что дядюшка твой отсылает тебя моряков
искать  в  давно минувшие времена. О тех временах беседа особая. Лет десяток
назад  довелось  мне  быть  в городе Архангельском, повидал я Терский берег,
Зимний,  в  Коле  был,  на  островах  Соловецких,  в  Кеми.  Для того тебе о
летописях  старопрежних  нынче  и сказываю. Ищущий да обрящет. Морского дела
старатели,  истинные мореходы, потомки славнейших новгородцев, смелые духом,
сильные,  разумные  - там. Коли задумали морскую потеху делать - делайте как
знаете,  да  только  не в потеху сие может обернуться. А коли так - ищите на
Севере тех людей, от коих истинно морским художествам можно научиться...
     - В Архангельске искать? - спросил Иевлев.
     - Там,  племянник... О Севере думай денно и нощно, там людей ищи, о том
расскажи  государю.  Взавтрева  в  Приказе  поглядишь,  как  русские люди на
Мангезею  хаживали,  да  заодно  увидишь,  как бараньи головы тем смельчакам
путь закрыли. Многое тебе покажу, а нынче спать пора, утомлен ты...
     Укладывая  племянника  и  ставя  ему на ночь мятный квас, дядюшка вдруг
спросил:
     - Андрея Яковлевича князя Хилкова знаешь ли?
     - Не знаю, дядюшка.
     - Взавтрева  сведу  тебя  с  ним.  Отменный юноша. Студирован в науках,
подолгу  беседую  с  ним  о прошлом Руси. Денно и нощно рыщет по монастырям,
летописи  отыскивает,  замыслил  написать  книгу  под  именем  "Ядро истории
российской"  для  всех,  кто  возжелает  о российской истории понятие иметь.
Одержим  мыслью,  что мало мы знаем своего прошлого, мало думаем о прошедших
днях, мало там ищем путей для будущего, для грядущего...
     Дядюшка  сел  на лавку, вновь заговорил, стал рассказывать, как русские
ходили  торговать  в  Константинополь. Окольничий рассказывал словно сам там
бывал,  древние  летописи оживали в его рассказе, оживали кривичи и лучане -
вот  рубили  они дерева, во много аршин толщины, долбили их, выжигали огнем,
а когда Днепр очищался от льда, гнали свои скедии к граду Киеву...
     От  Киева  вниз  Иевлев  поплыл  вместе  с Машей, она стояла в огромной
лодье,  держалась за руку, слушала то, что он ей говорил, кивала милой своей
головою.
     - Да  ты  спишь,  племянничек?  -  с  доброю насмешкой в голосе спросил
дядюшка.
     - Не  сплю! - воскликнул Сильвестр Петрович. - Вовсе не сплю. Слушаю со
всем вниманием...
     ...Опять   поплыла  лодья.  Прошли  Ессупь,  на  могучих  руках  удалые
дружинники  потащили  скедию  волоком,  а  лихие  печенеги в это самое время
вихрем  налетели  на  конях,  засвистали  стрелы, зазвенели булатные тяжелые
мечи,  раскололся  щит,  а  за  щитом стояла Маша и жалостно говорила: - Под
парусами весь путь до самого Царьграда!
     - Ей-ей, спит! - смеясь, сказал Родион Кириллович.
     Иевлев  с  трудом  открыл  глаза. Разноголосо скрипели сверчки, снаружи
возле Печатного похаживали караульщики, перекликаясь, опасаясь лихих людей.
     Дядюшка, улыбаясь, качал головой.
     - Я ему усердно рассказываю, а он и уснул...
     Снаружи, за окнами закричали: "караул!" Иевлев приподнялся на локте.
     - Спи,  спи,  племянничек!  -  сказал  Родион  Кириллович.  - Ничему не
поможешь.  Каждодневно  нынче на Москве шалят. Бояр не унять. В нашей округе
Стрешнев  со  товарищи  как  ни  ночь людей бьет, мертвых грабит... Ну, спи,
спи, детушка...
     Сильвестр  Петрович  потянулся,  закинул  руки за голову, вздохнул всей
грудью:  заслать,  что  ли, сватов за Машеньку? А как жить потом? Ни у него,
ни  у нее ни кола, ни двора, ни рухлядишки! И ждать не от кого! Худороден на
свет уродился Сильвестр Иевлев...
     А ежели все-таки?
     С  этим  "все-таки"  он  и  заснул.  Во сне видел Машу такой, какой она
сидела  нынче  у стола: в душегрейке на сером заячьем меху, с ясным взглядом
широко  открытых  задумчивых глаз, с темными родинками на щеке. И будто взял
он  ее  за  руку и повел. А на берегу пенные волны, и на волнах покачиваются
скедии.  Гудит  ветер, Марья Никитишна не боится, идет к озеру, улыбается. И
слышен голос дядюшки:
     - Экий сон богатырский! Поднимайся, Сильвеструшка, солнце уже высоко!


4. В ПОСОЛЬСКОМ ПРИКАЗЕ

     - Вот  он,  Андрюша мой! - с удовольствием глядя в открытое, совсем еще
юное  лицо  Хилкова,  говорил  дядюшка  Родион  Кириллович. - Люби да жалуй,
Сильвестр!  И  ты  его  приветь,  Андрюша!  Малый  добрый, голова не огурцом
поставлена,  нынче  флот строит на Переяславле-Залесском, все ему там внове,
голубчику.  Верфь - дело новое, корабль - вовсе неслыханное, одна надежда на
ученого немца, а тот знал, да нынче что знал - забыл...
     Дядюшка  был  весел,  посмеивался,  трепал  Хилкова  по  плечу.  Хилков
улыбался застенчиво, пощипывал едва пробивающиеся усы. Окольничий попросил:
     - Ты,  Андрей  Яковлевич,  сделай  милость, покажи племяннику богатства
наши.  Пусть  сведает, что не одним немцем свет стоит. А то они нынче только
и  слушают,  что  им  на  Кукуе врут. Мне-то недосуг, попозже наведаюсь, еще
побеседуем...
     Родион  Кириллович  ушел,  Хилков кликнул дьяка со свечами, тот темными
сенями  понес  трехсвечный шандал. Другой дьяк открыл кованую тяжелую дверь,
за дверью была камора, в которой дядюшка провел почти всю свою жизнь.
     Сели  рядом  у  большого,  дубового  стола.  Иевлев  боком  взглянул на
Хилкова  -  увидел  вьющиеся  крутыми кудрями волосы на нежной девичьей шее,
румяную щеку, пушистые, загнутые ресницы.
     Андрей Яковлевич негромко сказал:
     - Хорошо здесь, верно, Сильвестр Петрович?