- Ундер-зеель.
     Пересмеивались  тихонько.  Луков  хотел  было  спросить: нет ли русских
имен  всем  тем  крюйсам  и  ундерам,  но  не посмел. Когда затвердили урок,
Апраксину  велено  было  рассказать,  что  есть флот, а также флоту адмирал,
вице-адмирал,  шаутбенахт,  флагман,  шхиман,  цейгмейстер.  Федор Матвеевич
рассказал,  его  сменил  Иевлев  -  говорить,  для  какого  смысла  содержат
короли-потентаты  корабельные  флоты  и какое есть предназначение флотам при
войнах.  Петр Алексеевич слушал его жадно, кивал, хвалил, потом заспорил про
вчерашнюю баталию, стукнул кулаком по бочке, заговорил отрывисто:
     - Крепости,  которые  на  сухом  пути  расположены,  всегда  заранее  о
неприятельском  приходе  ведать могут, понеже большое время пешему и конному
войску  для  подходов нужно. А ежели крепость у моря, то флот должен подойти
безвестно,  и  знать  о  нем в крепости не могут, как человек не может знать
смерть  свою.  Нас  вчера  побили  с  того,  что  противник знал: идем. И то
плохо...
     Потом опять были учения, а в ночь конопатили новое судно.
     Петр  Алексеевич  конопатил  с  Тимофеем  Кочневым  и непрестанно с ним
беседовал.  Но Ян Уркварт оттер корабельного мастера, влез в разговор, ходил
рядом с царем вдоль корабля, болтал свои гиштории.
     Иевлев  прошел  мимо,  передернул  плечом:  больно  близко подбирался к
Петру Алексеевичу иноземный шхипер.
     Так  в  бессонных  ночах  выдержали  еще  несколько  суток, потом вдруг
повалились  спать среди белого дня. Спали долго - корабельщики, и бутырцы, и
даже  мужики-вологжане,  приобвыкшие  к  жизни  на озере. Было жарко, душно,
собиралась  гроза,  да все не могла собраться. И сон был тяжелый, как всегда
в духоту перед грозой.
     Просыпались,   пили   квас,   что   велено   было  выкатить  в  бочках;
пошатываясь,  разморенные  духотой,  бродили  под  деревьями, зевали и вновь
падали на густую траву - еще отмучиться, покуда не разбудит ротмистр.
     Но Петр спал крепко.
     В  душной  знойной  тишине,  вздымая  пыль,  на  поляну  вылетел гнедой
жеребец.  Меншиков  спешился,  огляделся,  пинком разбудил храпящего мужика,
спросил:
     - Где царь?
     - Кто-о?
     - Царь, Петр Алексеевич...
     Мужик  почесал  грудь,  повернулся  на  бок,  опять захрапел. Александр
Данилович  отер  пыль  и пот с лица, прошелся вдоль берега, покачал головою:
"Ну, молодцы, ну настроили, не узнать озера!"
     На  берегу  сидел  беловолосый  мальчишка,  задремывая, удил. Александр
Данилович и у него спросил - где царь.
     - А спит - вона! - сказал мальчик.
     Меншиков  сел  на  траву  возле Петра Алексеевича, потряс за плечо. Тот
сонно  причмокнул  губами,  отмахнулся,  как  от  мухи.  Александр Данилович
потряс еще.
     - Чего? Зачем?
     Открыл   глаза,  узнал,  протер  лицо  просмоленными  ладонями,  сладко
зевнул:
     - Ну спится, Алексашка...
     Меншиков сказал со вздохом:
     - Пора  на  Москву, Петр Алексеевич. Прессбург к баталии готов. Закисли
люди ожидаючи, истомились.
     Петр  Алексеевич,  кося  темным  глазом, большими глотками пил холодный
квас из глиняной кружки. Поставил кружку, потянулся:
     - Что ж, сменим Нептуна на Марсовы потехи.
     И поднялся.
     Дернул  спящего  Иевлева  за кафтан; не дожидаясь, покуда тот проснется
совсем, сказал:
     - На  Москву еду, Сильвестр. Вам здесь - учения продолжать непрестанно,
с  великим  прилежанием.  Спать  -  помалу,  трудиться  -  помногу.  Корабль
"Юпитер" без меня на воду не спускать.
     Еще дернул за кафтан и, по-детски оттопырив губы, поцеловал в щеку:
     - Прощай! В покое моем, что на столе кинуто - припрячь.
     Солнце  уже  садилось.  Мимо  сонных  стражей Иевлев вошел во дворец, в
опочивальню  Петра Алексеевича, сложил чертежи на пергаменте в стопочку, меж
чертежами  нашел  листок,  неперебеленное  или  недописанное  письмо Петра к
Наталье  Кирилловне.  Глаза  сами  собою  остановились на каракулях: "...и я
быть  готов,  только  гей-гей  дело  есть  -  суда  наши  отделывать... твои
сынишка, в работе пребывающий..."
     Выходя,  в  сумерках  повстречал  Апраксина.  Тот  с  улыбкой поведал о
суровом  прощании  Петра  с  наушником  Ржевским.  Васька пал в ноги, слезно
молил  прощения,  что  больно-де  трудна матросская служба, не по силам ему;
ротмистр  молча  отворотился  и  сел  в  седло,  словно  не слыша причитаний
недоросля.
     Сильвестр Петрович ответил хмуро:
     - Простит  по  прошествии  времени. Простит, приблизит, обласкает. Быть
Ваське в почете, помянешь мое слово, Федор Матвеевич...


7. БОЙ

     На  озеро  вести  долетали  с  запозданием.  С запозданием корабельщики
узнавали  о  больших  потешных  сражениях  подмосковных,  о  том,  что  Петр
Алексеевич   водит   полки,   сам   палит   из   пушек,  что  искалечился  в
Александровской  слободе  генерал  Шоммер,  помер  от  ран  потешный Зубцов,
Сиротина опалило порохом, Лузгин сломал ногу.
     Апраксин на озере покачивал головой, посмеивался:
     - То  - потеха добрая. Нам не зевать стать. День и ночь работаем, и все
не поспеваем. Быть и у нас большой баталии, поспешать надобно...
     Из  Москвы  на  Переяславль-Залесский  то  и  дело приезжали потешные -
басовитые,  здоровенные  ребята  с  крепко  растущими  бородами - "обучаться
нептуновым  потехам",  - так на словах велено было передать Иевлеву от Петра
Алексеевича.
     С  опаской  вступали  они на палубы кораблей, крестились, когда налетал
ветер,  долго  не  хотели  лазать на мачты - крепить паруса. Якимка Воронин,
хорошо  запомнивший,  что  в  вотчину  ему  нынче,  да не только нынче, но и
позже,  не  попасть, сердился на бездельников, бегал босой, с облупленным от
гагара  лицом,  завел себе нагайку - драться. Боярские дети писали родителям
горькие  письма,  сердобольные  маменьки  слали  на  Переяславль подарки для
"злого  шаутбенахта"  Воронина.  Яким  съедал  гостинцы  и  еще  пуще  гонял