Сильвестр  Петрович подошел, поклонился. Наталья Кирилловна смотрела на
него  молча,  строго.  За  ее  спиной шушукались дворцовые, верхние боярыни,
осуждали  нептуновы  потехи,  опасались  простуды на озере, сырости от воды,
будущего  дождя.  Царица  усмехнулась  уголком  крепких,  еще  молодых  губ,
сказала Иевлеву так, чтобы боярыни не слыхали:
     - У,  крысихи  постылые!  Чего ходят за мною, чего вяжутся? Из-за них и
Петруша меня не жалует...
     Засмеялась  Сильвестру  Петровичу тихо, как своему, и стала спрашивать,
как  сделать,  чтобы  Петр Алексеевич ее покатал на корабле по озеру. Иевлев
замешкался  с  ответом,  она  ждала,  и тихая улыбка все дрожала в уголке ее
губ,  а  темные,  словно  бы  с  золотом, глаза смотрели на корабль - искали
Петра.
     Вечером Иевлев сказал Апраксину:
     - Сколь  проста  в  обращении  царица  Наталья  Кирилловна и до чего не
похожа на кичливых наших боярынь...
     Федор Матвеевич усмехнулся:
     - Что  проста  - то верно. В Смоленске в лаптях хаживала в ту пору, как
Нарышкин капитаном цареву службу нес.
     В  эту  ночь  было  пито:  за  корабельщиков,  за князя Федора Юрьевича
Ромодановского,   за   боцмана  Сильвестра  Иевлева,  за  превосходительного
господина  Патрика  Гордона,  за государева друга женевца Франца Лефорта, за
иноземного гостя шхипера и негоцианта Яна Уркварта.
     Сидели  в  новом  дворце у новой пристани. Ветер с озера шевелил темные
волосы   Петра   Алексеевича,  вздымал  цветастую  скатерть,  локоны  парика
Уркварта...  Бережась  сквозняка,  накинув  на жирные плечи вышитый по груди
кафтан,  шхипер  Уркварт  рассказывал  гиштории  - одну другой забавнее: про
плавания  в  дальних  морях,  про выгоды, которые дают государствам корабли,
про  пиратов,  про  доблесть  конвоев,  про  жестокие  морские  штормы,  про
страшного царя китов...
     - Не  верьте  ему,  молодцы! - вдруг крикнул пьяный Патрик Гордон. - Он
есть  лжец, да, так! Он сам, пес, продал себя пиратам. Он - плохо, я - знаю,
ты все не знаешь - дурак!
     Уже   рассвело,   застолье   все   продолжалось.  Многие  корабельщики,
измучившись,  спали здесь же на лавках. Петр Алексеевич, трезвый, невеселый,
ходил по валу на длинных ногах, говорил Апраксину:
     - Переяславль,  Переяславль, а что в нем хорошего - в озере нашем? Часы
с  боем?  Ну, построили корабли, а плавать где? Одни мели, ветра стоящего не
дождаться, сколько будем ветра ждать? Флот...
     Федор Матвеевич молчал.
     - Курице  не  утопиться,  - сказал Петр, - нет того часу, чтобы на мель
не сесть. Вот шхипер Уркварт сказывает, каково люди в море хаживают, а мы?
     Уркварт, наклонившись вперед, жадно слушал.
     - Надобно,  государь,  к  Белому  морю ехать, в Архангельск! - негромко
сказал  Иевлев.  -  Я нынче зимою до Онеги добрался, посмотрел поморов, суда
какие они строят, там - флот...
     Шхипер  Уркварт засмеялся, замахал руками на Сильвестра Петровича. Петр
беспокойно посмотрел на шхипера, на Иевлева, сердито проворчал:
     - Много  мы  с  тобой корабельное дело знаем, что судим. Онега! Рыбаки,
небось, рыбачат, всего и делов...
     И   велел   идти   всем   спать   -  назавтра  назначены  были  маневры
переяславскому флоту. Но вдруг окликнул Апраксина:
     - Стой, погоди...
     Федор Матвеевич воротился.
     - Известно  мне,  что  некоторые  вы  книги  латинские читаете и об них
толкуете. Об чем сии книги?
     Апраксин, бледнея, глядя в глаза царю, ответил:
     - Ужели  Васька Ржевский столь умишком скуден, что не понял, каковы сии
книги?
     Петр,  вдруг  улыбнувшись,  щелкнул  Апраксина по лбу пальцами, спросил
еще:
     - Что ж за книги?
     - Коперника и Кеплера, государь.
     - Об чем?
     Федор Матвеевич рассказал, об чем.
     - Для чего тайно?
     - Пасемся попов, государь. Да и некоторых иных - дабы не смущать!
     - Ну, иди спать! - отрывисто приказал Петр.
     И вновь принялся шагать по зале.
     С  утра  все  не  заладилось.  Васька  Ржевский как ни старался угодить
ротмистру  догадливостью,  дважды  был  бит,  и  прежестоко,  а  чуть  позже
разжалован  в  матросы.  Яким  Воронин  получил затрещину, Иевлеву досталось
выслушать  ругань,  лежебока Прянишников не в добрый час захохотал басисто -
получил  пинок  ногой. Господин Ромодановский Федор Юрьевич, произведенный в
адмиралы,  приказал  Лукову  за  насмешливость  в его взгляде всыпать палок.
Иноземный  шхипер  Уркварт,  повязав  голову шалью, чтобы не напекло солнце,
улыбался  на  то,  как  лупят  Лукова.  Апраксин, белый как бумага, с тоскою
сказал:
     - Лучше бы помереть, чем сие видеть...
     После  давался парадный обед на адмиральском корабле. У Ромодановского,
к  немалому  удовольствию потешных, так расперло щеку от зубного недуга, что
не  только  есть - пить, и то мог с превеликими муками. Вслед за обедом весь
переяславский  флот адмиральскому кораблю салютовал и учения делал: флотские
нападали  на  Бутырский полк, который якобы спал в лесу, а корабли подошли и
с  берега  весь  полк перебили. Но так как бутырцы не слишком хорошо поняли,
чего  от  них  требуется, то на победные крики флотских моряков осердились и
кое-кого  порядочно  изувечили.  Более всех досталось Федьке Прянишникову, а
Иевлева  здоровенный  детина из бутырцев до тех пор топил в озере, покуда не
отбили  Сильвестра  Петровича  другие  флотские.  Франц Федорович Тиммерман,
пошедший  соснуть  в  холодочек, был принят бутырцами за подсыла-шпиона, и в
баталии  чуть не вывихнул челюсть, после чего так долго бежал, что отыскался
лишь  на  вторые  сутки.  За  нерасторопность  Якимка Воронин был бит Петром
Алексеевичем  в  третий  раз,  - уже "начисто", как выразился сам Яким после
третьей встряски.
     Баталию  шхипер Уркварт похвалил с усмешкой. Усмешки Петр Алексеевич не
заметил  и  всех  обласкал  -  и  бутырцев  и флотских. Всю ночь под зуденье
комаров  чинили  корабли,  изуродованные  бутырцами, и с утра, без завтрака,
опять  делали  парусные  и пушечные учения. Когда ветер спал, учили напамять
реестры корабельному припасу, бормотали непонятные слова:
     - Штанг-зеель.
     - Крюйс-брамрей.