иллюстрацией служит рассмотрение двух центральных проблем исследования --
влияние позитивизма и результат формализации права. Вывод, что "упадок
либерализма шел параллельно с обращением либеральных авторов к позитивизму"
верен и важен, хотя и не оригинален. Но все рассуждение подрывается
неопределенностью использования термина "позитивизм", который применяется
здесь к очень разным и не всегда взаимосвязанным интеллектуальным позициям.
Концепция "формального" права еще менее отчетлива; термин используется для
описания двух явно различных, а временами даже взаимнопротиворечивых аспектов
права; с одной стороны у нас есть правило, принятое в результате должной
конституционной процедуры, а с другой - действительно общее правило,
выработанное для применения к неизвестным людям в ситуациях, которые
невозможно детально предвидеть, и в этом отношении отличное от любых
законодательных мер, выработанных для достижения определенных целей.
 Едва ли можно сказать, что намеченная в Предисловии честолюбивая цель --
"выявить когда и как либерализм как идеология начал клониться к упадку" --
достигнута в этом исследовании. Быть может, оно способно привлечь внимание к
неким ограниченным аспектам большой проблемы, которая, несомненно, заслуживает
исследования, но по которой уже проведено множество неизвестных нашему автору
детальных исследований, а предстоит сделать много больше этого, прежде чем
станет возможной попытка всестороннего исследования, подобного этому, но с
лучшими шансами на успех. [Позднее Хайек отнесся немного милосерднее к работе
Халлоуэлла, которая стала классическим исследованием по современной истории
мысли в Германии. «Халлоуэлл ясно показывает, как ведущие либеральные
теоретики права в Германии в конце XIX века лишили себя малейшей возможности
сопротивляться процессу подавления "материального" простым "формальным"
Rechtstaat, и, одновременно, дискредитировали либерализм просто в силу
принятия правового позитивизма, который рассматривает право как обдуманное
творение законодателя, и проявляли интерес только к конституционности
законодательных актов, но не к характеру принимаемых законов.» Law,
Legislation and Liberty, vol. 2: The Mirage of Social Justice (Chicago and
London: University of Chicago Press, 1976), p. 167, n. 27. -- амер. изд.]



2. Пролог. Экономическая теория 1920-х годов: взгляд из Вены




Этот прежде не публиковавшийся текст представляет собой одну из 5 лекций,
прочитанных Хайеком в Чикагском университете в октябре 1963 г. Спонсором этого
цикла лекций был фонд Чарльза Уолгрина (Charles O.Walgreen). Следует отметить,
что Хайек намеревался переработать текст этой лекции для публикации, но не
смог этого сделать. Здесь она воспроизводится в первоначальном виде. -- амер.
изд.

-------------------------------------------------------------------------------

Хотя мне кажется, что организаторы этой лекции ждали, что я пущусь в
воспоминания, до сих пор я пытался избежать этого. Это опасная привычка, и
непонятно, где кончить, когда обнаруживаешь, что для большей части аудитории
то, о чем вспоминает лектор, есть вещи неизвестные и неинтересные. В прошлом я
сам не очень-то любил этот жанр, и сейчас даже сожалею, что при моем первом
посещении этой страны 40 лет назад не проявил достаточной интеллигентности и
не выслушал старого биржевого брокера, который хотел рассказать мне о кризисе
1873 года. Хоть я и занимался тогда деловыми циклами, мне показалось скучным
слушать его. Не очень ясно, почему бы вы должны оказаться более терпеливыми,
чем я когда-то, тем более что из собственного опыта мне известно, что стоит
лишь начать, и посыпятся всевозможные обрывки воспоминаний, бросающие свет
скорее на суетность рассказчика, чем на предметы, представляющие общий
интерес. С другой стороны, как исследователь истории экономической мысли я
потратил немало сил, пытаясь воссоздать интеллектуальную атмосферу прежних
дискуссий, мечтая при этом о том, чтобы участники этих дискуссий оставляли бы
свидетельства о своих отношений с современниками, и чтобы это делалось в том
возрасте, когда такие воспоминания еще относительно надежны. Теперь, стоя
перед вами с намерением исполнить как раз эту задачу, я хорошо понимаю, почему
большею частью люди избегают этого: я боюсь, что при этом человек почти
неизбежно оказывается чрезмерно эгоцентричным, и если вам покажется, что я
чрезмерно много говорю о собственном опыте, пожалуйста, не забывайте, что для
меня это единственный способ рассказать и о других. Я не сомневаюсь, что если
мне когда-либо случится готовить эти лекции для публикации, их придется сильно
почистить. Но в данный момент это всего лишь попытка поговорить со старыми
друзьями, так что придется дать себе свободу. Венский университет, когда я
совсем молодым пришел туда в конце 1918 года прямо с войны, а особенно
экономическое отделение факультета права, был на редкость оживленным местом.
Хотя материальные условия жизни были чрезвычайно трудными, а политическая
ситуация -- весьма неопределенной, поначалу это мало влияло на
интеллектуальный уровень, сохранившийся с довоенного времени. Я не хочу здесь
говорить о том, почему венский университет, который до 1860-х годов был ничем
не примечательным заведением, с начала 1870-х годов стал одним из лучших
университетов мира, который дал жизнь множеству всемирно известных научных
школ в области философии и психологии, права и экономической теории,
антропологии и лингвистики (если считать только школы, родственные нашей
сегодняшней теме). Я не уверен, что в состоянии объяснить это явление, а,
пожалуй, не верю и в то, что такого рода явления могут быть вполне объяснены.
Достаточно отметить, что период интеллектуального расцвета в венском
университете точнехонько совпал с победой политического либерализма в этой
части света, и ненадолго пережил господство либеральной мысли.

Вполне возможно, что сразу после окончания Первой /мировой/ войны, несмотря на
то, что ряд крупных фигур довоенного времени уже ушли, и, по крайней мере в
первое время, факультету недоставало многих и многого, атмосфера
интеллектуального творчества среди молодежи была даже более яркой, чем до
войны. Возможно, это объясняется тем, что -- как и после Второй /мировой/
войны -- студенчество было более зрелым, а к тому же военный и первый
послевоенный опыт породили острый интерес к социальным и политическим
проблемам. Хотя некоторые из тех, кто постарше, стремились как можно быстрее
кончить курс, у молодежи годы, потерянные на службу в армии, породили скорее
необычное стремление полностью использовать возможности, к которым они так
давно стремились.