дает спуску, а парень уже прижился в семье. Но ему видится другое личико и
слышится другой голос.
     Девка его за ухо, больно.
     - Брось!
     А она ему уж за ворот запускает колкую соломинку.
     Одинцу не любы девичьи шутки,  будто он не молодой парень,  а  зрелый
мужик, у которого на уме хозяйские труды-заботы, а не игры-забавы.
     В крепких,  как сосновые корни,  пальцах мерянин Тсарг плетет гужи из
сыромятных ремней,  а  в  лохматой  голове  думается об  Одинце  незряшная
отцовская думка.


3

     Дождь утомился.  С сивера веет холодом. Тучное, сизо-черно-серое небо
плывет, томится, тужится тяжким бременем. Вот рваться оно начало, лопнуло,
и посыпались белые хлопья.  Поземный ветерок, играя, потянул небесный пух.
Падают снежинки, падают. Нет им ни счета, ни конца...
     Постылая грязь,  которую размесили люди и скотина, сохнет и твердеет.
Почерневшие  от  непогоды  соломенные  кровли  накрылись  чистыми  мягкими
шапками, оделись белыми рубашками стожки сена и соломы.
     И  любо  же  наследить дорожку по  первому снегу!  Ребятишки скачут и
оглядываются. Им радостно видеть, как ноги печатают...
     Морозец чуть щиплет.  Проясняется разродившееся снегом небо.  Славный
денек!  Из-за лесу,  гляди-ка,  встало Солнышко! Зимой оно не греет Землю,
зато радует человеческое сердце.
     И  Тсарг  радуется.  Он  притопывает крепкими  ногами,  потягивается,
распрямляет  согнутую  долгим  избяным  сиденьем  спину,  щурит  глаза  от
снежного блеска, выпячивает богатырскую грудь:
     - Ой, ладно!
     Лайки как взбесились,  прыгают на хозяина.  Старая сука,  словчившись
лизнуть Тсарга в бороду, взвизгивает, по-своему говорит: "А ну, охотничек!
Чего же ты? А ну!"
     Эдак недельки через две  болота уже поднимут и  коней и  сани.  Тсарг
велел старшим сыновьям идти в овин,  намолотить из сухих кладей ржи и овса
на продажу.
     С  собой в лес Тсарг взял Одинца и самого младшего сына.  За воротами
собаки  поверили,  что  люди  вправду идут  на  охоту,  и  с  них  горячка
соскочила. Затрусили, часто оглядываясь, куда пойдет хозяин.
     В сухих, плотного плетения лычницах цепко ступает нога охотника.
     В  лесу тихо,  людских шагов по  пороше не  слышно,  и  нет  никакого
голоса, кроме синиц.
     Глупая птица.  Все остальные лесные пичуги и пташки на зиму улетают в
Солнцеву страну,  на полудень. А синица забыла дорогу. У других же птиц не
спрашивает,  гордится. За это она и мерзнет зимой без крова. Не-ет, если у
тебя в  чем-либо не  хватает своего ума,  ты  не стыдись у  соседа занять.
Так-то!
     Тсарг сынишке на ходу рассказал о синице.  Сказка хоть складка, а и в
ней есть наука для малых.
     На  свежем снегу много следов.  Ворона звездочек напечатала.  Глухарь
пробил мохнатыми лапами рыхлый снежок до  земли.  А  где  махнул крыльями,
чтобы взлететь,  там как вениками провел.  Видно,  куда полетел.  А  здесь
следок ниткой, частый, видны коготки.
     - Кто шел? - допрашивает Тсарг сына.
     След -  великое дело. Колдуны-арбуи вынимают человеческий след, чтобы
наводить порчу.  А  доброму человеку птичьи  и  звериные следы  служат для
честной добычи.
     Еще следок,  парный.  За  ним снег чем-то,  не  пушистым ли  хвостом,
поразметан. След привел к кряжистой сосне.
     Парнишка отступил, наложил на тетиву стрелу с вырезанным наконечником
и нацелился на сосну.  У самого сердце екает,  а глаза выпучил так,  будто
ими, а не стрелой хочет пустить из-лука.
     Тсарг достал из-за пояса кнут на короткой держалке с длинным ремнем и
сильно щелкнул.  Испуганная белка дрогнула,  сунулась,  не  зная  куда,  и
открыла себя.  Парнишка ударил  метко.  Белка  перевернулась и  повисла на
низком суку. На землю ее спустила вторая стрела.
     Отец  погладил  сына  по  шапчонке.  Парнишка  опустил  глаза,  будто
стыдится. Сам же счастлив. Первая добыча взята им.
     Тсарг вел сыновей заботливо и  строго.  Мерянин считал,  что хуже нет
праздной болтовни,  и не любил,  чтобы сыновья много говорили. Был он скуп
на  ласку,  щедр на  науку.  Сейчас он  был доволен.  Недаром он заставлял
сыновей  стрелять в  метки  и  попадать в  подброшенную шапку.  И  недаром
требует,  чтобы они учились левой рукой держать перед собой подолгу палку.
В руке охотника лук должен сидеть, как топор на топорище.
     Дорога первая стрела, нет хуже приметы, как первый промах.
     Что-то  не  слышно и  не видно собак.  Далеко ушли.  Нет,  тявкают...
Охотники крались на голос и  прислушивались.  У  лайки есть свой голос для
каждой птицы и зверя.  Тсарг шел передним,  за ним след в след ступал сын,
повторяя движения отца. Одинец отстал, чтобы не мешать.
     Тсарг  прятался,  переходил от  дерева  к  дереву,  пока  не  подошел
поближе.  На  суку топорщился тетерев-косач.  Собаки прыгали на  ствол,  а
птица дразнилась.  Тетерев знал,  что  собакам его  не  достать,  поднимал
крылья, кивал клювом и ходил по суку. Идите-ка, мол, сюда. Не можете?
     Вдруг  тетерев  насторожился,   но  не  успел  вспорхнуть  -   стрела
опередила.  Собаки бросились к упавшей птице. Старая сука встала ногами на
крылья, но пастью не схватила - умница.
     Охотники пошли  дальше.  Вскоре собаки вернулись,  чуть  повизгивают,
оглядываются на лес:  хотят рассказать,  что нашлась настоящая охота,  для
которой хозяин вышел в лес.
     Собаки  привели людей  в  глухомань.  Здесь  проходил круговой вихрь,
выворачивал и щепил на корню деревья.
     Упавшая ель  вывернула пласт земли высотой в  три человеческих роста.
Перед  ним  собаки  уперлись.  Припорошенный снегом и  скрепленный корнями
пласт навис, как крыша, прикрывая черный лаз.
     Собаки ворчали чуть слышно, но злобно. С поставленной дыбом шерстью и
с ощеренными зубами они рыли землю передними ногами, но вперед не шли, как
привязанные.
     Здесь он,  бурый лесной зверь.  За лето и осень он нагулялся, натешил
несытое брюхо и  набрал под кожу жира,  как откормленный боров.  Нализался
корня сон-травы   и   залег  до  весны.  Видит  хорошие  сны.  Ему  мнится