Повольники и вправду могли погибнуть, безвестно исчезнуть в неведомом
Черном  лесу.  Это  не  заботило боярина.  Богатству не  должно лежать под
спудом, его доля - бегать по белу свету. Сегодня убыток, завтра - прибыль,
в торговых делах они родные братья.
     Ставру  стало  скучно.   Не   отобрать  ли  из  своих  приказчиков  и
захребетников сотни две с половиной лихих молодцов и не погулять ли с ними
по нехоженым лесам да по безыменным рекам? А?
     - Что скажешь,  Василько?  Пойду-ка и  я  с  доброй дружиной то ли на
полуночник,  то ли на восход, покажу нашим мужикам, как берут новые земли.
Что?
     - Князь  шутит,  князь  играет словами,  -  полувопросительно ответил
старший приказчик и любимый наперсник боярина.
     Родом из  Фессалии,  Василько лет  шесть тому назад пристал ко  двору
Ставра. Грек был года на четыре старше своего тридцатипятилетнего хозяина,
силен телом,  ловок умом,  грамотен по-гречески и по-русски.  Забравшись в
Новгород из  Херсонеса Таврического,  Василько начал дело  на  свои  и  на
заемные деньги.  Он  вложил все серебро в  хлеб и  разбогател бы с  одного
удара,  но перегруженные зерном лодьи в бурю затонули на Ильмене. Васильку
за  долги  грозила  вечная  кабала.  Ставр  выкупил  у  заимодавцев  ранее
приглянувшегося неудачника-грека. Боярин ценил ум и способности Василько и
не имел от него тайн.
     - А ежели не шучу? - продолжал боярин.
     Василько зажег последнюю свечу в  пятигнездном шандале,  и покой ярко
осветился. Следуя правилам греческих софистов, которые советуют уклоняться
от  прямых  ответов,  пока  собеседник не  откроет  полностью свою  мысль,
старший приказчик ответил вопросом на вопрос:
     - К  чему же  князю искать счастья в  далеких лесах?  Разве мой князь
отчаялся быть счастливым в своем Городе?
     Ставр был не слабее грека в игре словами. Он сказал:
     - Тебе так нравится Город? В нашем Городе слишком легко горят дворы и
дома, когда их хозяин не умеет ладить с соседями.
     Это  был  жестокий намек.  Одновременно с  гибелью  хлебных  лодей  в
Новгороде сгорел нанятый греком двор с последним имуществом.  С основанием
или без основания, но Василько обвинял соседей в поджоге.
     - Князь,  князь,  - укоризненно молвил грек, - к чему так говорить, к
чему?  Ах,  если бы мой князь захотел,  тогда в этом Городе ему было бы не
тесно, а широко-широко...
     - Ты опять за свое!
     - Да,  да. Но я стою не за свое, я - за тебя, мой князь, - и Василько
горячо продолжал:  - Прошедший час не убыток в делах, его не воротишь и не
покроешь никакой прибылью.  Страшно терять время.  А  храбрость потерять -
всего  лишиться.  Мой  князь теряет время.  Мой  князь никогда не  лишится
храбрости, я знаю его львиное сердце. Увы, у моего князя великие мысли, но
он не хочет решиться.  Мой князь говорит с  нурманнами и  с другими людьми
окольными словами, а сам...
     Василько замолчал.  Глядя на него,  каждый сказал бы, что грек смущен
собственной смелостью. Но он лишь испытывал своего господина.
     - Продолжай, - разрешил Ставр.
     - О,  мой князь,  к чему? Мудрые египтяне утверждают, что пояс богини
Изиды,  которая оплодотворяет страну  Кеми,  может  развязать только  рука
мужчины.  Ты мужчина,  но ты не хочешь.  Ты испытываешь себя и  других.  К
чему?
     - Чтоб знать.
     - Что знать,  что?  В Новгороде есть один общий закон для всех людей,
лучших и худших.  Это бессмысленно.  Должны быть два закона. Лучшие должны
давать законы худшим.
     - Продолжай.
     - В  Новгороде худые мужики-вечники своими голосами перевешивают волю
и  голоса  лучших  людей,  как  камень  перевешивает золотые  монеты.  Это
бессмысленно.  Новгородские старшины зависят от прихоти темного веча.  Это
бессмысленно.
     - Да,  -  подтвердил Ставр.  - И в Новгороде не так будет. Будет один
князь. Не Город им, а он будет править Городом.
     Василько метнулся к боярину:
     - Наконец-то мой князь захотел!
     - Да. И не сегодня лишь.
     Грек опустился на колени, и Ставр положил ему руку на плечо:
     - Я буду с терпением ковать будущее,  как те цезари и кесари, которые
год за  годом в  безвестном молчании тянули лямку воина-наемника.  Слушай,
Василько,  отныне день за днем,  лето за летом я буду пропускать через мои
пальцы новгородцев,  я буду цедить мелкой сетью мутное людское море. Знай,
я не поспешу. Я выберу день, который я сам подготовлю...
     - Да, да, да...
     - Я  не  желаю  зла  новгородским людям.  Я  отсеку  лишние вольности
Города,  как для пользы больного у  него отнимают часть тела.  Я найму,  я
позову нурманнов.  Да,  я  начну подниматься и  на  их  спинах.  Я  буду в
Новгороде как Марий и Сулла, я соединю их в одном моем лице. Я буду первым
новгородским кесарем...
     - Итак, мой князь... - подсказал Василько.
     - Итак,  я  разделю старшин,  я  разделю бояр  и  купцов,  я  разделю
мастеров и  прикормлю простых худых  людинов,  я  разобью мысли  городских
бойцов-ротников...
     - Да,  да...  -  кивал Василько,  - да. Мой князь мудр, он прав. Годы
труда - века власти.


4

     После договора со Ставром ватага спешила кончить последние сборы.  За
всем   наблюдали   ватажные   старшины.   Внутреннее   устройство   каждой
новгородской  ватаги   следовало  привычному  образцу  городского  уклада.
Избирали главного старосту и нескольких походных.
     Ватажный староста получал большую власть все  были  обязаны слушаться
его  приказов без споров и  оговоров.  Если спустить одному,  другому дать
потачку  и  третьего  помиловать,   то  ватага  может  пропасть.  Слабость
ватажного  старшины  приводила  к  тому,   что  ватага  рассыпалась,   как
разлетался по  ветру стог,  сложенный дуром.  На Доброгу полагались и  ему
верили.
     В  ватаге разный народ.  Прибились и несколько женатых мужиков.  Есть
опытные охотники,  на  которых возлагается общая надежда.  А  больше всего