быть разгруженным.
     Склад  победителя,  горы  тюков  и  ящиков,  содержимое которых  было
известно жене полководца куда лучше, чем мужу. Сейчас Велизарий отправился
к иудейскому кварталу пополнить добычу. Сопротивление иудеев сломлено.
     В здании сената распоряжалась опытная спутница полководца, как было в
Месопотамии, в Персии, в Ливии, в Карфагене.
     Война  не  только  питала  войну.  В  первую очередь война  обогащала
полководцев.
     Добыча,   взятая  на   побежденных,   казна  покоренных  властителей,
общественное имущество,  земля,  дома,  корабли  -  все  это  принадлежало
базилевсу.  Как  будто...  Не  существовало  ни  одного  писаного  закона,
утверждающего обратное.
     Как ни  один полководец не мог запретить солдатам грабить -  иначе он
лишался армии,  так ни  один базилевс не  запрещал полководцам обогащаться
войной. Сам полководец должен был определить меру своей жадности.
     Велизарий на свой счет содержал несколько тысяч ипаспистов, ипасписты
сражались за империю.  Уже из этого одного возникало молчаливое соглашение
между базилевсами и полководцами.  "Кесарево - кесарю, а нечто - и мне", -
мог бы сказать Велизарий, его предшественники, его преемники.
     Базилевсы  могли  контролировать  полководцев.  В  войсках  базилевсы
содержали соглядатаев; богатство владык и городов, против которых воевали,
не  таилось,  его  можно было сосчитать заранее.  В  Карфагене вандальском
Велизарий схватил в  свою пользу в металле и ценностях до ста тысяч фунтов
золота -  сумма  по  тому  времени умопомрачительная.  Базилевс Анастасий,
прославленный бережливостью,  оставил своим  преемникам всего в  три  раза
больше.  Его  триста  тысяч  вспоминались как  богатство  имперской казны,
впоследствии не достигнутое ни одним из базилевсов.
     С  хваткой ловкой,  бывалой хозяйки Антонина распоряжалась в Неаполе,
командуя старыми ипаспистами, которые повиновались ей с не меньшей охотой,
чем самому Велизарию.
     В  пользу Велизария уже были освобождены от имущества десятки богатых
владельцев Неаполя и захвачено городское казнохранилище.  Во двор сената и
в соседние дворы, соединенные в одно целое проломами в стенах, загнали без
разбора несколько тысяч неаполитанцев, объявленных рабами полководца.
     - Каллигон! Каллигон! - позвала Антонина.
     Человек, которого Индульф сразу не заметил, отозвался:
     - Э-гое, владычица!
     Каллигон диктовал писцу опись тюков и ящиков.  Писец,  присев, держал
на  колене  лист  папируса.  Несколько человек  из  личной  прислуги  жены
полководца краской наносили на тюки эллинские буквы-номера.
     Почтительно,  но  вместе  с  тем  и  вольно  Каллигон поднял  руку  с
обращенной  к   владычице  ладонью.   Жест,   обозначавший  просьбу   чуть
повременить.  Почти сейчас же, бросая на ходу последние указания, Каллигон
подошел к Антонине.
     На  Индульфа взглянуло безбородое лицо.  Вялая кожа с  мягкими углами
опущенного рта,  поджатые губы,  морщины на  подбородке,  не нуждавшемся в
бритве,  и  темные живые  быстрые глаза человека,  привыкшего к  действию,
производили странное впечатление.
     - Проводи меня, Каллигон, - значительно приказала Антонина.
     За дверью было темно, совсем темно, как ночью.
     - Сюда!  -  позвала  Индульфа  Антонина.  Голос  ее  сделался низким,
напряженным.  -  Сюда,  сюда, - прозвучало торопливое повторение. Антонина
тянула  Индульфа за  руку.  Коленом  он  почувствовал край  мягкого  ложа.
Наверное, то самое, которое он видел в шатре полководца.
     - Я заметила тебя еще в Палатии, но ты поспешил наделать глупостей...
     Руки Антонины легли на плечи Индульфа.
     - Прочь твой меч.  Брось акинак!..  Вот  так!..  Скинь шлем.  Ты  как
кентавр! Обними меня... Нет, ты сделал мне больно твоими латами...


     Антонина успела  переселиться в  Неаполь,  успела  отдать  приказание
поскорее исправить водопровод, дабы пользоваться банями.
     Охраняя опочивальню повелительницы,  Каллигон, человек быстрой мысли,
успел выслать передовые посты для  безопасности доверенной ему тайны.  Две
черные рабыни скользнули вправо,  эллинка и  армянка -  налево.  А  сам он
остался под дверью. Уж он-то сумеет задержать и Велизария.
     Собственный  дом  Антонины  был  ей   предан  безраздельно.   Недавно
преданность была дополнительно укреплена.
     Перед  ливийским походом  Велизарий сделался крестным отцом  молодого
ипасписта-фракийца, возвращенного в лоно кафолической церкви из нечестивой
секты евномиан.  Следуя христианским правилам,  Антонина приблизила к себе
молодого человека,  как сына.  А  затем сошлась с  ним еще теснее.  Рабы и
рабыни были, естественно, посвящены в тайну.
     В  одном из  подземных казнохранилищ завоеванного Карфагена Велизарий
почти  застал  любовников.  Благодаря быстрому  уму  и  алмазной  выдержке
Антонина отвела глаза Велизария,  уверив,  что Феодосий помогает ей скрыть
от  базилевса часть вандальской казны.  Действительно,  крестник Велизария
сумел,   пользуясь  милостью  Антонины,  которая  распоряжалась  грабежом,
захватить в свою личную пользу несколько кентинариев золота.
     Антонина уверенно опиралась на Каллигона.  Евнух холодным умом лучше,
чем кто-либо,  понимал нужды супругов.  Пусть властительница развлекается.
Надоевший муж получит часть жара, оставшегося от любовника.
     В  Сицилии едва  не  произошла катастрофа.  Рабыня-эллинка Македония,
жестоко высеченная за  какую-то провинность,  намекнула Велизарию на некую
тайну.  Но  перед  разоблачением потребовала гарантии личной безопасности.
Взволнованный полководец поклялся на распятии и Евангелии, что закладывает
Македонии вечное блаженство своей души.  Рабыня пригласила себе на  помощь
двух  рабов.  Велизарий  узнал  достаточно,  чтобы  просить  своего  друга
Константина Фракийца убить Феодосия.
     Константин отказался.  По  его  словам,  в  таких случаях если кого и
следует убивать,  то лишь женщину.  По мнению Каллигона,  столь правильное
заключение  было  достойно  свободного разума  евнуха,  а  не  отягченного
низостями  ума  мужчины.   В  каждом  грехе  повинно,  прежде  всего,  так
называемое слабое  создание.  Еще  Геродот  говорил:  "Никакая женщина  не
бывает похищена, если сама того не захочет".
     Что  же  касается Антонины и  Велизария,  то  Каллигон был  уверен  в
ничтожестве второго.  Именно ему,  Каллигону,  ревнивый глупец -  было что
ревновать! - поручил истребить Феодосия после отказа Константина. Каллигон
сумел  так  настроить  крестника полководца,  что  тот  немедленно сел  на
корабль и отплыл из Сиракуз неизвестно куда.