гриб, и истлевший челн. Видно, здесь была в старину переправа.
     За  ивняком серый  налет  ила  покрывала сетка  трещин  с  застывшими
отпечатками птичьих и звериных лап. Тощая осока и лопушистая мать-и-мачеха
сказали  о  бесплодии  песчаной  отмели,  спрятанной под  тонкой  рубашкой
наносного ила.  На  речном урезе  течения не  было.  Чуя  копытом надежную
опору, конь, привычный к водопою, смело пошел в воду.
     Пологий,  пойменный берег мелок,  под крутым у  ромеев,  должно быть,
глубоко. Конь медленно сосал через зубы. Ратибор не хотел пить. Он умел на
походе,  напившись с утра, не ощущать жажды до вечернего привала. Однако и
он,  нагнувшись,  захватил горсть мутной, тепловатой водицы. Первый россич
на ромейском кону и первый росский конь вместе пригубили дунайской воды.
     Капли падали с  мягких конских губ.  Капли скатились по  жестким усам
Ратибора.  Пришел час прежде немыслимо-невозможный. Будь все это раньше, и
забыл бы себя Ратибор.  Теперь он,  походный князь росского войска, обязан
иметь  холодную голову и  сердце держать в  узде.  Ему  вспомнился молодой
северянин,  Индульф-Лютобор, томимый желанием найти невозможное на берегах
Теплых морей.  Нашел ли свое, или уже давно истлели погребенные под ржавым
железом  кости,  и  над  ними  тоскует птица-душа,  не  очищенная пламенем
костра?
     Велик Дунай,  велик.  И летом он таков,  каким бывает на исходе весны
Днепр под  молодым Княжгородом,  поставленным князем Всеславом на  высоком
берегу устья Роси, чтоб было удобнее россичам владеть Днепром.
     Ветер будто бы свежел.  Опять послышался не то забытый Ратибором,  не
то на время прервавшийся звон крепостного колокола.  И  справа и  слева от
Ратибора к  тихому Дунаю  выезжали всадники и  поили  коней.  Совсем рядом
зашлепали копыта.
     - Эй, князь! Хороша ли твоему вкусу такая вода? - спросил уголический
старшой Владан.
     - Мутна очень, - ответил Ратибор.
     - Кто ж  не мутил ее,  -  ухмыльнулся Владан.  -  Давно ли мы отучали
ромеев лазать в наши угодья!
     Поясняя размашистыми жестами,  уголич рассказывал.  Речь его,  хотя и
понятная,  во  многом отличалась от  росской.  Уголич говорил быстро,  как
сыпал зерно. Ратибору приходилось ловить смысл. Понял он, что стоял на том
берегу  ромейский воевода  Хилбуд  или  Хилвуд,  который делал  много  зла
славянам,  живущим на север от Дуная.  И  сколько-то лет тому назад войско
Хилвуда было  охвачено уголичами,  тиверцами и  другими людьми славянского
языка,  бито и  добито до последнего воина вместе с  самим воеводой на том
самом месте, куда Владан привел россичей для переправы.
     - С  тех  лет  более  нет  хода  ромеям через Дунай,  -  с  гордостью
утверждал Владан.
     Хотел Ратибор спросить,  почему же уголичи побросали зря много оружия
на  телах битых ромеев?  Не  спросил,  чтобы не  выставиться непониманием.
Союзники, а слова лишнего бросать не положено.


     На высоких гривах,  по пригоркам и на горах,  по ущельям и в долинах,
вдоль глубоких русел речек и  ручьев,  да и в сухих раздолах обильны леса,
рощи, рощицы.
     Не  хуже  засек охраняла себя изрезанная,  рассеченная горбатая земля
Приднестровья,  прикрытая  дубами,  серокожими грабами,  жесткими  буками,
остролистыми кленами,  серебряными липами, черными вязами, крепким ясенем.
В зелень черневых лесов темными отрядами спускался с вершин сосняк.  Снизу
же   плотным  подлеском  наступали  шиповники,   розы,   орешник.   Опушки
отгораживались от полян стенами колючего терна.
     Вверх да вниз, вниз да вверх... Все-то яры, изволоки, увалы, змеистые
тропы. Не пройти, не проехать, не пролезть, не продраться.
     Однако же кто поищет, тот найдет в Приднестровье и низкие перевалы, и
долины с редколесьем,  с длинными пролысинами,  где могут пройти и конные,
где  можно прогнать стада,  которые степные люди влекут с  собой для мяса,
где прокатятся большеколесные телеги.
     Особенная здесь земля.  Не  степь.  Не  лес.  Горы -  но  и  не горы.
Приднестровье.  Здешние жители,  люди славянского языка,  зовут свое место
Углом.
     Степная  дорога,  подходя  к  Рось-реке  удобным шляхом,  на  Роси  и
кончается.  После Роси нет таких путей,  чтобы можно было кому-либо вольно
ходить через землю. Угол же просечен дорогами.
     А все же есть и для уголичей скрытые места.  В стороне от перевалов и
невдали от  опасных дорог уголичи знают убежища по  ущельям и  на высотах,
куда конному степняку трудно пробраться.  В таких-то углах они и спасались
в годы,  когда степь была способна залить своей силой весь мир.  Потому-то
обладатели Приднестровья,  может быть,  и назвали свою землю Углом, а себя
уголичами, или угличами.
     После хазарского побоища за  два  десятка лет Поросье объединилось до
самой Припяти. К югу росские владения перевалили через Рось. Из припятских
лесов,  с земель кислых,  тощих, люди тянулись на степной чернозем. Теперь
пашут  на  Турьем  урочище,  где  прежде  таился дозор  от  слабой росской
слободки.  Ныне  дальний дозор перебрался на  гору-могилу,  откуда молодой
Ратибор вместе с орлами караулил хазар.
     Уголичи жили по-старому.  Слобод не держали,  но воины были хорошие и
пешком и на конях. Их старшие назывались не князьями, а жупанами     _______________
          
     Когда на уголичей нападали,  они, бросая пашни и жилища, прятались по
своим углам и в этих узких местах, где малой сплои можно многое совершить,
оборонялись.   Пашня  привязывала  уголичей  к   долинам,   доступным  для
нашествия. Потому-то они не строили себе хороших домов и градов, а обитали
в плохих хижинах, которые не жаль было покидать на разорение.
     Спрятав  детей,  женщин,  стариков бессильных,  уголичи умели  хорошо
дослеживать, били исподтишка нападавших на Угол, заманивали в засады. Иной
раз удавалось им брать добычи больше, чем они теряли на потравленных полях
и в сожженных хижинах.
     Между собой рода ссорились из укоренившейся привычки похищать девушек
в  жены и  угонять из  молодечества скотину.  От врагов прятались порознь.
Поэтому уголичи, как понял Ратибор, и жили раздробленно.
     О гуннах, с которыми у россичей были только кровавые встречи, уголичи
хранили добрую память -  они  были  союзниками.  Владан поминал гуннов как
людей справедливых, не утеснявших друзей. Немало коренных ромеев, бежавших
из  империи,  жило  среди  гуннов.  Ныне  беглые ромеи  ищут  убежища и  у