переправились через беловодный Танаис-Дон и уткнулись в Итиль-реку,  ранее
никем из  россичей не  виданную.  Там  молодые разведали хазарские гнезда,
сумев себя не обнаружить лихостью.
     Вернулись на Рось зимой, тоже с добычей, даже с горсточкой редкостных
на Роси золотых монет. На обратном пути у левого берега Днепра встретились
наездникам какие-то люди,  возвращавшиеся с осеннего торга на Хортице.  Не
удержались россичи, хотя лазали в хазарскую глотку за другой добычей.
     На тонкой коже, выделанной по ромейскому образцу, Мал привез рисунки,
черченные  свинцовой палочкой.  Ручьи,  реки,  курганы,  луга,  леса-рощи,
мертвые  пески,  сладкие озера  -  все  нужное,  если  случится идти  бить
хазаров.  Трудный это путь.  На  этот раз Малу был почет от  россичей.  Он
уходил глядеть хазаров по княжескому приказу.
     Лошади паслись в ленивой дреме, чтобы свежими очнуться под утро.
     Россичи спали, положив головы на седла. Стан открыт всем ветрам. Тихи
и теплы ромейские ночи, хороша здесь земля.
     Сладка ночь, спокойна. Отлетели стаи душ убитых ромеев. Ночной зверь,
каких нет на Роси,  жалко и гадко воет вдали.  В поле луна бросила длинные
тени раненых лошадей.  Лошади умирают молча и стоя.  Где-то зовет человек.
То ромей жалуется на свою долю.
     Волчьи стаи  подходят и  отступают.  Чуя  запах человека,  щетинят на
хребтах шерсть.  Сторожевые, оцепив стан, не спеша разъезжают взад-вперед,
молча встречаются,  овеянные прозрачной дремой,  которая не  мешает им  ни
слышать, ни видеть.
     Руки и ноги Асбада скованы цепями. Цепи взяты из вьюков ромеев. Такая
снасть есть в каждом вьюке.  Солдаты из Тзуруле захватили припас, готовясь
захватить и варваров.
     Пальцы Асбада замерли на шариках четок. Палатийская привычка. Старея,
Юстиниан Божественный сделался еще благочестивее.
     Пленный  комес  получил  кусок  хлеба,   испеченного  в  золе,  кусок
лошадиного мяса,  обугленного в костре, и воду. Он будет жить, дав за себя
выкуп. Выкуп особый - словами.
     Асбад знает все о силах империи.  Нарзес оставил в Италии свою армию.
Иначе  поднимутся новые  рексы  италийцев,  новые  Тотилы  и  Тейи.  Иначе
вторгнутся франки.  Иначе вторгнутся лангобарды.  На  востоке,  на Кавказе
граница  империи  постоянно  кровоточит.   Патрикий  Кирилл  ведет  против
вторгнувшихся варваров два легиона. Это все, что осталось во Фракии.
     Охваченный ужасом,  с волей, сломленной долгими часами безысходности,
Асбад,  не думая,  не понимая, выдал скифам на допросе и патрикия Кирилла;
Асбад не  знал,  что  префект уже  побежден.  Сейчас Асбад утешал себя.  С
тзурульской конницей пала  одна из  стен империи.  Но  империя непобедима.
Варвары появляются,  варвары исчезают,  а  империя плывет  и  плывет,  как
непотопимый корабль.  Стены воздвигаются вновь,  варвары утомляются ломать
их. Империя вечна. Нужно уметь сохранить себя. Будет еще и власть, будут и
радости жизни.  Асбад не может спать.  Вспоминая день боя,  он вновь видит
смерть,  смерть. Сколько раз она касалась тела. Тогда ему не было страшно.
Теперь он содрогается от воспоминаний, трет лоб, чтобы отогнать призрак, и
цепь звенит, ударяет по лицу. Страшно. Но его хранит Судьба, Судьба.
     Судьба за него. Этим поистине можно гордиться.


        5

     Лошадь, боясь каменной осыпи, осторожно переступала, испытывая чутким
копытом  надежность  опоры.   Тревожил  запах  других  лошадей.   Хотелось
движения. Чуя волю всадника, гнедой успокоился: ждать, нужно ждать.
     Гладкое море поднималось сине-алой стеной,  вровень с горами, чудесно
обманывая глаз.
     Исполнилась  мечта,  исполнились сны,  легко  уносившие  Ратибора  из
темноты зимних ночей,  из слободской избы на берега Теплых морей. И вот он
здесь не в легком полете души, но в яви телесного образа.
     Пропуская войско,  походный князь  глядел  не  на  море,  а  на  лица
россичей.  Равняясь с Ратибором,  всадники умолкали.  Каждый думал - а как
прилажен колчан,  ладно  ли  лежит  седло,  плотен  ли  вьюк  и  ровны  ли
переметные сумы.  Строг походный князь,  все  видит.  Сотни стекали правым
берегом Гебра, по имперской дороге, к морю.
     Ратибор не искал неисправностей в оружии или седловке, он хотел найти
себя в молодых. Его же время ушло, не тот он, его не влечет больше мечта о
чудесном. Он несет собой войско.
     Его мир больше мечты,  с  которой некогда поплыл в  империю случайный
друг Индульф-Лютобор, прусс с Волчьего моря.
     Лазоревая  степь   понижалась.   Под   копытами  росских  коней   уже
перекатывается обточенная волнами галька.  Уже  легло под  ними  послушное
море,  оно глаже,  чем самая гладкая степь.  Ходить бы по спине таких вод,
будь вправду у человека такая сила, о какой некогда лгал на Торжке-острове
черный ромей.
     Вот и  море.  Оно край земной тверди.  Не  чудеса теплых вод увлекают
Ратибора.  И  он думает не об этом малом войске,  с которым ныне пришел на
берег Теплого моря. Его забота - большое войско, большой простор.
     На полуночь от Роси густы леса,  узки реки-дороги.  С Днепра есть две
речные  тропы:  на  Ильмень и  Двиной на  Волчье холодное море.  В  лесных
дебрях, в глубоких снегах и в топях болот тонет стылая безлюдная полуночь.
На  полудень  же  конному  россичу  свободно  идти.  Степи  открыты,  горы
доступны.  Полудень близок,  в  нем нет беспредельности полуночной тверди.
Нужна сила войска.
     Думалось Ратибору и  о  том,  что  имперская Византия стоит далеко от
границы,  а  любимый  Всеславом Княжгород на  краю  росской  земли.  Хорош
Княжгород,  как крепость против Степи.  Так и  ставился он,  после победы.
Сила войска -  от силы земли.  Сидеть бы поглубже росскому князю там,  где
лучше слышен голос земли.
     Дальний край моря,  потемнев,  отрезался от  небосвода.  Ветер бежит,
нарушая безлюдный покой чужой соленой воды.  Ратибор слышит ропот голосов,
слышит конскую поступь.  Послушно и стройно идет молодое войско. Прожитыми
годами  походный князь  вдвое  старше почти  каждого воина.  Но  его  тело
сильнее,  чем в лето первой схватки,  когда у Сладкого ручья били налетных
хазар.  Чудесно шевельнулось забытое,  и  князь не  стал  себя обманывать:
смуглая девушка,  которая его ждет на  развалинах Мизийского Неаполя,  это
хазаринка.


     Как ветер пыль, так слух о росской силе уносил ромеев с дороги, будто