через Прут-реку.  От нее на полудень же будет Серет-река.  От той реки еще
верст более трехсот идут  на  юг  и  тогда лишь  переплывают Дунай.  И  по
Днестру и  после живут владельцы уголичи,  тиверцы,  вязунтичи с речью для
россичей понятной.  За  Дунаем же все языки во власти ромеев.  После Дуная
берег Моря поворачивает на восток. Там длинная стена каменная, ее охраняет
войско.  На один день пути от стены стоит великий град Византия. Там живет
князь всех ромеев, он зовется базилевс - император романорум. Ромеи богаче
всех  языков.  Если на  войне не  могут победить,  то  откупятся золотом и
дорогими товарами. Войско они посылают большое: и двадцать тысяч воинов, и
сто тысяч.  Служат у  них воины за жалованье и  за добычу.  В земле ромеев
много каменных городов.
     Все было понятно,  и пути по земле,  и воинская сила, и разные языки.
Но как передать, чтобы слобожане узрели стены, сложенные из тесаного камня
во  много локтей высоты!  Никто из россичей не видал иных строений,  кроме
бревенчатых изб  и  тына,  не  видал  иных  строений,  и  рассказчик,  но,
увлеченный невиданным, продолжает:
     - Дома  из  белого  камня  у  ромеев.  Внутри двор,  камнем мощенный,
тенистый.  Там  вода  бьет струей вверх и  освежает дневной зной.  Высокие
храмы,  согласнозвучное  пенье.  Площади,  яркие  ткани  и  вещи,  которые
неизвестно зачем сделаны.  Сосуды из  прозрачного,  как  вода,  стекла.  И
статуи,  мужчины,  женщины, каменно-твердые, а видом такие живые, что тело
богини вводит в соблазн...
     Утомляется внимание. Необычная работа ума действует, будто снотворное
снадобье.
     Сон наполняется видениями. Спящий пробуждается не то с криком испуга,
не то желания. Он сам не знает.
     В  утренних просонках слобожанин помнит,  как  его  душа,  вспорхнув,
поднялась над  землею.  И  он,  такой же,  как  въявь,  летел высоко.  Без
крыльев,  скрестив руки,  сжав  ноги,  он  одной волей мчал  себя  быстрее
ястреба, который преследует голубя в невидимой громаде воздушных волн.
     Внизу,   далеко,   ему  виделось  сверканье  рек  на  зелени  степей.
Невыразимо,  как стена,  возвышалось лазоревое чудо Теплых морей, не давая
прохода в  белокаменный город.  Теснилась грудь,  и он видел себя будто со
стороны и боялся: упадет. И не падал. И более не страшился полета.
     Поднимался  выше,  восхищенный  видением  безбрежности света.  Он  за
Морем.  Пора  опуститься и  овладеть великим городом.  Но  тянет  и  тянет
невидимая ниточка,  привязанная к  оставленному телу.  Он  скользит  вниз.
Движения замедленны,  он тяжелеет.  И  вдруг -  страшное падение с высокой
горы,  беспамятство.  Удар!  Он слышит голоса товарищей.  В открытую дверь
льется мороз. Пора вставать и браться за воинскую науку. А вечером снова:
     - Скажи, что за люди ромеи?
     Поняв смысл вопроса, рассказчик собирает слова. С трудом.
     - Из людей всех жесточе они:  таковы по породе и от ихнего бога... Не
сами,  а рабами купленными да взятыми с боя землю пашут...  Ремесленничают
не сами,  а  рабами же.  В наказание своих и рабов терзают железом,  огнем
жгут до смерти...  Речью лживы:  не один язык у ромея -  десять...  Почему
такие? Жадны они, несытые от века. От жадности и богаты: себя не любя, все
по золоту томятся.
     Не верится, нет, поверить нельзя. Спрашивают.
     - Чего ж рабы не убегут? Чего ж сами ромеи не разбегутся?
     Того и рассказчик не понимает. И отвечает попросту:
     - Некуда им убегать...


        5

     В  первой половине мглистого дня  четверо всадников пробирались округ
полян на  север от  Рось-реки.  После зимнего солнцеворота миновала вторая
луна.  Постылая  всему  живому  Морена-зима  дотягивала  последние  скупые
деньки.
     Кончалась зима,  обычная для приросских мест,  с  нечастыми морозными
днями,  со  снежными  бурями,  вдруг  сменявшими пасмурную хмурость дымных
туманов и  серых дождей.  В  лесах еще  лежали низенькие кучи ноздреватого
снега,  грязного от  опавших  чешуек  коры,  до  земли  пробитого тропками
звериных следов.  На  распаханных полянах мертвые корни  стерни  и  слабые
корешки   озимых   ничуть   не   держали   разбухшую   землю,   казавшуюся
угольно-черной.  Нога глубоко вязла в земле.  Так и пробирались всадники -
кружась по дерновым опушкам.
     Росские  угодья  повсюду  прерывались сплошным лесом,  сбереженным от
порубок.  Лес сводили с  умной опаской:  не  продолжить бы степную дорогу.
Дикий,  пугающий вид имели грозные валы лесных засек,  непроходимые и  для
человека,  не только что для степного коня.  Деревья валились с  расчетом,
вершины ершились во  все  стороны -  сразу  не  растащишь,  не  прорубишь.
Четверо всадников делали  объезды,  колесили,  чтоб  добраться до  скрытых
мест,  где в  засеках находились хитрые проходы.  Через лазейки можно было
пробраться,  спешившись,  ведя коня в поводу. Только привычка укладывать в
голове  паутины кривых  путей,  привычка помнить мельчайшие приметы родных
мест позволяла россичам находить нужную дорогу.  Чужак же,  сколько ему ни
рассказывай,  безнадежно бился бы,  как  муха  в  паутине,  об  извилистые
засеки,  блуждал бы среди деревьев и  вязнул в ручьях,  закрытых зарослями
малинника, калины, смородины, орешника, колючей боярки.
     Всадники встречали стада,  пасшиеся на  скудных остатках мертвых трав
по  опушкам  лесов  и  в  самих  лесах.  К  концу  зимнего  времени  пилой
заострились хребты,  обручами  вылезли  ребра.  Быки,  укрощенные голодом,
стали смирны,  как волы.  В  росских стадах много турьей крови -  в зимнюю
бескормицу домашняя  скотина,  обрастая клочьями сизой  шерсти,  принимает
дикий,  тревожный  вид.  При  виде  всадников  медлительно  поворачивались
большерогие серые головы,  осмысленно смотрели прекрасные глаза.  Будто бы
помощь дадут новые люди...
     Приедено сено в стожках,  ставленных в зиму. Избранных стельных коров
взяли  в  хлева.  Быки,  волы,  холостой молодняк пусть пробавляются сами.
Сильный телом и умом выживет, слабый да тугоумный пропадет.
     Пешие,  в шапках мехом вверх,  в длинных плащах, вывернутых от дождя,
пастухи сами были похожи на  сильных и  страшных зверей.  Луки,  колчаны и
мечи растопыривали плащи,  копья торчали,  будто длинные бивни единорогов.
При виде всадников пастухи поворачивались еще медленнее,  чем коровы. Иной
лениво махнет рукой: у слободских-то кони еще ходят под верхом.
     На  опушке  небольшой распаханной поляны  слобожане остановились.  За
жердевой  оградой  стоял  рубленый домишко,  из  сеней  которого,  коротко
взлаяв,   как  по  зверю,  выскочили  два  пса  росской  породы.  Косматые