ныли кости старческих ног, не помогали меховые сапоги.
     На коновязи взволновались озябшие кони.  Зверя ли почуяли в лесу, или
боги, внимая людям, что-либо сказали?
     - Договор нам  нужно  совершить с  илвичами по  всей  справедливости,
облегчить себя,  -  говорил воевода. - Пусть бы илвичи в нашу слободу дали
десятков пятнадцать или двадцать, мы легче себя охраним. Себя охраним - их
избавим от разорения.  Ту же речь обратим к каничам.  Потом будем думать о
других росского языка родах-племенах.  Знаю, дело большое. Большое же дело
долгое, оттого и начинать нужно немедля.
     Всеслав замыслил неслыханное.  Никогда племена,  жившие по  Роси,  не
смешивали слобод.  Бывало,  сообща оборонялись,  но слободы и в бой ходили
под началом своих воевод.
     - А кто будет кормить слобожан из чужаков? - спросил Велимудр.
     Росские роды давали в свою слободу хлеба, считая слобожан по головам,
в месяц по пуду,  крупы -  половину пуда, меда - ведро, огородных овощей -
по возможности.  Обувь и одежду давали по надобности. Обидно будет кормить
пришлых.
     Начав с мелкого, Велимудр нашел нить мыслей, потерянную им:
     - Главное оно  вот  что.  Рука выше головы не  считается,  воевода не
князь.  Набрав много парней от  илвичей да от каничей,  не мечтаешь ли ты,
воевода, волю взять большую? От войска большего не мнишь ли ты встать выше
родов, выше нас, князей? Знаем мы, ты с извергами дружишь! Ты за них перед
нами,  князьями,  заступаешься напрасно. А родовичи наши, у тебя в слободе
побывав,  больше тебя  слушают,  нежели князей.  Ратибор голоусый вышел из
воли князя Беляя. Ты же ему повелел - и он взял жену...
     - Нет,  князь Велимудр, - возразил воевода. - Нигде не вижу того, что
тебе видится.  Нет! - Всеслав указал на богов, зрящих на Рось из священных
образов.  - Они видят мою душу. Для себя я ничего не ищу. Хочу, чтобы Роси
нашей кровью не  краситься.  Не кожа на моем теле -  бронь живая для языка
нашего.  Вы,  князья-старшины,  веры в  меня не имеете?  Я  в  воле вашей.
Скажете -  буду слобожанином.  Воинов пусть поведет,  кто вам милее, я его
буду слушаться.  И еще слово об извергах скажу: они же россичи, не хазары,
не ромеи, не гунны. Изверги своими сынами прибавляют нашу силу.
     Молчали князь-старшины, отягощенные думами, как зимнее небо - тучами.
Никто не  искал взгляда соседа.  Наконец старый Беляй,  казалось обиженный
воеводой,  заговорил так,  будто бы  не  было ни  злой речи Велимудра,  ни
горького ответа Всеслава.
     Тихим голосом Беляй как бы себе объяснял,  что надобно, ой надобно же
помочь слободе, или себе, все одно ведь - для Роси... Худа же не случится,
нет,  не случится,  когда еще более будет жить в  слободе воинов,  свои же
они,  свои. Пусть же учатся делу военному под умной волей Всеслава. Добрый
воевода Всеслав.  Нет ему равного ни у каничей, ни у илвичей, нет такого у
россавичей,  у ростовичей нет такого. Потому и подобен воевода Всеслав для
князей сыну единому, сыну любимому...
     Слушая  плавную,  будто  вода  течет,  речь  Беляя,  Велимудр томился
бессилием.  Словно он не человек был,  а дерево, невластное уйти с берега,
хоть и видит оно урочный,  неизбежный подъем реки.  Роет поток, обнажаются
корни,  и  не жить более дереву.  Угасая,  Велимудр чувствовал,  что своей
вольностью  могут  расплатиться россичи  за  боевую  мощь.  Князь-старшины
управляли родами, не имея сил понуждения, кроме ухищрений ума и общей воли
родовичей.  Изверги уходят,  некем их удержать. Разве что прижмешь такого,
когда он придет просить ссуду -  купу семян.  Нет счастья в обиде, чинимой
извергу, только злобу потешишь. Прав воевода. Чем спокойнее были лета, тем
ближе злое лето.  Некуда идти -  Степь нависает. Будет не чужое ярмо - все
ярмо. Хорошо, что не жить Велимудру в те, грядущие лета.
     Потому-то  и  молчал самый старый из  князь-старшин,  когда остальные
согласились просить помощи у соседей. Не возражая общему решению, Велимудр
сказал лишь, что перестарился он, чтобы выбираться к соседям за кон своего
племени да кланяться.
     "Так-то,  -  думал  Всеслав,  -  яснее  солнца показал князь-старшина
Беляй,  что  единственно общим  страхом  перед  Степью  держится  нынешний
воевода россичей.  Ведь прав был Велимудр в своих подозреньях",  - и этого
Всеслав не скрывал перед своей совестью. Однако же и он, Всеслав, возражая
старейшему из князей,  не солгал против чести. Для себя-то ничего не нужно
Всеславу:  ни  почета,  ни  сладкой жизни,  какой  живет сосед,  илвичский
воевода Мужило. Ничто Всеславу поклоны, ничто мягкое ложе и ласки женщины.
Воля людям нужна?  Воля, чтобы сменить ее на хазарскую неволю? А все ж, не
будь страха перед Степью,  сегодня же  князья сделали бы  Всеслава простым
слобожанином.  Из десяти князей лишь трое могли дать ему помощь: побратимы
по Перуну -  Дубун,  Чамота и Колот. Горобой стал бы грудью, но слаб голос
отца, когда в таком деле он за сына.
     Да и чем закончил бы Колот, коли бы князья всей крутостью повернулись
против Всеслава?  Колот мог захотеть сам стать воеводой.  И Всеслав служил
бы ему,  чтобы хоть этим послужить роду.  И служил бы так, как Колот, - за
слободскую силу.
     Черная  туча   в   багровых  подсветах  позднего  заката  валилась  с
поднебесья  на  землю.   Поминая  худыми  словами  упрямство  Морены-зимы,
князь-старшины спешили  с  погоста  по  домам.  Всеслав  позвал  гостей  в
слободу, с ним поехали Колот, Чамота и Дубун.
     Торопились,  но  не  успели уйти.  На  последней засеке буря сбросила
густой снег, оделась мраком, с воем ринулась наземь.
     В  такую пору лес спасает человека.  Как и  степного,  лес не пускает
небесного кочевника - ветра.
     Только на открытом месте под самой слободой,  на высоком берегу реки,
поздняя вьюга ударила полной силой своих полков.
     Сладкое  Лето  легко,  лениво  уступает жаркому  Лету.  Усталое Лето,
пресытясь,  в дремоте отдается Осени.  Робкая Осень,  пугаясь первых угроз
Мор+ны-зимы, бежит к полудню и потом лишь украдкой, когда отвернется Зима,
дарит хладеющей земле свои ущербные ласки.  Зима же никогда не уступит без
битвы. Так накидывается старое на молодое, спеша удушить, пока в юном теле
еще мало силы, в старом не истратилась злобная мощь.
     Россичи  вели  в  поводу  коней,  испуг  иных  колдовской  войной.  В
полуверсте от слободы в укрытии пастухи спрятали от вьюг слободской табун.
Пустив коней в табун, хозяева и гости наконец-то добрались до слободы.
     В  воеводской избе Всеслав вырубил огня и зажег фитили,  утопленные в
светильниках из обожженной глины.  Огненные цветки, широкие в середине, на
концах острые как стрелы, распустились над длинными носиками.
     Дверь в избу запиралась плотно, стена и кровля были надежны.
     От  дыхания шел пар.  Во  впадинах всю зиму не мазанного глиноземного
пола  зеркальцами сверкал лед.  Всеслав уселся на  своей  широкой постели,